Владимир Югов - Одиночество волка

Ему отвели участок. Лес, по которому только что пробежал, поднят и его руками. Пятьдесят лет тому назад сажал первые кедры, теперь первый орех дали. Только что пробежал там, где стояла когда-то культбаза. Сам и строгал, и поднимал бревна. Друг был первый Вакула. Прибежал однажды к нему — на воротах вывеска: «Культбаза».

— Зачем ты написал культбаза? — закричал Вакуле.

— А что? — пожал недоуменно плечами добродушный украинец, тоже добровольцем прикативший, так как надо!

— Культ по-хантийски черт, — пояснил. — Кто к черту рожать придет?

Первой родила на культбазе ему сына жена Марьюшка. Сын помер потом. Жили с ней порознь: избрали ее председателем культбазы. Марьюшка водила гостей из далеких урманов. Следила, чтобы ловко пришельцу стелили постельку, чайку покрепче бы заварили… Показывала все. Электростанция как чудо. Хлесталась при бабах веником. «Дух выгоняет!» — шептали те в ужасе.

Агрономический, зооветеринарный пункты организовала Марьюшка. Бегала, старалась.

Ревновал ее, хотел, чтобы бросила все, жила с ним.

Понял свою Марьюшку, когда в урмане стреляли в нее. Привезли мертвенно-синюю, без кровинки, и он, суровый, дичающий в безлюдье мужик, опустился перед ней на колени, и держал ее голову, поседевшую на этих ветрах, и дочку, Машеньку, держал другой, дрожащей рукой. «Мамка наша умирает, доченька! Плачь, маленькая! Плачь!»

Лишь через десять лет после смерти сыночка дочь на свет появилась.

…Родион вышел, наконец, туда, куда ему требовалось. Силы его оставляли. От буровой, в заснеженной полутьме, увидели его, и вскоре к нему подъехал вездеход. Его никто поначалу не узнал. Узнал потом пришедший Лохов.

Остались одни в его теплом ухоженном балке.

— Рассказывай, — потребовал Лохов, — по тебе вижу, что-то случилось…

— Дочь у меня пропала, — сказал Родион, — и, думаю, неспроста…

Через некоторое время в балке у Лохова Родион под диктовку написал следующее:

«Я, Родион Варов, с 1905 года рождения, лесник Замятинской пади, хочу сообщить следующее:

28 ноября, примерно в 3 часа ночи, ко мне в дом постучался неизвестный, который впоследствии оказался Алексеем Духовым, сбежавшим из тюремной колонии. Меня поначалу удивили обстоятельства побега и его бесцельность: в колонии ему оставалось отбывать не более полугода, а причины, как таковой, чтобы вынудила его сбежать из колонии, не было: к родным местам он равнодушен, любви к кому-нибудь тоже нет. Я могу объяснить, что заставило скрыть побег Духова Алексея. Каюсь, слепая любовь к дочери. Слезно просила она меня спрятать отца ее ребенка. Я не знал до этого, что отцом моего внука является внук моего фронтового товарища, погибшего в боях за Родину. Я спрятал Духова. Он ушел вместе с моей дочерью. Дочь потом вернулась. А потом… Увы! Перед тем, как уйти, моя дочь намекнула мне: по ее догадкам, Духов пробрался сюда за тем, чтобы выкрасть у своего отчима очень ценные рукописи. Его мать связала свою судьбу с неким Семеном Яковлевичем Варюхиным, который в свое время получал срок за аферы. Отчим в последние годы занимался скупкой и перепродажей ценных рукописей, он отыскивал все оставленное ссыльными. У него, как сказала моя дочь, находятся сейчас рукописи очень ценные — XVI и XV века.

Несколько ценнейших рукописей хранилось и у меня. Приобретены они были моей женой-покойницей. За четыре последних месяца в моем доме было трое ходоков. Сообщаю приметы: 1) мужчина лет тридцати — тридцати пяти, плотный, голова и руки большие. Смотрит открыто, глаза даже добрые, говорит книжно, иногда заумно, переиначивает песни, которые мы считаем трудовыми и победными, на свой, иронический лад. Берет цитаты из Кирова, Луначарского, Сталина, Мао-Цзе дуна. Допуская небольшие вольности, преподносит их, иногда весьма кстати. Живо откликается на новые пословицы, иногда заносит их в свою тетрадь… 2) Молодой человек, подкованный однобоко, лет ему двадцать четыре — двадцать шесть, длинный волос, рыжая бородка, в руках брезентовый мешок. (Я спросил: «Зачем вам такой мешок?» «В нем носят лучшие драгоценности, созданные человечеством», — ответил он). Подвержен простудам… 3) Старик моих лет, узкое желчное лицо, повадки барина, эрудит, без всякого сомнения, выдающийся. Цитирует наизусть Бабеля, Зощенко, Ильфа и Петрова, знает современных, как он выразился, протестантов в литературе. Прекрасно знает русский лес и, что меня поразило в особенности, знает газ и нефть. Внимательно допытывался, где и как идут разработки, и тут же переводил разговор на опыление садов, на то, как уничтожить гнус и энцефалит…

Представлялись они каждый по-своему. Я внимательно изучал документы. Нет, тут правдой не пахнет. Это не те лица, которые на законных основаниях работали по сбору рукописей как филологи.

Думается, Духов причастен к краже рукописей. Я предполагаю, что он, узнав их цену, решил в одиночку перепродать их, что им, этим троим, не удалось рукописи выманить.

Я не детектив, но все подобное, что довелось мне перечитать, похоже на историю будущего преступления. Если эти двое помоложе представляют опасность, то старик опасен вдвойне. Думается, он и организовал побег Духова с определенной своей целью.

Я, как гражданин, отвечу за все сполна, прошу лишь, чтобы на имя той, что приобрела эти ценные рукописи (то есть моей жены), не было покладено пятна. Она отдала свою жизнь за все хорошее здесь, на крайнем севере. Виноват во всем я. Я вовремя не сообщил вам о Духове и об этих троих.

Мамоков, когда прочитали письмо, сказал:

— Писал-то, конечно, Лохов за Родиона. Писать мастак. — И скривился, как от зубной боли. Лоховские письма о злоупотреблениях в поселке не раз боком выходили.

23

Тундра кончилась. Умерли ее песни. Остались позади.

Андрюха подвел вездеход к берегу речки; сразу, с берега начинался лес — даже пахнуло прошлогодними запахами слежавшихся листьев, приречной травы. Все в балке повставали.

— Ты права, Таисия, — сказал, вздыхая, Миша Покой, из-под ладони оглядывая деревья (его отстоял Волов). — Земля, действительно, похожа. И деревья похожи. И запахи такие же.

— Жизнь только непохожа, — заметил Вася-разведчик. — Выпить бы, чтобы все хорошо здесь было для нас.

— Надумался! — проворчала Таисия-недотрога.

Берег был слишком топким. Вездеход лихо прошел по льду, потом полез, тыкаясь носом, по этой топкости, зло урча. Вылетал из-под гусениц пепельный и седой мох. Андрюха ловко объезжал поприсыпанные снегом, ветрами вывороченные с корнями деревья. Некоторые из них умерли давно, их отмыли дожди, они отбелились снегами.

Над всем этим чудовищным разорением мрачно висело темное небо. Было и оно мертво, зябко прокатилось от людских глаз.

— Это бульгунняха, — сказал Андрюха, остановив вездеход. — Взорвалась черная земля!

Андрюха устал и присел на одно из голых деревьев.

Волов признал эту землю. Здесь они тогда пробегали на олешках. Это был тот день, когда впервые он увидел Наташу. Старик Хатанзей потом рассказывал Волову, как на его глазах вспухла гора, а потом развалилась. Осталась черная земля, вроде посыпанная в иных местах солью. Это были побелевшие враз мхи и лишайники.

Витька подошел к бригадиру, но обратился ко всем:

— Что рты пораскрывали? Не видите, какие дрова тут? И совхоз, если напрямик, — рядом. Давай, Валер, сгружайся.

— А действительно, — обрадовался Валерка Мехов.

Витька положил худую руку на плечо Волова и стал тому втолковывать: двоих оставим здесь — пили и коли! К примеру, мы с Валеркой останемся. Начнем с рыбкопа. По двенадцать долляров за куб, а с Кусевым сами потом будем говорить, чтобы не снял для каких-то нужд по три долляра.

— Да что ты ему толкуешь? — разозлился Валерка Мехов. — Он что в этом тянет? Скажет: «Мне приказали везти вас на место!»

— Так, что ли, бригадир? — спросил Витька, заходив кадыком. — Как мост будем строить через реку: вдоль или поперек?

— Дрова бросовые, — задумался Миша Покой. — Тут сам царь природы не станет протестовать.

Волов подумал и сказал, что согласен оставить двоих.

— Останетесь не вы, — твердо решил бригадир. — Останутся Покоев и Вася.

Витька угрожающе подошел:

— Ты че, говорю? Я улаживай с Кусевым, на лапу суй, а ты на подхвате сорвать хочешь?

— А мы что? Разве врозь ехали? — Волов заходил по снегу, оглядывая это безумное царство. — У Миши долгов как шелков — стараться будет.

— У Васи их не меньше, — сказал Вася-разведчик. — Если думаете, не можем работать — ошибаетесь.

— А ну, Валера! Что ты молчишь-то? Стал и молчишь! Сделай ему, как тому, прошлогоднему, под почечку! Сделай! — заорал и затопал ногами.

— А что, я свое упущу, он думает?