Реджи Нейделсон - Красная петля
– Верно. – Я повернулся к двери.
– Так ты не намерен пригласить меня на чашечку чая? Наверное, Максин будет не в восторге, – она улыбнулась.
– Она на море. В Нью-Джерси, в районе Авалона, – ответил я. – Ладно, мне пора.
Лили протянула руку:
– Может, останемся хотя бы друзьями? Понимаю, скверно все получилось, но ты теперь счастлив, а я была словно в затмении после одиннадцатого сентября. Ладно, выброси из головы. Ты прав. – Она легонько коснулась моей руки и развернулась, собираясь уйти. Когда она ступила в свет уличного фонаря, я заметил, какой у нее усталый вид.
– Значит, уезжаешь, – сказала она. – Сейчас?
– В ближайшие дни.
– Сигаретой не угостишь? – попросила она. – Верно, у тебя же медовый месяц. Конечно. Извини, что побеспокоила. Так ты счастлив?
– Счастливее всех, – ответил я и скрестил руки.
– Я рада.
Пространство между нами загустело от напряжения. Я ждал.
Она что-то извлекла из кармана. Это была связка ключей.
– Я пришла отдать их тебе. Я и забыла, что они до сих пор у меня.
– Спасибо. – Я взял ключи, почувствовал близость ее руки и понял, что если сейчас же не уйду, то пропал. Вот ведь тюфяк, подумалось мне. С женщинами я всегда был тюфяком.
– А ты, значит, сменил замки?
– Не знаю. Да. Но не из-за тебя. Неважно. Слушай, мне надо идти.
– Ты совсем не рад меня видеть? – спросила она.
– У меня своя жизнь.
– Это жестоко, – сказала она. – И тяжело.
– Знаю. Но ты ушла. Сбежала, вышла замуж, взяла с собой Бэт, так что мы с нею не могли видеться. Ты ведь просто исчезла, и я не знал, как ты там без меня, где тебя искать. Словно мне кислород перекрыли. Это отняло у меня немало лет жизни. И теперь меня на тебя уже не хватит.
– Мне пришлось бежать.
– От меня?
– От всего. Я возненавидела Нью-Йорк, Америку, я не могла совладать с собой. Возненавидела махание флагами, этот патриотизм, вообще все.
– А я был копом и знай себе размахивал флажками.
Лили посмотрела на меня. Затем прислонилась к стене, медленно осела на тротуар и застыла в нелепой полускрюченной позе. Я опустился на корточки подле нее.
– Я так устала, – сказала она. – О чем я говорила? Ах, да. Ты многих похоронил. У тебя были друзья, копы и пожарные, и все вы вздымали флаги и распевали «Боже, благослови Америку», и ходили на бейсбол, и сидели рядом со вдовами, а я не в силах была это вынести. Все молились, говорили о боге и религии – а я не могла. Не мое это было. А однажды ночью ты пришел домой и сказал: к черту гражданские свободы.
– Речь шла не о тебе. Господи, Лили, ты все время думаешь, будто дело обстоит именно так, как представляется тебе. Ты считаешь себя такой терпи мой, но ни черта не слушаешь других, не хочешь понять, как все запутанно и сложно. Поставила свою драную идеологическую палатку и сидишь в ней уверенная в собственной непогрешимости.
– Ты все сказал?
– Тогда не о тебе шла речь.
– И обо мне тоже, – сказала она. – Это ведь и мой город. И он будто помешался на этой скорби. Вы с друзьями сделались похожими на вдов, которые так заняты своим горем, что ни на кого другого места в душе не остается. Но и скорбь была лишь частью некоего ритуала. Не могу выразить, что я тогда чувствовала. И конца-края этому видно не было.
– Так ты поэтому ушла? Ты предала меня из-за политики? Из-за проклятой политики? – я чувствовал себя последним идиотом.
Там, где я вырос, политика была злейшим врагом любви. В Советском Союзе она становилась на пути всего доброго и светлого, она была чем-то грязным, извращенным, мерзким. Я не принимал ее. Но Лили я не мог этого объяснить. И вот теперь вынужден был созерцать ее злое, красное лицо, ее скорченное тело. Мне захотелось схватить ее, прижать к себе прямо на улице. Я до одури хотел ее и знал, что она чувствует то же самое.
– Я думал, причиной была моя работа, то, что я слишком занят и мало времени остается на тебя.
– Какая банальность. Ты считаешь меня такой ущербной? Считаешь, я попрекала тебя работой?
– Но ты ведь так и не смирилась окончательно с тем, что я коп, верно? Это противоречило твоим убеждениям.
– Я многое поняла. Я была дурой. Вышла замуж за славного британца с либеральными убеждениями. Он говорил много всякого антиамериканского и заботился о Бэт. И у него малыш от первого брака.
– А еще куча денег, – сказал я, но гнев уже сошел, как и напряженность.
– Не в этом суть.
Зазвонил мой телефон, я схватил его. Максин добралась до матери раньше, чем думала, и пыталась дозвониться. Это был ее второй звонок. Я поднялся, отвернулся от Лили и оперся на дверь. Поговорил с Максин о поездке, о том, когда сам подтянусь, о детях, как они выкапывают устриц на пляже для устричного соуса. Я сказал Максин, что люблю ее. И знал, что Лили за спиной слушает.
Я обернулся. Лили стояла лицом ко мне.
– С каких пор ты так разговариваешь?
– Как – так?
– Будто это и не ты вовсе, – пояснила она. – Ты произнес «Я люблю тебя» так, словно на публику, серьезно и торжественно. Но прозвучало это… не знаю даже, как-то надломленно. Как у женатого мужчины.
– Я женат.
– Не важничай, мой милый.
– И публика была.
– Да. Я.
– Ты имеешь в виду, мне недостает искренности?
– И это тоже, – сказала она.
Я не ответил.
Лили повесила сумочку на плечо.
– Позаботься о Толе, ладно? Не знаю, чем конкретно он занимается, но, кажется, он влип. Так что пригляди за ним, хорошо?
– Ты знаешь это?
– Он кое-что рассказывает мне, – призналась она.
– Хорошо.
– Ну ладно. Значит, завтра вечером я буду в том кабачке в Чайнатауне. И если вдруг возникнет желание, приходи. Я там почти каждый вечер. Если, конечно, не хочешь пригласить меня… Нет? Понятно, что нет. Я все испортила. Мне тебя очень не хватало.
Лили поднялась на несколько ступенек, прижалась ко мне, легонько поцеловала в губы.
– Зря это я. Ну, увидимся как-нибудь. – Она развернулась и пошла прочь.
Поднявшись к себе, я подошел к окну. Курил, смотрел, как она медленно бредет по темной улице. Лили будто разом похудела и измельчала, хотя до нее было всего несколько футов. Я снова подумал, какой размазней всегда был с женщинами. Знаю мужчин, которые утверждают, что у них есть женщины-друзья, лучшие друзья. Я же предпочитал спать с ними, особенно с Лили; если бы мы продолжали видеться как друзья, я бы все равно хотел ее. А думать о ней – значит предавать Максин, нас с Максин.
Я был знаком с Лили почти все то время, что прожил в этой квартире, единственном жилище, которое когда-либо принадлежало лично мне, где я сам циклевал полы и вешал книжные полки, сидел у пожарного выхода и смотрел матчи по телевизору. Я пил с соседями и спал со многими женщинами. Лили и Бэт, девочка, которую я помог удочерить, проводили здесь выходные со мной.
И вдруг меня осенило, что я познакомился с Сидом Маккеем через Лили.
Это было на вечеринке, куда она меня привела. Лет десять назад. Это было на Кросби-стрит, тогда еще темной боковой улице в центре, рядом с Бродвеем, в нескольких кварталах от моего дома. Там до сих пор ютятся по ночам бездомные, а под ногами чавкают гнилые овощи, выпавшие из кузова грузовиков. Я как-то работал на Кросби-стрит по одному преступлению.
Гуляли на верхнем этаже, в просторном лофте с огромными красными и желтыми картинами на стенах. Битком народу. Славная нью-йоркская вечеринка: треп, женщины, выпивка, наркотики. Живая музыка, группа из трех или четырех музыкантов. Там был Рикки Тай. Конечно, ведь Рик и прежде знал Сида. Или это я пригласил Рикки? Не помню. Все мы, так или иначе, знали Сида. Он до сих пор хранит фотографию Рика. Они были друзьями? Любовниками?
Я потянулся за телефоном, но вспомнил, что Рик уехал по делам. Это он пригласил меня на ту вечеринку? Или же Лили? А Толя тоже был там?
Это была не просто вечеринка. Это была свадьба. Свадьба моего знакомого, или знакомого Лили, или Рика. Вспомнил.
Поздний вечер, гулянка в разгаре, симпатичный черный парень машет Лили и направляется к нам через комнату. Она представляет его. Это Сид, красавец, джентльмен. Приглашает ее на танец.
Они выходят на середину комнаты. Все смотрят, как Сид вальсирует с ней по залу, искусно, изящно. Оркестр заводит «Ты самый лучший», они продолжают кружиться. Лили всегда говорила: «Танцы не для меня, Арти. Видишь ли, у меня две ноги, но обе левые. Или дело в том, что я никогда не позволю мужчине вести?»
В ту ночь Сид вел ее по залу, и они были бесподобны, и я не мог оторвать от нее глаз.
Я посидел немного. Посмотрел на свое отражение в окне – какой-то ссутуленный, неуверенный. Я взял телефон, отложил. Толя и Сид владеют информацией, которую кто-то желает заполучить. И готов убивать за нее. Я не слишком в это верил, но прикинул, что Сид попал в переплет похуже, чем я думал. Я опять взял телефон и во второй раз передумал. Отправился в постель. Утро вечера мудренее.
Часть вторая
11