Алфред Хичкок - Убийства, в которые я влюблен
По телефону он говорил с ней очень жестко и дал понять, что отказа не примет. Она умоляла его, говорила, что дома будет муж и она не представляет себе, каким образом ей удастся ускользнуть в такой поздний час. Он был непреклонен. Она должна найти способ.
И теперь он сидел здесь, курил, изнывая от тревоги и в который раз задавая себе вопрос, правильно ли он все дёлает. Прежде он и думать не мог, что докатится до такого.
Он уже был готов признать свое поражение, как вдруг на дороге показался свет приближающейся машины. Он открыл дверцу и вышел в темноту. Сердце отчаянно колотилось. Он не мог бы с уверенностью сказать, чем вызвано его волнение, — тем, что предстояло сделать, или новой встречей с ней. Как же много времени прошло с тех пор, когда они виделись в последний раз!
Машина круто повернула вокруг шахтного отвала, и-свет ее фар ослепил его. Он выругал себя за то, что встал здесь, всем напоказ, хотя нужно было соблюдать осторожность, может быть, даже спрятаться. Но он был новичком в этом деле, к которому не испытывал ни малейшей склонности. Необходимость и ненависть — вот что руководило им.
Машина остановилась, фары погасли. И снова ничто не нарушило ночную тишину.
— Сибил? — окликнул он. В горле у него запершило. Он опять совершил глупость — не следовало ее окликать, вдруг это вовсе и не она… При одной мысли об этом по его телу пробежал озноб.
Дверь машины открылась, и в мелькнувшем свете салона он увидел ее, Сибил.
Вновь все погрузилось в темноту, только у машины теперь сгустилось новое пятно — тень Сибил.
— Иди сюда, — позвал он. Боль и оскорбленная гордость говорили за него.
Тень не пошевелилась.
— Я сказал, иди сюда, — скомандовал он так громко, что слова эхом отозвались где-то в ночи.
Она двинулась к нему и остановилась так близко, что он почувствовал запах ее духов. Сирень, как и когда-то. Резко и гневно он отбросил воспоминания.
Он не знал, с чего начать. Перейти сразу к делу казалось грубым и даже кощунственным. Но нужно было что-то сказать.
— Ты опоздала.
— Раньше уйти не удалось. И. потом, я неуверенно себя чувствовала на этой дороге. Перегорожена, предупреждение о провалах. Я… мне было страшно.
— Это предупреждение, только чтобы снять ответственность с компании, на всякий случай, если действительно, образуется провал. Охотники и рыболовы все время пользуются этой дорогой. Здесь недалеко река.
— Но вокруг старых шахт действительно бывают проседания грунта.
— Я же сказал тебе, чтобы на знак ты не обращала внимания. А старая дорога в Бессемер? Там полно таких знаков. Но по ней спокойно ходят автобусы. Бывает, конечно, случаются провалы, но крайне редко.
Он поймал себя на том, что пытается представить себе, как она сейчас выглядит. В темноте вырисовывалась лишь ее высокая, изящная фигура, он мог видеть, что на ней надеты брюки и светлый, с открытым горлом джемпер. Волосы — наверное, копна светло-золотистых колец, а лицо… Он на мгновение прикрыл глаза, пытаясь вспомнить его. Но горечь вновь затмила все чувства. Он понял, что прочитанная им лекция о провалах грунта была попыткой оттянуть начало разговора, который касался их обоих.
— Ты привезла? — Он заметил, что его голос был напряженным.
— Деньги?
— Да, да. Что же еще? Ты все привезла?
— Тысячу, как ты сказал.
— Хорошо, давай их сюда.
Она не двигалась.
— Чего ты ждешь?
Он услышал, как она прерывисто вздохнула.
— Я не могу в это поверить. Только не отец. Только не он.
— Но ты же видела фотокопии, которые я послал тебе? Ты же узнала почерк.
— Мой отец был хорошим человеком. Он никогда не брал взяток. И никогда не имел дела с незаконными доходами.
— Из письма следует иное.
Она снова судорожно вздохнула.
— Неужели в тебе нет ни капли милосердия? И ты не можешь оставить мертвых в покое?
— Он не единственный, кто умер, — сказал он и почувствовал прилив ненависти. Мой отец тоже умер, и только по вине твоего, подумал он.
Она молчала, будто тоже думала об этом несчастье, которое уничтожило все то нежное и прекрасное, что было между ними.
— Так ты собираешься мне их отдать?
Она сунула ему что-то быстрым и сердитым движением. Его пальцы ощутили плотный конверт. Он даже не взглянул на него. Пристально всматриваясь в ее лицо, он стремился что-то прочесть на нем, но темнота скрывала его.
— Ты не собираешься их пересчитать? — Насмешка сделала ее голос резким. — Не боишься, что я обману тебя?
Он был благодарен темноте, которая скрыла вспыхнувшее краской лицо.
— Я потом пересчитаю.
— Я думаю, на этом ты не остановишься?
— Нет.
— И сколько же еще ты потребуешь?
Он было смущенно зашевелился, потом взял себя в руки.
— Не знаю. — Он отчаянно ненавидел себя в этот момент.
— Будет ли когда-нибудь достаточно? — продолжала она. — Ты будешь тянуть и тянуть из меня, а потом все-таки предашь это письмо гласности?
На это он ничего не ответил. Она отвернула лицо в сторону, наклонив голову.
— Ты плачешь?
Она мгновенно вскинула голову и после минутной паузы произнесла:
— Из-за чего мне плакать? Все свои слезы я уже выплакала. Все, чего я сейчас хочу, это уехать и… и…
Она повернулась, села в машину; завелся мотор, и через несколько мгновений красные огни задних фар исчезли за отвалом шахты. Она оставила его одного, несчастного и невыносимо одинокого. Наедине с мертвой шахтой, мертвыми воспоминаниями и бесплодными мыслями…
***
Он сидел, зажав в руке забытую рюмку, безразлично глядя на изощренные движения стрип-герл.
«Я не думал, что так получится, — говорил он себе. — Я думал, что по крайней мере извлеку какое-то удовольствие. Но все, чего я добился, — это сделал больно Сибил. Я хотел отомстить ему, но он мертв; единственное, что мне остается, — это отомстить его памяти, — а это значит, опять ранить Сибил».
До его сознания дошло, что рядом на соседнем табурете кто-то сидит. Запах духов обволакивал его.
— Не угостишь ли меня, милок?
Он повернул к ней усталый, тяжелый взгляд. Сейчас на ней было побольше одежды. На лице сияла хорошо поставленная улыбка, такая же искусственная, как длинные ресницы, рыжие волосы и иллюзия красоты в полумраке бара. — Ты так мило просишь. Ее пальцы поигрывали его ухом.
— Что случилось, дорогой?. Тебя кто-нибудь обидел? — Он почувствовал, как ее бедро прижалось к нему. — Купи мамочке стаканчик и все расскажи.
Кто-то вошел в бар и прошел сзади них. Краем глаза Уилл Оуэн узнал его. В нем снова вспыхнула обида и затаенная злоба.
— Обратись к нему, — с горечью сказал он. — Может быть, он купит тебе бутылку шампанского. Наверное, ему не впервой.
— Спасибо за все, глупышка.
Она ушла. Так, значит, он и есть то, чего ты хочешь, Сибил? Должно быть, так, раз именно за него ты вышла замуж. Эван Стерлинг. Ему потребовалась вся его воля, чтобы не выплеснул вино — из своего стакана в лицо Стерлингу.
Танцовщица и Стерлинг отошли от стойки бара и направились за столик. Она обхватила его за плечи, он громко хохотал. По всей видимости, был здорово пьян.
Оуэну стало так противно, что во рту выступила горькая слюна. Он так и не допил содержимое своего стакана и вышел на улицу. Уже светало, над крышами домов появились первые лучи солнца. Резко и звонко пропела птица. Но Оуэн ничего не замечал.
***
Лачуга располагалась на небольшой поляне в стороне от боковой дороги. Ее окружали тополя и хвойные деревья. Участок перед домом был неухожен, весь зарос пожелтевшей высокой травой золотарника и чертополоха. Старый автомобиль, казалось, застрял здесь навеки.
Оуэн заметил, что одно стекло в четырехпанельном окне разбито и в дырку всунут кусок мешковины. Он стал стучать в дверь, она затрещала.
— Корбетт! — позвал он. — Открой, Корбетт! Из лачуги не доносилось ни звука. Он посмотрел кругом. Снова бросил взгляд на пыль и грязный плимут-41 и постучал вновь.
— Корбетт! Проснись! Это Оуэн!
Внутри кто-то зашевелился. Дверь слегка приоткрылась; мутные глаза моргнули на яркий солнечный свет. Рука почесала щетину на лице. V — Что вам?
— Поговорить с тобой, Корбетт.
Тот мгновение колебался. Потом неохотно проговорил:
— Ладно. Входите.
На старой деревянной плите стояли грязные кастрюли, стол был завален грязной немытой посудой. Постель разворочена, видно, что ее только что покинули, простыни серые. Около кровати почти пустая бутылка джина.
Корбетт тяжело плюхнулся в кресло и кивнул Оуэну на другое. Налитые кровью глазки недобро смотрели на него.
— Ну?
Оуэн осматривался, чтобы привести в порядок свои мысли. В одном углу однокомнатной хижины были свалены капканы и рыболовная снасть. Над кроватью на деревянных штырях висело ружье. Острые запахи рыбы и сохнущих шкур наполняли комнату.
