Питер Устинов - Крамнэгел
– Я этого не знал. – Сэр Невилл задумчиво помешивал ложечкой чай.
– О боже, да это же намного осложняет дело, не правда ли?
– Почему же?
– Видите ли, нам будет еще труднее судить его.
Стокард еле заметно улыбнулся. Он хорошо понимал ход мыслей своего начальника.
– О господи, да начни мы размышлять над тем, что судить легко, что трудно, а что вообще невозможно, мы бы уже давно все свихнулись, – заметил Пьютри, раскуривая трубку.
– Вы только вспомните все эти обрядовые дела – ритуальные убийства и каннибализм в районе Ноттингхилл-гейт!11 А кровная месть в Беркемпстеде, когда сводились счеты вражды, начавшейся пятьсот лет назад в Северной Нигерии! Вы думаете, его светлость судья Бекуит и судья миссис Макквистон были способны принять в том случае справедливое решение, а? Что скажете? Нам тогда нужен был колдун в полном боевом облачении, который в порядке наказания отрезал бы виновнику полагающийся орган – и точка.
– Но потом все равно последовала бы, я полагаю, апелляция, – сухо улыбнулся сэр Невилл.
Пьютри рассмеялся. Загудел зуммер селектора, и Стокард щелкнул рычажком.
– К вам господин из министерства иностранных дел, – раздался голос секретарши.
– О? – Стокард вопросительно глянул на сэра Невилла, тот кивнул.
– Хорошо, просите. – Стокард выключил аппарат.
– Что же теперь? – спросил он.
– Янки, наверное, пригрозят направить Шестой флот, если мы не выпустим их человека, – пошутил Пьютри.
– Вряд ли они пошлют Шестой флот из-за какого-то полицейского чиновника. Рональда Рейгана или Ширли Темпл12 еще куда ни шло, но Шестой флот – маловероятно, – заметил Стокард.
Отворилась дверь, и вошел коротенький, очень неопрятный человечек, который как-то очень странно держал голову – то ли собираясь извиняться, то ли играя на воображаемой виолончели и прислушиваясь к ее звучанию. Глаза его бегали вверх, вниз и по сторонам, и при этом на губах бродила жеманная улыбочка. Когда он переставал гримасничать, лицо сразу становилось утонченным и достойным, однако это обстоятельство, казалось, очень его смущало, и он изо всех сил старался произвести впечатление неприглядной никчемности. Представился он как Гайлз де Монтесано. Он был отпрыском одной из старых английских католических семей, и звук «р» раскатывался в его устах далекой барабанной дробью.
– Сегодня утром мы получили сообщение из консульства Соединенных Штатов по поводу мистера Крамнэгела, – заявил он.
– Уже? Однако быстро они работают, быстро, – заметил сэр Невилл.
Улыбнувшись, Монтесано стал похож на святого, умирающего мученической смертью на костре. – Сообщение, полученное нами, носит неофициальный характер, поэтому мы так быстро и получили его, – пояснил он.
– Прошу учесть, однако, что оно носит неофициальный характер только потому, что за ним пока еще не последовало официальной памятной записки или чего-либо подобного.
– Не понимаю, – сознался Пьютри.
– Видите ли, – еще отчаяннее скривился Монтесано, – видите ли, сообщение поступило в форме телефонного звонка мистера Элбертса, личного помощника генерального консула США, и он вполне ясно дал понять, что его звонок не следует считать сугубо неофициальным, поскольку за ним, безусловно, последует письменное извещение. Не знаю, право, достаточно ли понятно я изъясняюсь...
– М-м... Не могли бы вы изложить нам содержание сообщения американцев? – мягко направил его в нужное русло сэр Невилл.
– Полагаю, что именно в этом и заключалась цель вашего визита к нам.
– Совершенно верно, совершенно верно, – захлебнулся безрадостным смехом Монтесано.
– По всей видимости, американцы хотят заверить нас, что не рассчитывают на какое-то особое отношение к этому человеку. Говоря словами мистера Элбертса, он должен был бы лучше соображать. И сам виноват, если не сообразил.
– То есть никакого давления, – сказал Пьютри.
– Что есть отсутствие давления, как не способ оказать давление? – заметил сэр Невилл.
– А-а... – с мудрым видом протянул Стокард.
– Должен отметить, что сначала именно так восприняли звонок мистера Элбертса и мы, – заявил Монтесано. – Сообщение показалось нам слишком уж поспешным... И все же у меня сложилось впечатление, что они искренне смущены случившимся.
– Они и должны быть смущены, – сказал Пьютри.
– Они полагают, что он подвел свою страну.
– Это только потому, что он – за границей, – заметил сэр Невилл.
– Дома, по всей вероятности, он получил бы за это медаль.
– Ну, что вы! – Стокард никак не мог поверить, что существует такая огромная разница между англичанами и людьми, которых он любил называть «нашими американскими кузенами».
Зазвонил телефон. Стокард снял трубку. Послушав немного, сказал: – Ясно. – И положил трубку на рычаг. Сэр Невилл даже не взглянул на него.
– Умер шотландец, не так ли?
– Да.
– Рассуждать больше не о чем, – сказал Пьютри.
– Да, я ждал этого. Мне так и казалось, что наша проблема разрешится возникновением новой проблемы. Итак, мистер де Монтесано, все рассуждения о давлении носят теперь исключительно академический характер. Я больше не могу закрывать глаза на случившееся. Я могу пойти на некоторые скидки, но только в рамках дела об убийстве.
– Конечно, разумеется.
– Можно ли спросить, что вы намерены предпринять? – поинтересовался Пьютри.
– Буду всеми силами добиваться обвинения в непредумышленном убийстве. Какое же здесь предумышление?
– А почему он носил с собой оружие?
– Почему все мы носим с собой зубные щетки, стоит нам уехать из дому хоть на одну ночь? Сила привычки.
– Неужели, по-вашему, он такой идиот?
– Не забывайте, что он полицейский.
– Н-да. Их полицейский.
Узнав о смерти Джока, Крамнэгел, не стесняясь, расплакался, к вящему смущению присутствовавших при этом полицейских.
– Он же был просто милый старичок, – повторял Крамнэгел как молитву, то и дело спрашивая, осталась ли у Джока семья. Когда сказали, что, насколько известно полиции, семьи у Джока не было, Крамнэгел стал благодарить за это господа бога. Глубина скорби Крамнэгела смутила его стражников, которые обращались с ним скорее как с достойным военнопленным, чем с арестованным преступником. Неожиданное сочувствие к жертве, вызванное лишь тем, что жертва скончалась, возбудило в них изрядное недоумение, поскольку до сих пор оправданием поступка Крамнэгела служило то, что закоренелый и злобный агитатор-коммунист оскорбил Соединенные Штаты и лез из кожи вон, чтобы спровоцировать обычно уравновешенного американца, начальника полиции, и заставить его совершить преступление.
К концу дня Крамнэгел постепенно взял себя в руки. Улучшению его настроения во многом способствовал визит Эди, хотя она и явилась в сопровождении нелюбимого им майора Батта О'Фехи, который смачно жевал резинку во время пылких родственных объятий.
– Пойди и скажи им все, как ты сказал на своем чествовании, – потребовала Эди, ударяя его кулаком в грудь.
– Обязательно. Я себя в обиду не дам. Если б только тот бедный старикашка... – Он умолк, глаза его наполнились слезами при одной только мысли о Джоке.
– Он не первый в мире покойник и не последний, – заявила Эди, которой совсем не нравилось то, как действовал на воображение супруга этот подохший шотландец.
– Во-во, – заметил О'Фехи, перекатывая жвачку в другой угол рта.
– Помнишь тот день, когда ты пришел сообщить мне про Чета... Чета... Козловски... Я тогда была замужем за ним и имела право плакать, верно?
Крамнэгел чисто по-мужски потер челюсть.
– Знаю, Эди, знаю. Просто я не спал всю ночь.
– Я понимаю. Эди все понимает. – Встав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку.
– Слышь, Батт, сигаретки у тебя не будет?
– Извини, друг, сигаретки нет, есть жвачка, если желаешь. С куревом я завязал: табак и парашютизм – вещи несовместимые.
– На жвачку меня что-то не тянет. Во всяком случае сейчас.
Атмосфера напоминала канун важного матча по боксу, за исключением того, что репутация и данные противника оставались факторами абсолютно неизвестными. Герой и его свита не могли даже строить догадок относительно противостоящего им бойца. Нельзя было ни посоветовать, ни поглумиться, ни посмеяться, ни порыдать. И Крамнэгел уж никак не чувствовал себя в большей безопасности от того, что Батт О'Фехи смачно жевал резинку и время от времени посматривал на часы. Надо было, чтобы с ним это случилось, сволочь он эдакая.
На следующий день произошли два события. Прежде всего Крамнэгелу предложили адвоката – Мод Эпсом, королевскую советницу юстиции. Как он сам сказал посетившей его Эди, он чуть не лопнул от злости.
– За каким чертом мне суют эту бабу? Да где это слыхано – баба-адвокат! Я этих сукиных детей насквозь вижу: хотят, чтоб я продул процесс! Ведь обвинение-то явно подстроено, чтоб их... Да я, черт возьми, абсолютно уверен, что этот вонючий комми где-то прятал револьвер – успел, наверное, сунуть его за стойку. Полицейский-то там оказался совсем зеленый, такой сопляк, что ему даже личного оружия не доверили – он вообще не догадался там и посмотреть, а теперь-то уж этот паршивый кабак обыскивать без толку... – все они заодно. Чтоб их!
