Дик Фрэнсис - Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв)

— Ну, и пожалуйста, это не касается скачек. Тот парень с «телека», Морис Кемп-Лор, он разговаривал со мной. Больно уж ему понравилась лошадь. Он сказал, что большой приятель старика Баллертона, похлопал Тру и дал ей пару кусочков сахара. Мне это не больно понравилось, но ведь такого парня не отошьешь. Еще он спросил, какие шансы у Тру, и я ответил, что хорошие… Вот и все. Я же говорил, это не касается скачек.

— Ну ладно, не важно, — сказал я. — Все равно, спасибо.

Я поднялся и пошел прочь. Тик-Ток за мной. Мы едва отошли шага на два, как Дейви пробурчал нам вслед:

— Шныряют тут… Хотите знать, что я думаю, — вам самим стоило бы лучше постараться.

К счастью, Тик-Ток не расслышал. Мы уселись в «мини-купер» и, никем не провожаемые, выехали со двора.

Тик-Ток взорвался:

— Можно подумать, что ты убил свою мать и ограбил бабушку, — так они смотрят на тебя. Потерять кураж — не преступление!

— Если ты не в состоянии вытерпеть несколько дурацких насмешек, вылезай-ка лучше у ближайшей станции, — весело посоветовал я, с радостью обнаружив за последние полчаса, что больше меня ничего не задевает. — И я не утратил куража. Пока, во всяком случае.

Он закрыл рот и миль двадцать правил молча.

Около часу дня мы добрались до следующей конюшни из моего списка и потревожили зажиточного фермера, который сам тренировал своих лошадей. Как раз в этот момент он собирался завтракать. Стук сковородок и приятный запах тушеного мяса донесся из-за его спины. За последние два года я несколько раз выигрывал скачки на его лошадях, прежде чем на прошлой неделе опозорил лучшую его лошадь. И он, обнаружив меня на пороге своего дома, преодолел неприятный шок. Даже сумел в дружеской манере пригласить нас зайти, выпить по стаканчику. Но я отказался и спросил, где найти конюха. Он вышел с нами к воротам и указал на домик, стоящий чуть поодаль у дороги.

Мы вытащили конюха из дому и усадили в машину. Я дал ему фунт, попросив подробно рассказать все, что случилось в тот день, когда я скакал на его лошади.

Он был постарше, не такой сообразительный и не такой грубый, как Дейви, но и он никак не хотел говорить. В конце концов я заставил его начать. А уж потом не смог остановить. Я хотел деталей — я их получил. И продолжалось это полчаса.

Между снятием попоны и застегиванием подпруги проскочило сообщение, что Морис Кемп-Лор заходил в загон, где седлают, рассыпался в комплиментах фермеру. Потом угостил животное несколькими кусочками сахара и удалился, оставив после себя обычное ощущение полного дружелюбия.

— Он парень что надо! — отозвался о нем конюх.

Я прервал его и поблагодарил его за старание. Оставили мы его бормочущим, что он нам всегда рад, но все же не понимает, в чем дело.

— Как странно, — задумчиво начал Тик-Ток, когда мы неслись по дороге к следующей конюшне, расположенной в восьмидесяти милях. — Как странно, что Морис Кемп-Лор… — Он не закончил фразы. Я промолчал.

Через два часа в Кенте, еще за один фунт, от тощего двадцатилетнего малого мы выслушали, какой потрясающий парень этот Морис Кемп-Лор. Как он интересовался его лошадью и как он дал ей немного сахара, что, по правде говоря, не разрешается, но как можно отказать такому человеку. Конюх принял нас с обидным высокомерием, но даже Тик-Ток к атому времени слишком заинтересовался, чтобы обращать внимание.

— Он их всех отравил, — рубанул Тик-Ток после долгого молчания. — Он отравил их, чтобы было похоже, будто ты не можешь скакать, чтобы все поверили в твою трусость.

— Вроде того…

— Но на кой черт ему это делать? — яростно запротестовал он. — Просто совпадение, что он давал сахар всем трем твоим лошадям.

— Может быть. Посмотрим.

И мы посмотрели. Мы были во всех конюшнях, где стоят лошади, на которых я скакал после Трущобы, и объяснились с каждым конюхом (не считая лошадей Джеймса). И каждый раз слышали одно и то же. Морис Кемп-Лор словно бы постарался, чтобы конюху запомнился этот день. Он восхищался тем, как конюх хорошо ухаживает за лошадью и предлагал все те же соблазнительные кусочки сахара.

Мы потратили на это расследование субботу и воскресное утро, а закончили мой список где-то на границе Йоркширских болот в два часа дня. Так далеко мы забрались для того, чтобы факты были совершенно железными. Тик-Ток окончательно поверил только в Нортгэмтоншире.

Мы вернулись назад в Беркшир. И на следующее утро, в понедельник, я пошел повидаться с Джеймсом.

Он только вернулся после утренних тренировок, и на холодном воздухе у него онемели пальцы.

— Ступайте в кабинет. — Тон был нейтральный, но выдающаяся вперед челюсть выражала непреклонность.

Я последовал за ним. Он тут же включил электрокамин, чтобы согреть руки.

— Я не смогу предложить вам много лошадей, — сказал он, стоя ко мне спиной. — Протестуют все владельцы, кроме одного. Взгляните вот на это — пришло сегодня утром. — Он взял с бюро листок бумаги и протянул мне. Это было письмо от лорда Тирролда.

«Дорогой Джеймс!

После нашего телефонного разговора я все время думаю о том решении — насчет замены Финна на Образце в следующую субботу. И пришел к мысли, что надо дать ему скакать, как и планировалось сначала. Признаюсь, я это делаю для нас, как и для него. Не хочу, чтобы говорили, будто я поспешил отвернуться от него и проявил бессердечность после того, как он столько побеждал на моих лошадях. Я готов потерять Зимний Кубок и прошу прощения за то, что отнимаю у Вас возможность добавить этот приз ко всем остальным. Но я предпочитаю проиграть скачку, лишь бы не потерять уважение к скаковому братству.

Всегда Ваш Джордж.»

Я положил письмо на стол.

— Ему нечего волноваться. Образец победит.

Джеймс живо обернулся:

— Вы хотите сказать, что не будете скакать на нем? — В его голосе прозвучала нотка обидной заинтересованности.

— Джеймс, — начал я, садясь без приглашения в потертое кресло. — Есть нечто важное, что я хочу вам сообщить. Во-первых, как бы скверно это все не выглядело, — я вовсе не утратил куража и не струсил. Во-вторых, каждая лошадь, на которой я скакал после падения, — была отравлена. Не настолько, чтобы было очень заметно, но достаточно, чтобы они ползли, как тихоходы. В-третьих, всем лошадям отраву давал один и тот же человек. В-четвертых, отрава была дана на кусочках сахара. Похоже, это было какое-то снотворное… — Я внезапно остановился.

Джеймс смотрел на меня, разинув рот. Нижняя губа опустилась. На лице выражение потрясения и недоверия.

— Прежде чем вы решите, будто я не в своем уме, сделайте мне одолжение, позовите кого-нибудь из конюхов и послушайте, что он скажет.

— Кого позвать, вопрос?

— Не имеет значения. Любого, на чьей лошади я скакал за последние три недели.

Он недоверчиво помедлил, потом крикнул кому-то найти Эдди, конюха большого гнедого, принадлежащего Хьюго. Джеймс не дал мне задать вопроса. Он резко спросил Эдди:

— Когда ты в последний раз говорил с Робом?

Парень начал испуганно заикаться:

— Я ег-г-го с п-п-п-рошлой недели не видел.

— С прошлой пятницы? — День, когда Джеймс сам видел меня в последний раз.

— Да, сэр.

— Очень хорошо. Ты помнишь, как плохо выступал большой гнедой в среду на той неделе?

— Да, сэр. — Эдди скорбно взглянул на меня.

— Кто-нибудь давал гнедому перед скачкой кусочек сахара? — В голосе Джеймса слышалась теперь лишь заинтересованность.

Строгость он спрятал.

— Да, сэр, — охотно ответил Эдди. Знакомая улыбка воспоминания появилась на его чумазом лице. И я тайком перевел дух.

— Кто это сделал?

— Морис Кемп-Лор, сэр. Он сказал, что я прекрасно ухаживаю за своими лошадьми, сэр. Он наклонился через барьер в паддоке и заговорил со мной, когда я проходил мимо. И был так уж ласков, что дал гнедому немного сахара, сэр. Но я не думал, что это плохо, ведь мистер Хьюго всегда посылает жеребцу сахар.

— Спасибо, Эдди, — сказал Джеймс слабым голосом. — Насчет сахара не беспокойся… А сейчас — беги.

Эдди ушел. Джеймс тупо смотрел на меня. Часы громко тикали.

Тут я высказался:

— Последние два дня я разговаривал с конюхами всех лошадей из других конюшен. Все они признались мне, что Морис Кемп-Лор давал лошадям сахар перед каждой скачкой. Со мной был Ингерсол. Он тоже это слышал. Можете спросить и его.

— Морис никогда близко не подходит к лошадям на скачках или где бы то ни было, — возразил Джеймс.

— Именно эта странность помогла мне понять, что происходит. Я разговаривал с Кемп-Лором в Данстэбле, сразу после того, как Трущоба и две другие лошади прошли плохо. Он страдал одышкой. Приступ астмы. А это означало, что недавно он побывал очень близко от лошадей. В тот момент я об этом и не подумал, но теперь-то я все знаю.

— Неужели Морис… — повторил он недоверчиво. — Это просто невозможно!