Беатрикс Гурион - Дом темных загадок
— Если не учитывать кровавый душ и эти странные тесты, ты считаешь нормальным, что здесь куратором работает бывший зэк?
— Как ты об этом узнал? — Чувствую, как краснеет лицо. Откуда ему это известно?
— Ты видела татуировку Себастиана?
Я очень удивлена. Как это может быть связано со статьей? К сожалению, у меня сразу всплывает в памяти обнаженный Себастиан, вспоминаю волнистое тату у него под прессом. Но Филипп может это неверно истолковать, поэтому я просто мотаю головой.
— Эти три точки между большим и указательным пальцем. Такие делают только заключенные. — Филипп раскраснелся, но продолжает говорить: — Они символизируют трех обезьян. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Это дает понять другим заключенным, что на него можно положиться.
— Это ты по телевизору видел, что ли?
— Нет. — Он поджимает губы, словно не хочет сболтнуть лишнего. — Просто поверь.
— Как думаешь, что здесь происходит? — спрашиваю я и раздумываю, не рассказать ли ему о газетной статье.
— Если бы я только знал! Мне постоянно чудится, что мы просто сидим на большом вулкане, в котором уже все клокочет. С другой стороны, это может быть еще один финт, чтобы довести нас до белого каления и по-настоящему протестировать.
Теперь дорога сбегает по лощине, усеянной кустиками черники, на которых блестят спелые ягоды. Когда мы нагибаемся, чтобы сорвать их, то замечаем, что они либо совершенно высохли, либо их объели насекомые.
Мы молча шагаем дальше, пока в конце лощины не замечаем громадный ствол дерева с похожей на алтарь постройкой, у которого стоит статуя Девы Марии.
— Это и есть часовня? — спрашиваю я.
Филипп мотает головой, на его все еще мрачном лице мелькает тень улыбки.
— Том прав, уроки религии — не такая уж бесполезная штука. Это всего лишь небольшой алтарь. Такие раньше ставили в память жертв несчастных случаев в горах или во время природных катастроф. Может быть, на этом месте давным-давно в кого-нибудь ударила молния.
— Тогда нам лучше поторопиться, чтобы мы оказались в часовне до того, как разразится гроза. — Я указываю на черно-желтые тучи.
Он мне улыбается, и я решаю, что наступил самый подходящий момент.
— Почему ты здесь оказался, Филипп? Что это за история с твоим отцом? Может, он… умер?
Растерявшись, Филипп останавливается. Он качает головой и продолжает путь к статуе Марии.
— Нет, — фыркает он. — Хотя ни одну собаку не волнует, жив ли мой отец или нет.
Теперь я вообще огорошена. Я ничего не понимаю из его намеков, но действую намного осторожнее, чем прошлой ночью. Если он снова разозлится и убежит, я останусь вообще без ответа.
— Просто для информации, — продолжает Филипп. — Я совсем не такой, как отец.
Я поднимаю руки в примирительном жесте.
— Филипп, скажи мне, пожалуйста, почему ты здесь. Это для меня важно, понятно?
Он долго смотрит на меня. Его лилово-зеленые глаза, взгляд которых может быть таким нежным, теперь блестят от злости.
— Ты это серьезно спрашиваешь? Ты действительно ничего не знаешь?
Я готова стонать от разочарования.
— О чем я ничего не знаю?
Филипп набирает побольше воздуха.
— Для меня это приглашение получила мать. Сюда, в лагерь, пригласили детей осужденных, дали шанс провести время с подростками из обычных семей. — Его лицо помрачнело, как тучи, которые сгустились над нами. Из них доносятся угрожающие раскаты грома. Филипп горько усмехается: — Да, я из семьи заключенного. Мой отец сейчас отдыхает на тюремной койке. Во время разбойного нападения он получил тяжелое ранение.
В моей голове тут же раскручивается спираль из вереницы мыслей, которая начинается со смерти моей матери и заканчивается убийством. Неужели здесь лагерь для преступников? Кто знает, что скрывается за ангельской внешностью Софии?
— Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь! — Филипп выбивает носком камешек с дороги и больше на меня не смотрит. — Ты боишься, что я тоже уголовник, так ведь? Наследственность, плохая кровь и прочее дерьмо.
— Ерунда. — Я пытаюсь говорить уверенно, но замечаю, что теперь действительно смотрю на него другими глазами. Вдруг его отец во время побега столкнул машину моей мамы в озеро?
Громыхание грозы все мощнее.
— Ты ведь наверняка из нормальной семьи, правда? — спрашивает Филипп. — По крайней мере, я о тебе такое слышал.
Теперь понятно, почему он психанул ночью на лестнице. Он убежал, чтобы я не выспросила детали.
— А ты вообще видел нормальные семьи?
Мы внезапно вздрагиваем от резкого раската грома. Я снова смотрю на небо. Сверкают молнии, но еще не над нами.
Я намереваюсь бежать, но Филипп останавливается перед алтарем у статуи Девы Марии, словно она о чем-то напомнила ему.
— Знаешь, новый друг моей матери говорит: классно, что я поехал сюда пообщаться с нормальными подростками. — Злобная морщинка, появившаяся было на переносице, пропала. — Но на самом деле он просто хотел спокойно съездить в отпуск с матерью, они никогда бы не оставили меня дома одного. Чтобы у меня вдруг не возникло каких-нибудь глупых, чисто криминальных мыслишек.
Филипп поднимает обломок скалы размером с детскую голову, который лежал с остальными у статуи Девы Марии, и взвешивает его в руке:
— И ты теперь думаешь, мол, яблоко от яблони недалеко падает. Это у тебя сейчас просто на лице написано!
— Чушь полная! — Я невольно отступаю.
— Ах, вот как? — Филипп сначала смотрит на камень, потом на меня. У него сейчас такое выражение лица, словно он хочет меня спровоцировать. — Не боишься, что я сейчас раскрою тебе череп?
— Чепуха, с чего бы это?
Он выглядит забавно, но я чувствую себя совсем беспомощной.
— Может, я ненавижу блондинок? Может быть, я псих, который… — Он опасно размахивает камнем.
— Эй, дурак, осторожно! Ну-ка брось это!
Но вместо того чтобы прекратить, Филипп замахивается на меня.
— Ты спятил?
На его лице просияла улыбка. Он нагоняет на меня страх.
В этот миг раздается оглушительный раскат грома, я вздрагиваю от ужаса, Филипп спотыкается, и камень выскальзывает из его руки. Я отпрыгиваю, но неудачно — сильно подворачиваю лодыжку и валюсь на землю.
Боль пронизывает все тело, я сжимаю зубы, чтобы не вскрикнуть.
Филипп тут же бросается на колени и уже ползает рядом со мной. Лицо у него еще бледнее, чем мое.
— Эмма! Что случилось? Черт, это я во всем виноват. Я сам не знаю, как иногда со мной такое происходит. Черт, черт, черт!
Я откидываюсь на спину, смотрю на темное небо, на моей ноге вздувается громадная шишка. Пытаюсь вдохнуть, но боль пульсирует, сковывает, и я не могу нормально дышать. Крупные дождевые капли падают мне на лицо, поднимается ветер, обвевает нас со всех сторон — и это приятно.
— Что же теперь делать? Здесь нельзя оставаться. Я понесу тебя.
Филипп на коленях пытается пропустить руку под мое колено. Тут же мою ногу разрывает адская боль, и я отталкиваю его.
Его голос подозрительно дрожит.
— Я не могу тебя бросить одну здесь, наверху, ни в коем случае. — Он смотрит на небо. — Только не во время грозы. Я перенесу тебя в часовню и побегу за помощью в замок.
Я пытаюсь улыбнуться — Филипп даже позеленел от испуга. Думаю, ему действительно жаль, что все так произошло. Его рассказ об отце удивительным образом успокоил меня.
Вдруг появляется чувство, что я понимаю Филиппа намного лучше.
— Эй, не все так плохо. Так ведь? До свадьбы заживет.
Я рискую пошевелиться и осматриваю ногу. Щиколотка распухла, но болит она пострашнее, чем выглядит.
— Погоди, я найду какую-нибудь толстую ветку, чтобы ты могла опереться. Я сейчас.
Филипп помогает мне сесть и привалиться спиной к скале. Я хочу опереться о камни, но вдруг замечаю металлическую пластинку у подножия алтаря, она слегка возвышается над землей. Сухая трава по сторонам аккуратно подстрижена, табличка начищена до блеска, и я могу легко прочитать выгравированные имена и надпись. Над именами написано:
«Душевные страдания преображаются в любовь к Господу нашему и избавителю Иисусу Христу. Здесь покоятся в мире:
Габриель Бенджамин 1.6.1965 — 7.6.1965
Урсула Мария 4.5.1964 — 4.5.1964
Михаэль Мартин 10.4.1969 — 10.04.1969
На какой-то момент я забываю о пульсирующей боли в ноге. Это не алтарь, который поставили в память о погибшем от природной катастрофы человеке. Здесь указаны имена младенцев, которые умерли вскоре после рождения. Двое прожили всего один-единственный день. Может, они вообще родились мертвыми? Или один из этих детей — именно тот, утонувший в фонтане, о котором рассказывала Николетта?
Кровь стучит в ушах, внезапно мне снова чудится тот непонятный звук — плач, который я слышала вчера ночью в подвале замка. Словно всхлипывания и хныканье маленьких детей.
