Анна Данилова - Черное платье на десерт
Она прикуривала дрожащими от волнения руками.
– Кажется, его задушили… Вадим, ты видел, что я была готова к ТАКОМУ, ведь так? Но теперь, когда я его увидела, мне стало страшно… И не потому, что Блюмер мертв, а потому, что он был связан с Варнавой, а Варнава – с моей племянницей, Валентиной…
Вадим между тем уже успел вызвать опергруппу. Едва он опустил трубку, как Изольда схватила ее и принялась набирать свой домашний номер.
– В нее же стреляли, вернее, стреляли в Варнаву, на кладбище, ее могли убить…
Она в нетерпении постукивала каблуком по паркету, ожидая вместо длинных гудков характерный щелчок и голос Валентины. Но так и не дождалась. Набрала номер Валентины. Но и там никто не поднимал трубку.
– Она исчезла. Ее нигде нет. Слушай, Вадим, ты остаешься здесь, а я поеду домой, вдруг там что-нибудь случилось… Слушай все, что скажет Желтков – когда это я еще дождусь его официальной экспертизы… У меня душа болит за Валю…
– Да бросьте вы, Изольда Павловна, ничего с ней не случится, успокойтесь… На вас прямо лица нет.
– Будет тут лицо, когда на руках такое чадо… Ты просто не знаешь мою племянницу, она вся в мать пошла – такая же непредсказуемая и влюбчивая, как сто кошек. Варнава… И черт дернул ее поехать на море, а потом сесть именно в этот поезд… Варнава…
Она понимала, что прежде, чем искать Валентину, ей надо бы разыскать Варнаву. Скорее всего Валентина проснулась и помчалась за ним – это как пить дать. Но куда? К нему домой? Так у него же теперь нет дома. Куда?
Утром Варнава во время завтрака сказал Изольде, что поедет на рынок к знакомому, чтобы с его помощью снять квартиру. Но ни имени знакомого, ни какой-либо другой информации, которая позволила бы определить его местонахождение, не оставил. Уж если Изольда, видевшая его последней, не знает, где он, так что тогда говорить о Валентине?
Другое дело, если Варнава, дождавшись, когда машина Изольды скроется за поворотом, вернулся домой, к Валентине… Что ж, это вполне реально. И странно, что эта мысль пришла к ней так поздно.
Больше того, они сейчас могут быть вдвоем где угодно, в квартире Валентины, а то и Изольды, но только не брать трубку. Почему бы Варнаве, этому здоровому мужику, не воспользоваться предоставившейся ему возможностью и не переспать с молоденькой, влюбленной в него Валентиной?
Изольда сначала заехала к себе домой – там никого не было. Затем – со своими ключами – к Валентине. Осмотрела письменный стол, заглянула в ящик, где Валентина хранила все свои документы, и только после этого поняла, что племянница сбежала. И даже не удосужилась оставить записку.
Изольда позвонила в прокуратуру и попросила сделать запрос в компьютерный центр железной дороги и аэропорта, не покидала ли сегодня город Хлуднева Валентина Борисовна. И уже через четверть часа она знала, что Валентина вылетела в Адлер.
Не успев опомниться от этого известия, она вдруг услышала звонок в передней. А когда открыла, то, увидев Варнаву, чуть не лишилась чувств.
– Блюмер мертв, а моя племянница сбежала. И все это из-за тебя! – выпалила она в сердцах.
– Все документы подлинные, даже подпись, но я ничего не подписывал… – ответил ей невпопад, думая о своем, Варнава.
– Да мне плевать на твои документы и на то, что с тобой произошло, происходит и будет происходить… Неужели ты не понимаешь, что втянул в свои разборки мою племянницу? Откуда ты вообще взялся на нашу голову?
Но он, казалось, не слышал ее и продолжал говорить, глядя ей прямо в глаза:
– На фотографии, которую вы показали мне вчера вечером, Елена Пунш. Я знал эту женщину, я любил ее… Валентина вам, наверно, рассказывала об этом. Так вот… Она же не может дважды умереть. Вы понимаете, о чем я говорю. Та могила на Воскресенском кладбище – имеет ли она какое-то отношение к Пунш или женщина, с которой я жил, вообще не Пунш? Помогите мне разобраться в этом, только таким способом я смогу распутать весь этот узел, связанный с ней и моим неожиданным банкротством. Все, что случилось со мной, произошло, как вы сами понимаете, помимо моей воли. Я никогда не имел дела с Блюмером. Сегодня мне дали его адрес, я приехал туда, а там милиция… Собрался народ, сказали, что его нашли мертвым на лоджии. Вы знали об этом?
– Варнава, пошел ты к черту!
Изольда поднялась со своего места и, пошатываясь от усталости и волнения, направилась к выходу:
– Уходи, тебе здесь нечего делать.
– Если вы поможете мне вернуть все, что у меня было, я отдам вам половину.
– Ты, Варнава, мерзавец. Находясь в квартире Валентины, ты говоришь сейчас о чем угодно, но только не о ней. Я же сказала тебе, что моя племянница сбежала, а ты даже никак не отреагировал на это. Заморочил девчонке голову, затащил на кладбище, подставил вместо себя под пулю, а теперь тебя интересуют только твои квартиры и дома? А меня ты решил просто использовать, чтобы я помогла тебе выпутаться из этой грязной истории?
Варнава преградил ей дорогу и, приблизившись к ней и дыша ей прямо в лицо, еле слышно произнес:
– А ночью вы были совсем другой… Изольда… Павловна…
Размахнувшись, она ударила его по лицу, затем еще и еще раз… Брызнула кровь, но это не остановило ее.
– Получай, негодяй!
Глава 5
Я целый день провела на пляже – купалась и спала, растянувшись на жестком лежаке под огромным полотняным зонтом. Небо было нежно-голубым и у горизонта сливалось с морем. Солнце палило и обжигало кожу людей, покрывая ее пузырями и оставляя на месте ожогов некрасивые ярко-розовые пятна на коричневом фоне.
Мысли ко мне возвращались, только когда я входила в воду. Они слетались ко мне вместе с прохладными и упругими струями, разгоняемыми плавно двигающимися руками и ногами. Мне казалось удивительным, что я не тону, что вода, эта зыбкая прозрачная голубовато-зеленоватая субстанция, держит меня в своих объятиях и заботливо выталкивает наружу, когда я, забывшись, перестаю плыть, а просто замираю, расслабляюсь, отдавая свое тело этой кишащей медузами и пузырьками воздуха стихии…
Именно в воде, окунувшись с головой, я впервые подумала о том, что до сих пор не осознала всего произошедшего со мной в эти последние дни. Бог с ним, с Варнавой, и его жеребячьими играми, в которые они играли вместе с Изольдой, позабыв о том, что за стенкой нахожусь я. Их сознание и совесть выключились вместе с последней лампой в спальне, куда Изольда зашла, чтобы постелить постель Варнаве. Ей почему-то и в голову не пришло оставить нас вдвоем в одной комнате. Мне постелила в одной комнате, ему – в другой. Себе – в третьей. Да вот только ее постель всю ночь оставалась холодной и непримятой…
Но это их дела, их жизнь, их слабость. Меня беспокоило другое: как я оказалась в Адлере? Как могло случиться, что я улетела, даже не оставив тетке записку и не предупредив ее, где я? Такой дерзости от меня не ожидала не только Изольда, но и я сама.
Чувство, что меня кто-то тянет за собой на поводке, возникло еще там, в С., когда я, выйдя из квартиры Изольды, почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Я не видела человека, который все это время невидимкой находился со мной рядом, но то, что я не одна, – было очевидным.
Я не помнила, как летела в самолете, потом искала квартиру рядом с пляжем, устраивалась… Моя страсть к Варнаве унялась, словно море после шторма. Даже дышать стало легче. Быть может, это произошло потому, что я его не видела. Не зря же говорят: «С глаз долой – из сердца вон». С другой стороны, стоило мне представить его, такого утомленного и бледного, невероятно красивого и лежащего в постели рядом с Изольдой, сердце мое начинало набирать темп, стучало и клокотало в груди, подбиралось прямо к горлу и, превращаясь там в ледяной ком, таяло, выбегая из-под ресниц теплыми и обильными слезами… Это была ревность. Это была любовь. Это были злость и обида. Сонм чувств, обрушившихся на мою бедную голову, был подобен сонмищу чудовищ.
Пытаясь вспомнить, испытывала ли что-либо подобное в своей жизни раньше, я пришла к выводу, что это случилось со мной впервые. Возможно, таким образом происходит мое взросление, становление – через разочарование и боль. «Что ж, – думала я, вновь и вновь погружаясь с головой в прозрачную ультрамариновую, пронизанную солнечными лучами бездну, – об этих сильных чувствах написано столько книг и снято фильмов, что, видимо, пришло время и мне испытать все на своей шкуре, а точнее – на сердце. Оно ведь еще такое молодое, здоровое, неискушенное и, конечно же, распахнутое настежь для любви».
Ближе к вечеру, когда я, разомлев от жары и воды и просто валясь с ног от усталости, подбрела к кафе, где пахло костром и жареным мясом (вечный, неистребимый шашлычный запах всех черноморских пляжей), ко мне за столик подсел высокий тощий молодящийся старик, похожий на итальянца, смуглый, одетый в джинсовые голубые шорты и белую батистовую сорочку. Аккуратная и маленькая голова его сверкала на солнце, как серебряный наперсток.
