Владислав Куликов - Совсем другая жизнь
Опарин представил себя юным курсантом, выполняющим на стрельбище упражнение № 8 для АК-74. Сколько там надо сбить на пятерку?
«Тук-тук-тук», — застрочил его автомат.
Фигурки бегущих мишеней-головастиков падают.
В прицеле появляется квадрат. Опарин вспомнил рисунки из наставления по огневой подготовке: «Гранатометчик». И срезал очередью гранатометчика, стоявшего на одном колене и стрелявшего по заставе.
Вдруг картинки-мишени разом исчезли: на особиста бежал моджахед с перекошенным от злобы лицом. Он был уже метрах в двух от позиции Сергея. «Как он добежал? Как я его просмотрел?» — подумал майор-контрразведчик и нажал на спусковой крючок.
Автомат заклинило.
Опарин попытался схватить гранату, но неловким движением опрокинул цинк от себя. «Черт!» Тянуться за гранатами было поздно. Моджахед уже возвышался над ним. В лице врага пылала ненависть.
«Ни за что не приму смерть на коленях» — эта мысль словно ударила в голову Опарину. Он встал и выпрямился.
«Я — мужик, — сказал его горящий взгляд врагу. — Убей меня, если сможешь, глаза в глаза. Как настоящий воин. Но торопись. У тебя всего секунда. Потому что потом я убью тебя!»
Взор на взор.
Целый миг они стояли и смотрели друг на друга, словно пытались взглядами сломать тот стержень, что торчал внутри противника.
Наконец моджахед нажал на спусковой крючок.
Осечка!
В следующее мгновение Опарин выхватил кинжал и всадил бандиту в живот. Затем медленно пропорол снизу вверх, провернул клинок и вытащил. Кишки боевика полезли из живота.
Враг бросил автомат и схватил уползающие кишки, пытаясь их удержать. Начал судорожно запихивать обратно. Но кровь сочилась сквозь пальцы, а вместе с ней по рукам расползался непереваренный тутовник, жижа из лепешек и другие остатки еды.
Моджахед поднял глаза. В них появился детский страх. Только сейчас стало видно, что глаза эти — чистые и голубые, как небо.
«Это же пацан!» — мысленно воскликнул Опарин. Действительно, злобные морщины разгладились, а выражение лица стало жалким. Теперь было видно, что боевику лет пятнадцать от силы. У него навернулись слезы. И вдруг — будто белая голубка из глаз полетела вверх. А тело осело на землю.
У Опарина в душе все перевернулось…
Впрочем, пуля, просвистевшая над ухом, тут же вернула его в реальность. Особист упал на землю и стрелял по нападавшим, прикрываясь телом убитого, как мешком с песком.
Он уже ни о чем не думал и ничего не представлял. Просто стрелял и убивал.
…Белая голубка нагнала его позже. Когда бой закончился и Опарин спустился в подвал. Голубые глаза убитого юноши вдруг полоснули его по сердцу. Белая прозрачная голубка витала над головой, и от этого становилось гадко и противно. Стальной стержень внутри майора согнулся в бараний рог. Сергей упал и схватился за живот…
— Что с вами, товарищ майор, вам плохо? — Кто-то из солдат осторожно тряс его за плечо. — Вы не ранены?
Сергей не имел права показать слабость перед рядовыми. Но выпрямиться, как в бою, не получалось: чистые голубые глаза рвали его душу на части.
Но это было еще не все.
Его, конечно, отпустило. Голубка, сделав прощальный круг, упорхнула. Опарин перевел дыхание. Но это была лишь пауза.
Как обухом по голове его оглушил запоздалый страх: «Меня же могло убить!» Особиста затрясло в конвульсиях.
Опять, как наяву, пред ним предстал боевик с наведенным автоматом. Теперь он не был похож на небесного юношу, это был враг со злобным лицом. Дуло автомата уперлось в живот Опарина. Не будь осечки — и все. Кирдык!
Мышцы свела судорога. Холодный ужас поднялся из глубин сознания. Повеяло могильной тоской…
Дуло автомата! Оно же могло оборвать все, что он знал и видел. А что, если б не было осечки? Сергей уже не мог сдержать дрожь, он трясся, будто у него действительно была агония…
Голубые глаза и дуло автомата, конечно, вызывали взаимоисключающие чувства. И, слава богу, что они нахлынули по очереди. А то бы душу Опарина просто разорвало, как разрывает на мине теленка.
Но вот какая деталь. Страх-то вскоре улетучился. И следов не осталось.
А голубые глаза отныне преследовали Опарина всю жизнь. Особенно — в его снах…
* * *Врач позвонил в корпункт «Советского труда» в Екатеринбурге.
— У меня есть случай, который мог бы заинтересовать журналиста Ветрова, — сказал он, — могу я с ним связаться?
На другом конце провода подробно расспросили что да как. Потом пообещали перезвонить. Но не перезвонили. Психиатру пришлось напоминать о себе через пару дней.
— Мы поговорили с Москвой, — ответили в корпункте, — Ветрова этот случай не интересует. Извините.
— А могу я поговорить с самим Ветровым?
— Нет.
— Почему? Разве вы не можете дать его служебный телефон?
— Нет.
— Вы разве не даете служебные телефоны сотрудников? Неужели это тайна?
— Не тайна. Но просто Ветрова нет на месте.
— А где он?
— А вот это закрытая информация.
«Дурдом какой-то», — подумал врач после разговора с собкором «Совтруда».
Глава 8
— Вы как-то спрашивали про писателя Ветрова, по я так и не нашел ни одной его книги, — сказал врач Неизвестному.
— Значит, он малоизвестный писатель.
— А журналист Андрей Ветров, случайно, не имеет к нему никакого отношения? Он, кстати, писал о потерявших память. Вот, почитайте статью…
Человек пробежал глазами текст. В его глазах мелькнул страх.
— Тут написано, что я в опасности, — произнес он.
— Журналисты часто преувеличивают, — небрежно произнес врач. — А почему вы спросили про Ветрова?
— Мне показалось, что я читал его, — неуверенно ответил человек, — может, это действительно были статьи… О чем еще он писал?..
— Свежих статей давно не было. Вот есть старый очерк, кстати, про Таджикистан.
— «Солдаты называют ее мамой», — прочитал заголовок Неизвестный.
Подзаголовок гласил: «Ее сына Родиона Ильина записали в предатели, хотя он был героем».
«Я про это знаю», — подумал Неизвестный. Это было в мае 1995 года.
* * *Кишлак Баравии недалеко от Ванча. Под ним пограничники выставили пост боевого охранения. Несли службу на нем пареньки из ММГ, прибывшей в Таджикистан из Воркуты несколько месяцев назад на усиление.
В двухстах метрах — у дороги — поставили КРП, контрольный пункт, вид пограничного наряда. Четыре солдата должны были проверять все проезжающие машины.
На асфальт они выкатили валуны, расположив их в шахматном порядке. Ставить шлагбаум не стали: не из чего было. А вырыть окопы или поставить какую-то будку (а лучше дот) не успели.
В то время когда боевики переходили вброд речку Ванч, чтобы напасть на заставу, в ущелье Пшихарв добивали колонну, а в Москве, в песочно-желтом здании на Лубянке, начальник главного штаба ФПС стоял, склонившись над картой, через Баравни проезжали три старенькие «шестерки».
Рядовой Родион Ильин, который был самым молодым в составе наряда и потому выполнял всю работу, махнул рукой, давая сигнал остановиться.
Машины затормозили. Из них вылезли генерал Усмон, иорданец Хаттаб, еще несколько боевиков.
— Чего тебе надо? — угрожающим тоном спросил один из боевиков.
— Ваши документы. — Родиону было очень страшно, но парень не выдал своего волнения.
— Я маму твою трахал. — Боевик махнул рукой. — Какие тебе документы-макументы? Ты знаешь, кого остановил? Сейчас хрен у меня сосать будешь!
Бандиты окружили солдатиков.
— Ваши документы, — твердым голосом повторил Родион.
— Твою мать, да пошел ты, — бросил генерал Усмон, садясь в машину и тут же что-то добавил на таджикском.
Четыре девятнадцатилетних паренька-пограничника даже опомниться не успели, как у них отобрали автоматы. Солдат избили, затолкали в машину и увезли на Ванч.
На посту спохватились лишь через несколько часов. Но шум решили не поднимать, понимая: сами виноваты.
Через три дня Любовь Ильина — мама Родиона — получила телеграмму: «Местонахождение вашего сына неизвестно…» А вскоре пришла еще одна весточка от пограничников: «Ваш сын самовольно оставил часть с оружием в руках. Если вам что-то станет о нем известно, сообщите». В это же время военная прокуратура возбудила против пропавших солдат уголовное дело по трем статьям. Все было просто и логично: пропали — значит, дезертиры.
Милиция заявилась к Любови Владимировне и провела демонстративный обыск, показывая, что ищут дезертира. Уходя, стражи порядка предупредили: «Как появится, сразу веди к нам, нечего беглецов укрывать». Любовь Владимировна проплакала всю ночь.
