Оксана Обухова - Мисс Марпл из коммуналки
Алеша взял чашечку с чаем, сделал осторожный глоток. Покойного мужа Клавдии Тихоновны он помнил плохо: какой-то серый мужичок с виноватыми глазами уворачивается от мокрой тряпки, которой без всякого стеснения при маленьких гостях охаживает его жена…
Яркое впечатление детства. Мама Алеши над выпившим отцом только подсмеивалась. Клавдия Тихоновна скидок на приличия не делала, устраивала аттракцион с воплями.
– Дмитрий Яковлевич сильно пил?
– Сильно? – повторил Вадим Арнольдович. – Пожалуй, нет. Он прятался за стаканом. Иногда у меня, чаще в пивной.
– Вы… простите, выпивали вместе?
– Ни боже мой! Дмитрий Яковлевич приходил ко мне с чекушечкой, садился на то самое место, где сейчас сидите вы, и иногда просто молчал. Отдыхал, отходил душой… Клавдии Тихоновне, Алеша, было удобно считать причиной всех бед не то, что мужу не хочется возвращаться домой, не себя, а окружение: плохая компания, сосед, приютивший скоротать вечерок за шахматами или футбольным матчем. Хотя, – йог улыбнулся, – порой врывалась и сюда.
Алеша представил себе картину: разъяренная Клавдия Тихоновна гоняет между книжными шкафами подвыпившего мужа и трезвого моржа – и усмехнулся:
– Весело жили.
– Разнообразно, – лукаво улыбнулся йог. – Но отказать в приюте страждущему был не в силах.
– А Надежда Прохоровна тоже суккуб?
– Дражайшая Надежда Прохоровна, увы, продукт своего времени. Трудно оставаться и чувствовать себя женщиной в промасленной рабочей робе. Это тоже своего рода душевные вериги. Среде бывает невозможно сопротивляться, не всем дано… Когда вернувшаяся вечером женщина пахнет не духами, а машинным маслом… увы, Алеша, это изначально не может настроить на лирический лад. Или – романтический.
– А Софья Тихоновна пахла духами?
– Ну при чем здесь духи, Алеша! Я говорю об атмосфере, которую должна создавать женщина одним своим присутствием! Атмосфере тепла и уюта. Ее может создать и фабричная работница, но если она не забыла об истинном своем предназначении…
– Жизнь такая, – впервые перебил соседа Алексей, у которого мама когда-то тоже на заводе работала.
– Согласен. Потому и говорю – женщины не виноваты, их штампует, прессует время. Но внутренняя сущность должна оставаться неизменной!
Идеалист, вздохнув, подумал Алексей. Впрочем… лет тридцать назад его эмоционально кастрировали, имеет право обижаться…
– А Настенька, Вадим Арнольдович? Как вам показалась Настя?
– Настенька? – Сосед мечтательно поднял глаза к потолку, вытянул вперед, скрестил ноги. – Настенька удивительно похожа на Софью Тихоновну в молодости… Тот же разрез глаз, посадка головы… Она ведь ее прямая, кровная родственница? – И ответил сам себе: – Да, кажется, да. Она правнучка родного брата отца Софьи Тихоновны. Тот, по-моему, был сослан в какую-то глушь, кажется, даже репрессирован, не помню. Скончался рано, но успел оставить потомство. Дочь… Лидия, да? Впрочем, не важно. Главное – похожи. До жути похожи! И вы, Алеша, искренне, от всей души вам советую, обратите на Анастасию самое пристальное внимание. Чудная девушка!
Сосед говорил с настойчивой теплотой, почти что с пылом, но на сердце Алексея как будто снова легла ледяная лапа.
Настасья.
Притворщица или чистая душа?
Не получается отвлечься разговором, когда по сердцу когтями из сосулек скребет морозистая лапа. Не получается прогнать от глаз видение двух длинных, с широкими бородками ключей.
Не получается.
Еще сосед подзуживает:
– Ах, Алеша, а какой прелестной девушкой была Софья Тихоновна! Представьте Настю с заколотыми на затылке волосами, нежный изгиб шеи под шелковистыми завитками, пальцы прозрачные, как тонкие льдинки…
И без того убитый льдом участковый внимательно смотрел, как увлеченно предается описанию женских прелестей морозоустойчивый буддист (или ламаист, Алеша плохо разбирался в тонкостях восточных религий), мелькнула мысль: «А не влюблен ли наш славный морж в соседку-библиотекаршу?!»
Надежда Прохоровна Губкина не долго размышляла над вопросом профессионально усталой девицы-кассира за плексигласовым окошком:
– Купейных нет. Плацкарт или СВ будем брать?
Надежда Прохоровна припомнила, как говорила Алеше: в гроб сберкнижки не завернут, и уверенно сказала:
– Мягкий давайте.
В Питер к сестре она обычно ездила на «Юности» или «Авроре», на сидячих местах, днем. К подружке на дачу вообще в электричках. Так почему бы не побаловать себя в кои-то веки мягким вагоном?
В последний раз ночь в поезде Надежда Губкина провела лет тридцать назад в плацкартном вагоне «Москва – Адлер». Тогда, после смерти мужа согласилась она съездить с подружками из бригады к морю – развеяться на сочинских пляжах.
Развеяться получилось так себе. Блекло-розовый педикюр плохо смотрелся на растопыренных пальцах с застарелыми мозолями. Плотный купальник в зеленых горохах по белому полю, казалось, сел, и на груди у подмышек вывалились блеклые синеватые валики в голубых прожилках.
Усатые кавказцы делали авансы сорокапятилетней зрелой вдове, очкастый лысый дядька – бухгалтер из Таганрога – звал танцевать на ближайшую турбазу… Магнитофон турбазы наяривал «АББУ» и «Бони М», молодые девчонки извивались и умело перебирали ступнями с нежными пятками и яркими ноготками на загорелых пальцах…
Усатый лысый кавалер косился по сторонам…
Эх, да что там вспоминать!
Если только вкуснейшее домашнее вино в оплетенных бутылках… Теплое и сладко-терпкое, как несостоявшийся в воспоминаниях поцелуй…
Прошлое навеяло не только грусть, с ним вернулся и пугливый, тщательно скрываемый стыд – за целомудренный, ставший тесным купальник в зеленых горохах, за неумелый маникюр, и огорчение – москвичка! Могла бы подготовиться…
Тогда уже подруги брили ноги и подмышки. Тогда – году в семьдесят девятом? – уже из-под полы можно было достать чего душа изволит. Спекулянты предлагали и разноцветные купальники не бабушкиных тонов, и шлепанцы на толстой извивистой подошве, и шейные платки под зебру или в бабочку… Коробочки с тенями, упаковки с трусами-недельками, с ажурными колготками, скрывающими фиолетовые северные ноги…
А Надя Губкина купила только пластмассовые клипсы в виде морских ракушек – на море, девчонки, едем! – очки-велосипеды и в «Ванде» новую помаду и польские духи «Быть может».
…Внезапно разозлившись на себя – когда же жить, как не теперь! – Надежда Прохоровна зашла в магазин… спортивной одежды. Тот самый, что открылся невдалеке от их дома на проспекте. Она давно приметила огромные стеклянные витрины с манекенами, утянутыми в разноцветные спортивные костюмы, замершими с лыжными палками, теннисными ракетками, очками для подводного плавания, сумками через плечо – все это манило, привлекало, но и отталкивало – куда тебе?! Совсем сдурела старая – на лыжах в последний раз лет пятьдесят назад стояла, а плаваешь только по-собачьи возле бережка!
Надежда Прохоровна никогда не причисляла себя к робкому десятку. И десять лет назад на вещевом рынке отважно ткнула пальцем в фиолетовый лыжный костюм китайского пошива. Взяла без примерки – потом оказалось, что зад отвисал так, как будто в него чего-то наклали, – и все это время спокойно мыла в нем окна, не опасаясь, что какой-нибудь вуайерист-геронтофил (так Софа пошутила) заглянет с тротуара под подол.
Но на улицу в нем не показывалась.
Была причина.
Году так в восемьдесят шестом ее товарка и соседка Ангелина Леопольдовна вышла во двор в новеньких джинсовых брюках с широкими под галифе штанинами. «Бананы» назывались.
Прошлась под окнами гоголем. Как же! Сын из Болгарии матери обновку привез.
А та обновка в задницу врезалась – прям срамота смотреть!
– Эх, Ангелина, – сказала тогда Надя Губкина, – всегда ты мальчишницей была, мальчишницей и помрешь. Меня вот хоть к стенке поставь – эдакую дрянь на себя не надену! Дерюга же! Рогожа крашеная!
– Наденешь, наденешь, – фыркнула Леопольдовна. – Мой из заграницы вернулся, там сейчас все дамы в брюках ходят. Скоро и до нас очередь дойдет. Вот увидишь – дойдет!
Давно уже нет в живых Ангелины Леопольдовны. И среди тех соседок, что слышали перепалку, мало кто остался, а прочие – забыли.
Но Надежда Прохоровна помнила. Как не смогла сказать: «Ангель, малы тебе порточки, в попу сзади врезали», – а отчитала гордую мать по-бабски, свысока. Наверное, зависть заедала. Или глупость, скудоумие.
И давно уже поселилась в сердце потаенная мечта о брюках. Но молчала, придавленная опрометчивым стотонным обещанием: хоть к стенке ставьте, не надену!
А ведь уже почти все бабки в брюках, да и не помнит никто…
…Независимо вскинув голову в коммунистическом алом берете, скрестив руки на животе – объемная хозяйственная сумка болтается на локте, – ходила Надежда Прохоровна вдоль стеллажей и вешалок с одеждой.
