Сергей Высоцкий - Крутой поворот (сборник)
— Да… — сокрушенно покачал головой Бугаев. — Проверочка получилась, я вам скажу… Не проверка, а разведка боем.
— Давай теперь в подробностях, Семен. С самого начала.
Бугаев стал рассказывать, стараясь не упустить ни одной мелочи. Корнилов, как обычно, требовал все детали: как вела себя соседка, открывшая дверь, где были остальные жильцы, во что был одет Шарымов, не нашел ли Бугаев каких-нибудь писем?
— Каких все-таки писем?
— Ну мало ли… — пожал плечами подполковник. — Я думаю, Шарымов но зря на даче у старпома все перерыл. Может быть, нашел что-то, письмо жены, например…
— Вы думаете, он после того, как Горина ухлопал, стал письма искать? — удивился Семен. — Оправдательные документы?
— Кто тебе сказал, что он старпома ухлопал?! Дачу взломал — это мы знаем. И застрелился. А Горин?.. — Корнилов стукнул себя кулаком по колену. — Да и некому, выходит, было убивать старпома, — Игорь Васильевич развел руками. — Мы же всех проверили. Капитан рыбачил, никуда не отлучался, стармех в больнице, директор ресторана сидел дома у телевизора, пассажирский помощник и один из штурманов были в ресторане…
— С собственными женами, заметьте, — вставил Бугаев. — Но остается еще один — штурман Шарымов. Где он был в одиннадцать вечера — никому не известно.
— Сенечка, — задумчиво сказал Игорь Васильевич, — ты самый непоследовательный человек в уголовном розыске. Не могу отрицать, что иногда у тебя проскальзывают умные мысли. Но ты не можешь делать из них правильные выводы.
— Игорь Васильевич, почему так сурово? И несправедливо.
— Ты только что удивился, зачем понадобилось Шарымову, устроив катастрофу старпому, ехать к нему на дачу и взламывать ее? Ну действительно, зачем? Искать письма жены? Подтверждения ее измены? Если уж он решился убить Горина, так считал, что оснований у него на это достаточно…
— Логично, — согласился Бугаев. — Но все равно: ехать взламывать дачу из-за писем?! Да почему они обязательно должны быть, эти письма? Можно и без них прекрасно обходиться.
— Ты прав. Я думаю, что Шарымов предполагал застать свою жену с Гориным. И убить старпома. Иначе браунинг зачем? Не дождался их — взломал стол. Может быть, нашел письма… Дома объяснения, скандал! А тут уголовный розыск явился.
— Что ж, выходит, приди я в другое время — несчастья бы и не случилось? — с беспокойством спросил Бугаев.
Корнилов не ответил.
— Игорь Васильевич! — настаивал Семен. — Вы и правда так считаете?
— А кто, Семен, знает, что бы произошло? Раньше пришел, позже… Гадать на кофейной гуще не входит в наши обязанности. Опоздай ты — может, Шарымов и жену бы застрелил…
— Да уж лучше бы! — буркнул Бугаев. Он был явно расстроен словами шефа.
Корнилов заметил его состояние.
— Милый Семен, выброси все это из головы. Ты тут ни при чем. Слишком много навалилось на этого молодого штурмана — измена жены, предательство Горина, взлом дачи… — Корнилов сказал так, а сам подумал: «И я бы мучился. Знал, что не виноват, но мучился».
— Когда с живыми людьми дело имеешь, никогда не знаешь, как все обернется, — сказал он Бугаеву. — Поступки наши иной раз никакой логике не поддаются. А с Шарымовым, по-моему, все ясно. Его намерение расправиться со старпомом — лучшее алиби. Если бы он Горину в машину камень запустил, тогда не торчал бы всю ночь на его даче…
11
Шел четвертый день с того момента, как Корнилову поручили проверить обстоятельства смерти старпома Горина. Утром Игорю Васильевичу позвонил Кондрашов.
— Самоубийство Шарымова все осложнило, — посетовал он. — Я тебе сразу сказал: неприятная история. А жена штурмана — вот уж крепкий орешек! Я ее только что допросил — ни слова о причинах скандала, об отношениях с Гориным. — Помолчав, поинтересовался: — Вы когда закончите?
— Сегодня, Во второй половине дня готов встретиться. Мое начальство тоже любопытствует. Доложусь, а потом к тебе. Идет? Вот уж навели панику с этим Гориным. А капитан, между прочим, на меня хорошее впечатление произвел.
— Знаешь, — как-то виновато сказал Кондрашов, — дело приобрело слишком большой общественный резонанс. Старпом, оказывается, и в министерство письмо отправил. — Он вздохнул и посвистел тихонько, как свистел всегда, раздумывая о чем-нибудь неприятном. Потом сказал: — Як вам в управление сегодня загляну. Часам к четырем. Тогда обо всем и расскажешь… Приготовься. За вами глаз да глаз нужен. И, кроме старпома, дел хватает по вашему ведомству!
— Ладно, разберемся, — усмехнулся Корнилов. — Приедешь, поговорим. Заходи прямо к Михаилу Ивановичу, я вам обоим и доложу.
Закончив разговор с Кондрашовым, подполковник позвонил в радиокомитет. Поинтересовался, не отозвался ли кто в ответ на прочитанное по радио объявление. Его передавали трижды: в семь, в восемь и в половине девятого. Корнилов решил, что если интересующий его автомобилист не услышит обращения утром, перед уходом на работу, то обязательно — слушая последние известия в машине, когда будет ехать на службу. Если только он вообще слушает последние известия!
Никаких звонков в радиокомитет пока не было. Оставался выпуск теленовостей в восемнадцать часов, когда обращение должны были повторить.
Корнилов раскрыл папку с почтой. Среди сводок и писем ему бросился в глаза аккуратно запечатанный пакет, на котором красивым размашистым почерком были написаны адрес управления, его, Корнилова, фамилия и маленькое слово «лично». «Интересно, что за женщина пишет мне? — подумал подполковник, разглядывая конверт. — У нее ровный, спокойный характер, сильная воля сочетается с мягкостью… — Игорь Васильевич по привычке потеребил мочку уха и покачал головой. — Что-то слишком разноречивые признаки».
…Это была его любимая игра — составить по почерку представление о человеке. Еще в университете, изучая основы почерковедческой экспертизы, он перечитал десятки книг знаменитых и доморощенных графологов (так они тогда именовались) прошлого и пришел к выводу, что под всей наносной этой шелухой есть рациональное зерно. Современное почерковедение основывается только на одной аксиоме: почерк каждого человека неповторим. Но если неповторим, индивидуален, то эта индивидуальность должна отражать черты характера человека!
Со временем Корнилов отказался от мысли всерьез заняться почерковедением — работа в уголовном розыске оставляла мало свободного времени. Но он постоянно развивал в себе способность видеть за плавными или скачущими буквами характер человека. В управлении никто не знал об этой маленькой причуде подполковника, и только дома, в присутствии жены или матери, Игорь Васильевич позволял себе, как он говорил, «поколдовать»…
Корнилов разрезал пакет и достал из него почтовый конверт и маленькую записочку, написанную тем же красивым размашистым почерком, что и адрес на пакете.
«Уважаемый товарищ Корнилов.
Перед отъездом в Нальчик я вспомнила наш разговор о покойном муже, о его отношениях с товарищами. Может быть, письмо, которое я посылаю, поможет Вам правильнее оценить конфликт Юрия Максимовича с капитаном.
Мне показалось, что Вы человек, которому можно довериться. Почитайте письмо, возвращать его не надо. Только, ради бога, не надо оставлять ни в каких архивах. Лучше сожгите. Наталья Горина».
— Любопытно, — пробормотал Корнилов, откладывая записку. — Зря она письмо не прислала бы. — Он осторожно раскрыл красивый продолговатый конверт, достал сложенный вчетверо лист бумаги. — Что она имеет в виду, когда пишет о доверии? Надеется, что я не использую письмо во вред покойному? Или рассчитывает с помощью письма поддержать обвинения, брошенные старпомом капитану? Маловероятно. В прошлый раз она говорила о Бильбасове с сочувствием. Вот женская логика!
Игорь Васильевич развернул письмо.
«Здравствуй, мать! Посылаю тебе письмо с оказией. В Марселе на борту был наш консул. Через день летит в Москву.
Спасибо за радиограмму. Тридцать пять хоть и не круглая дата, но для меня рубеж — полжизни прошло! Дожить бы до семидесяти, посмотреть, что там будет, в третьем тысячелетии.
День рождения отмечали в Мессинском проливе, между Сциллой и Харибдой. Все было бы хорошо, если бы не выкинул номер кэп. Сказал свой заздравный тост, ты знаешь, он любитель поговорить, и, сославшись на головную боль, смотался. Такого еще не бывало. Я сидел как оплеванный. Да и тост был вялый. Давно уже я заметил, что мастер переменился ко мне. Все ломал голову — почему? А сегодня все разъяснилось. Он сам разговор затеял. Сказал, что в пароходстве намечают меня на «Шипку» капитаном. Это я и без него знаю. В кадрах говорили. Так вот он, Бильбасов, считает, что я не дорос до капитана и не подпишет мне характеристику. Аргументы? Меня до сих пор колотит от злости. Одна демагогия. Но это еще не вечер! Решат и без него. В пароходстве есть товарищи, которые знают нелюбовь мастера к людям принципиальным.
