Фридрих Незнанский - Убийственные мемуары
Утром 25 октября Грязнов лично позвонил в спортивный клуб «Люкс» и выяснил, что 15, 16 и 17 сентября фитнесс-тренер Капустин брал отгулы. Ольга Ракитская также подтвердила, что 16 сентября с любимым мужчиной не встречалась, поскольку просмотрела свой сентябрьский рабочий график и смогла точно установить, что в этот день была в командировке в Нижнем Новгороде. Зато вспомнила, что по приезде в Москву (17 сентября, на следующий день после убийства Крапивина!) обнаружила Капустина у себя дома в состоянии сильнейшего опьянения и одновременно – глубочайшей депрессии, что обычно ему было никак не свойственно.
Вячеслав Иванович был уверен, что кто-то из братцев-кроликов и кинул гранату. Теперь пределом мечтаний Грязнова было найти самого Заминайло, который уже полгода находился в бегах, после того как удрал из мордовской колонии. Конечно, не факт, что заказчики (Талеев и Онищенко) действовали именно через него, а не напрямую договорились с Хамко и его братом. А впрочем, что это я размечтался, оборвал себя Грязнов, потягиваясь за рабочим столом и уныло глядя на зеленый чай с долькой лимона, нырнувшей в стакан в посеребренном подстаканнике. Эх, сейчас бы чего покрепче, но времени для этого было еще непростительно мало – всего лишь полдень.
Нет, ну что я размечтался, в самом деле, вдруг рассердился Вячеслав Иванович, да при чем тут вообще Мятый-Заминайло?! Он просто беглый преступник, неизвестно даже, имеющий ли отношение к истории со взрывом Крапивина, а у нас сейчас на повестке дня – труп любовника дочери Ракитского, найденный в Озерске!!!
Совпадение, конечно, слишком подозрительное, чтобы быть просто совпадением, какие-то точки соприкосновения наверняка найдутся, но ведь вся картина, как обычно, откроется только задним числом, так что же гадать? Пусть вон Турецкий гадает, ему за это денюжку плотют, у него и должность так называется – «старший гадальщик» Управления по расследованию особо важных дел при Генеральной прокуратуре.
Итак, что же получается?
1. Скорей всего, Капустин тайком взял у Ольги ключ от квартиры ее отца и снял с него дубликат или передал кому надо, чтобы тот это сделал. Доказано? Нет. И доказать, по всей вероятности, физически уже невозможно, разве только заказчик (ха-ха) придет с повинной и со своим и Капустина подробным жизнеописанием.
2. А через два дня после убийства и ограбления Ракитского Капустин тоже убит выстрелом из такого же, возможно, и того же самого (вероятность девяносто процентов), пистолета.
Выводы:
1. А что, если Капустин сам ограбил квартиру Ракитского, убил генерала, а потом, потом… застрелился из того же пистолета… Н-да… еще не забыть – предусмотрительно упал головой в огонь.
Да нет, тьфу ты, у него же вообще алиби, он же на Кипре был, не годится все это ни при каких фантастических допущениях.
Тогда выводы-2:
1. Капустина убрал заказчик, потому что тот был болтлив и невоздержан (а кстати, был ли болтлив и невоздержан? Неизвестно. Бабник был первостатейный – это да).
2. А почему еще Капустина мог убрать заказчик? Тут по-честному всего два варианта. Либо Капустин стал требовать чего-то, возможно, шантажировать, после того как понял, во что вылилась невинная операция снятия дубликата с ключа. Либо это было плановое мероприятие – убийство Капустина. Скорее всего, именно так, уж больно операция нешуточная была затеяна. И если подготовка была тщательной (а видимо, да), вряд ли все эти трупы (и Ракитского, и Капустина) не планировались заранее. Короче, без заказчика следствию Турецкого никак. И ждать, пока он (заказчик, не Турецкий) припрется со своим жизнеописанием, пожалуй, не стоит.
Грязнов позвонил приятелю, тот пока еще был дома. Мишка Федоренко привез туда ему ворох бумаг, которые Турецкий грозился сжечь, не читая.
– Саня, как череп?
– Срастается.
– В правильном месте срастается?
– Черт его знает, – пожаловался следователь. – У меня с доктором напряженные отношения.
– Отлично. Ты сделал список всех, кто знал про Левитана?
– Заканчиваю, – проскрипел Турецкий.
– Большой? – озаботился Грязнов.
– Заправляй в факс новый рулон! Сам Ракитский да его сосед, профессор Андреев, – вот и весь список. Даже дочь не знала. Кореша из ДИСа тоже не знали. К нему, правда, ходили иногда какие-то коллеги-коллекционеры, но как их искать – пока непонятно. Только один кончик имеется. Андреев видел у него одного такого типа, который арабской живописью интересовался. Найдешь его?
– Найду, – пообещал Грязнов. В двадцать четыре часа. Нет, лучше в сорок восемь, как в американском фильме.
– Лучше в двадцать четыре, как в нашем, – попросил Турецкий.
Грязнов съездил к Андрееву в Институт мировой литературы вместе с Эммануилом Степановичем Сазоновым, уникальным специалистом по созданию не фотороботов, нет, – настоящих высокохудожественных портретов со слов свидетелей. Левитан тут отдыхал, даром что и не портретист, в отличие от Яна Соколовского. Эммануил Степанович Сазонов занимался своим почтенным занятием всю сознательную жизнь, то есть больше сорока лет, и у него имелся в наличии уникальный криминалистический талант. Во-первых, он просто был блестящий рисовальщик, а во-вторых, обладал беспрецедентным чутьем, которое не могли заменить никакие супер-пупер-компьютерные программы, Вячеслав Иванович не раз в этом убеждался. Грязнов справедливо полагал, что и сам тонкий знаток искусства Ракитский не отказался бы получить в свою знатную коллекцию несколько работ Сазонова.
В 14.10 сыщики приехали в институт, а к четырем часам дня у Грязнова, во-первых, был на руках портрет неизвестного коллекционера, а во-вторых, он оказался оснащен некоторыми деталями, которые не смогли из профессора вытянуть ни Федоренко, ни сам Турецкий, впрочем, что с него взять, с безносого.
Грязнов давно заметил, что когда они с Турецким по очереди работают с одним и тем же человеком, как правило со свидетелем, то результаты у них, хотя и пересекаются в главном, грешат (в хорошем смысле) совершенно разными нюансами. Видимо, подсознательно соревнуясь, каждый из них, что сыщик, что следователь, пытается выполнять функции другого. Турецкий неизменно выжимает больше, чем Грязнов, сугубо оперативной информации, а сам Грязнов педалирует психологию, работает на неожиданных ассоциациях, расслабляет свидетеля, «раскачивает» его и фиксирует, так сказать, физическую и физиологическую картину происшедшего ли события, конкретного ли человека.
В случае с Андреевым это было просто показательно. До того Грязнов его даже не видел, как, естественно, и Сазонов. Сазонов вообще любил работать в компании с начальником МУРа, потому что знал, что в этом случае ему вовсе не придется открывать рот, а это было для него важно, любые слова нарушали чистоту восприятия, Сазонов сам про себя любил говорить, что рисует ушами. Кроме того, когда говорят пушки, музы молчат – когда говорил Грязнов, Сазонов просто сливался с интерьером, это расслабляло свидетеля, и он вспоминал неожиданные для себя самого подробности и нюансы. Так вышло и с Андреевым.
Коллекционер, пытавшийся выторговать у Ракитского картину «Степень отчуждения» арабского художника Мануила Хатума, был близорук и был совсем небольшого росточка, меньше ста шестидесяти сантиметров, и это, конечно, была существенная деталь. Андреев вспомнил ее потому, что обратил внимание, что гость Ракитского не достает головой до рамы этой же картины, которую он рассматривал почти вплотную. Вычислить рост, разумеется, было делом техники: Грязнов даже не стал озадачивать никого из своих оперативников, а позвонил Мишке Федоренко – у помощника Турецкого имелось подробное описание всей коллекции Ракитского, вплоть до размеров картин, а также – фотографии картин, еще висевших на стенах квартиры. Федоренко, еще до того как Грязнов уехал из Института мировой литературы, съездил в Плотников переулок и все измерил – нижняя грань рамы «Степени отчуждения» как раз висела на высоте сто шестьдесят сантиметров. Это раз.
Два. Упомянутому коллекционеру лет было никак не больше пятидесяти, он слегка лысоват на затылке, остальные волосы абсолютно черные, без намека на седину, возможно подкрашенные. Глаза светлые, не то серые, не то голубые, что-то в этом роде, брови тоже черные, но не густые, а тонкие, как у женщины. От крыльев носа две глубокие морщины. Бороды и усов нет, выбрит чисто, до синевы, – видимо, щетина растет густая, жесткая и высоко в обе стороны – и к шее, и до глаз. Лицо чистое, без шрамов, родинок, веснушек, даже слегка бледное, что нельзя не заметить на контрасте с шевелюрой цвета вороного крыла.
Уши плотно прижаты к голове, как у бывшего боксера. Шея короткая, толстая. Плечи широкие, но покатые, как у штангиста. Телосложения коллекционер скорее плотного, нежели субтильного, но без намека на живот. Одет был в коричневый вельветовый пиджак и, кажется, черные брюки. Ботинки с острыми носками и на каблуках. Время от времени он стряхивал пыль то с одного, то с другого рукава пиджака в районе предплечья, это происходило машинально и было похоже на привычку.
