Парадокс лося - Антти Туомайнен
Теперь Юхани, кажется, прислушивался ко мне. Повернувшись, он посмотрел мне в глаза. Взгляд был таким искренним, что я перенесся прямо в наше детство.
– Мечты живут, – сказал Юхани. – Ты не можешь их у нас отобрать.
10
Шопенгауэр ходил за мной по пятам и мяукал. Непонятно, чего он хотел. Я дал ему корм с дичью и высоким содержанием микроэлементов, приготовил завтрак себе и сел за кухонный стол. Сначала съел две ржаные лепешки, положив на них нарезку из индейки. Запил стаканом йогурта, подслащенного медом вместо сахара. После этого выпил чаю. Закрыл «Коммерческую газету» на дисплее айпада и пришел к выводу, что готов перейти к следующему этапу повседневных утренних дел. Тем не менее не двинулся с места. Глядел в окно, в темноту, на Каннельмяки. Довольно быстро у меня появилось чувство, что темнота смотрит на меня. Разумеется, я знал, что подобное невозможно, но это ощущение показывало мне, как я на самом деле вижу сложившуюся ситуацию.
Пролетел всего лишь краткий миг после возвращения Юхани. Я и глазом моргнуть не успел. Кажется, еще вчера все было подчинено порядку и имело неплохие перспективы, все было хорошо. Теперь же царил хаос, угрожающий обнулить с таким трудом достигнутые результаты.
Когда-то прояснить ситуацию мне помогал метод отрезков. Я располагал проблемы, требующие реагирования, в виде отрезков прямой в порядке их срочности и важности. Затем перераспределял их с учетом ресурсов, необходимых для решения. Так получалась дорожная карта: план оставалось лишь исполнить, полагаясь на мультипликативный эффект с гарантированным и предсказуемым результатом. Я попробовал повторить это и теперь. Но раз за разом план оказывался перегружен деталями уже в самом начале, а потом все запутывалось окончательно, сворачиваясь в плотный клубок, и распутать его было невозможно.
Я перестал пялиться в темноту и переключился на задачи, которые можно решить в уме, без карандаша и бумаги.
В первую очередь мне нужно было что-то ответить «Финской игре». Я полагал, что уже почти решил эту проблему. Для начала просчитал разные варианты, потом сообразил, как соединить два расчета между собой. Теперь у меня было конкретное предложение, выигрышное для обеих сторон. И несмотря на это, «Финская игра» не давала мне покоя, поскольку все равно оставался риск нового разбирательства со следователем Осмалой. Но это волновало или пугало меня не так сильно, как новая опасность, связанная с Юхани. Если ему за такое короткое время удалось очаровать работников Парка своими сомнительными обещаниями, то что будет дальше? На что они готовы пойти? Почему никого не волновало, что смелые мечты Юхани были неосуществимы? Никто не захотел принять во внимание долгосрочные планы, опирающиеся на факты, тщательные расчеты и анализ рынка. Моих работников, казалось, все устраивало, и они не сочли нужным сказать Юхани, что он сулит им далекие от реальности вещи.
Мои работники.
Я специально их так назвал, потому что по-прежнему считал их своими и – кстати, наконец сообразил, как это сформулировать, – заботился о них. Я считал их самыми близкими своими друзьями из всех, какие у меня когда-либо были. И вот результат…
Шопенгауэр ткнулся носом мне в икру. Он что-то мяукнул, чего я не разобрал, а теперь толкнул меня более решительно. Понятно. Я встал и открыл балконную дверь, выпустил Шопенгауэра, предоставив ему наблюдать за событиями холодного ноябрьского утра. Он видел и в темноте, а это означало, что тьма никогда его не видела. Эта мысль стряхнула с меня оцепенение. Я пошел одеваться.
Завязывая галстук перед зеркалом, я вдруг осознал очевидный факт, собственно, и так лежавший на поверхности: все сводилось к Юхани, рано или поздно начинало вращаться вокруг него и, как много раз показывала практика, сразу усложнялось настолько, что даже математика не могла помочь в этом разобраться. Главный вопрос: что Юхани в конце концов готов предпринять? Ответить на него было непросто. По многим причинам.
Да, он всегда был неорганизованным, и до последнего времени его поступки не отличались логикой, но никогда он не вел себя настолько безрассудно. Впрочем, такая невероятная активность тоже не была для него характерна: за короткое время Юхани успел множество раз побеседовать с нашими работниками как на общих собраниях, так и с глазу на глаз, причем, судя по результатам, весьма целенаправленно.
Все это, вместе взятое, делало поведение Юхани еще более непредсказуемым, его последующие действия становилось почти невозможно предугадать. Но что, если посмотреть на этот временной отрезок иначе, вернуться к начальной точке? Может, это позволит разобраться в нынешней ситуации? О чем говорит эта странная непредсказуемость и спешка? Один из вариантов – отчаяние. Юхани просто не оставалось ничего другого, и он поступал так, как поступал. Отчаянием можно объяснить и внезапно проявившиеся в нем жесткость и решительность, хотя до настоящей минуты я не находил объяснения этим его проявлениям. У него не было выхода. В прошлый раз он «умер». Что ему делать теперь?
Наконец мне удалось завязать на галстуке аккуратный, ровный по ширине и толщине узел. Я надел пиджак, взглянул на формулу Гаусса на стене. Уж и не сосчитать, сколько раз я просто бросал на нее взгляд, а потом не мог оторваться. В формуле было что-то похожее на Юхани. Она и поражала, и была яснее ясного.
В моей голове звучал голос Юхани, раздававшего обещания. Это происходило само собой. Юхани как будто разводил костер и подкладывал в него дрова, по мере того как собеседник загорался какой-то идеей. Чем безумнее был план собеседника, тем больше Юхани его поощрял и подзадоривал, подбивая действовать решительнее. В конце концов происходил известный разворот. Юхани как будто возвращался в свою реальность, весьма далекую от подлинной. Он убеждал окружающих, что для реализации планов необходим один важнейший фактор – Юхани во главе всего дела. Поразительно, сколько раз ему это удавалось. Похоже, и теперь все шло к тому, что без Юхани во главе Парка прекрасным замыслам не суждено было сбыться. Он заставил работников Парка поверить в их собственные несбыточные мечты и в себя самого в качестве исполнителя этих грез. Точно так же все было и с «Финской игрой». Юхани наобещал им с три короба и сам загнал себя в безвыходную ситуацию. А мне теперь приходится все это разгребать.
Я впустил Шопенгауэра обратно в комнату, и он, проследовав к лотку с кошачьим туалетом, представил свой отчет. Затем взглянул на меня еще раз и, не оборачиваясь, отправился на диван. С его постоянства и невозмутимости следовало
