Александр Чернобровкин - Мера прощения
Я снял рубашку, пропахшую потом ночной вахты, надел чистую, жесткую и шуршащую, словно накрахмаленная, – спасибо Раисе Львовне! – и пошел к начальнику рации. Надо дожать его до прихода во Вьетнам, чтобы оттуда отправить в Союз: все Володьке меньше в тюрьме маяться. Я шел по коридору и прикидывал, как будут развиваться события после того, как выбью признание из Маркони. В то, что выбью, – не сомневался. Представил, как он будет тереть шрам, спускаясь по трапу на причал, где будут поджидать трое из посольства, одетые в строгие серые костюмы. Посадят начальника рации в черную «Волгу» – на заднее сидение, он в центре, двое в сером по бокам – и повезут в аэропорт.
Я стукнул костяшкой указательного пальца по полированной, цвета мореного дуба двери каюты и, не дожидаясь разрешения, открыл ее. Комингс не переступил, замер с занесенной над ним ногой. Все-таки я был прав, считая Маркони нормальным человеком. Нормальным – по советским морским меркам. Он лежал на кровати на боку, спиной ко мне. Сперва я увидел красное ухо, потом – мерно двигающуюся загорелую руку, которая словно вталкивала в пах бледно-красную, напряженную плоть.
«Коммунисто-онанисто!» – вспомнилось мне обидное прозвище, которое выкрикивали визгливыми голосами пьяные итальянские проститутки, которые подкатили на микроавтобусе в Ливорно к трапу нашего, только отшвартовавшегося судна и которым помполит не позволил подняться на борт. Маленький и худой, первый помощник, казалось, бодал их предводительницу, длинноногую грудастую девицу, упираясь руками ей в плечи, а головой – в ложбинку между сиськами и проваливался в нее, как в омут, а загорелая и побагровевшая его лысина сливалась с красным платьем, выделялись лишь седые пряди на висках и на затылке, похожие на серебристые рога, острые концы которых уже впились в податливое женское тело. «Коммунисто-онанисто!» – кричала предводительница, а подруги, издевательски хохоча, повторяли с пьяной тягучестью, как припев, второе слово.
Я как-то странно, точно съехал на лыже с бугорка задом наперед, переместился на одной ноге на полметра от двери, закрывая ее за собой, и бесшумно, точно боялся разбудить спящего, отпустил ручку. Свободный конец ручки поднялся, и раздался щелчок закрывшегося замка. Щелчок был похож на те, которые издавали старые фотоаппараты, и я увидел на переборке как бы цветное фото – загорелую руку на бледно-красной плоти.
Заметил меня Маркони или нет? Наверное, да. Теперь я буду для него врагом номер один: люди не прощают того, кто заимел возможность ударить их в незащищенное место. Сколько ни убеждай их, что не воспользуешься возможностью, не успокоятся, пока не уничтожат тебя или не узнают о тебе что-нибудь подобное. Хоть сам займись тем же и пригласи начальника рации посетить тебя не вовремя. Впрочем, ничего страшного не произошло. Ну, возненавидит меня Маркони – ну и что? Ему, как скорпиону, положено. Придется, правда, отложить на время расследование. Поругаем себя немножко за это и утешимся мыслью, что ругать себя – удел удачливых, неудачники проклинают других.
19
Жара все-таки лучше переносится на ходу, чем на стоянке. Я лежу на кровати, ощущая, как к мокрой от пота спине прилипает, будто вторая кожа, простыня, и с глупой надеждой смотрю на надрывно гудящий вентилятор. Кажется, что воздух, обработанный его лопастями, нагревается еще сильнее, по крайней мере облегчения не приносит. Выключить бы эту бесполезную тарахтелку, но она едва ли не единственный источник звуков на теплоходе. Третью неделю мы стоим на рейде, ожидая причала для разгрузки, и, скорее всего, простоим еще три. До того, как в Южном Вьетнаме начали строить социализма, это был один из лучших портов Юго-Восточной Азии. Складывается впечатление, что социализм – кратчайший и самый верный способ испоганить все.
Стоим мы далеко от берега. Рейдового катера не дождешься, хоть семь лет назад их здесь было пруд пруди, а добираться на собственном мотоботе долго и стремно, погода может за час скурвиться. Вроде бы тихо и солнечно, на небе ни тучки, и вдруг – чертова свистопляска, свалившаяся непонятно откуда. Из-за этого мы и перебрались на дальний рейд. Сперва стали на ближнем, рядом с десятком других судов, чуть ли не в середину их. Стадный инстинкт – основное руководящее чувство для трусов типа Сергея Николаевича. На вторую ночь стоянки задул ветрюган. Я поднимался на мостик, проверял, надежно ли стоим. Вроде бы да. Но под утро ко мне в каюту влетел капитан.
– Старпом!.. Старпом!.. – как-то странно, с жалобным поскуливанием, кричал Сергей Николаевич мне в ухо и тряс за плечо.
Я открыл глаза, увидел над своим лицом искривленную страхом и обидой капитанскую физиономию и подумал, что мне снится кошмар, без которых не обходятся душные тропические ночи.
– Старпом! Нам..! – закончил он матерным словом, которое совпадает по смыслу и рифмуется со словом «конец».
И исчез.
Я закрыл глаза, обреченно собираясь досмотреть эту чушь, но снов больше не было. Зато был свет в первой комнате моей каюты. Уж его-то я точно выключил перед тем, как лечь. Я понял, что капитан не явился мне, а действительно забегал. Судя по его перекошенной физиономии, случилось что-то важное.
Я вскочил в штаны, накинул рубашку и побежал на мостик. Там было темно и спокойно, лишь локатор монотонно жужжал, заглушая завывание ветра и шум дождевых струй и отбрасывая на подволок светло-зеленые отблески. На мостике не было никого, кроме Гусева, который стоял у рулевой колонки, облокотившись на нее и примостив подбородок на кулаках.
– Где капитан? – спросил я.
– Бегает! – насмешливо ответил матрос.
– А четвертый помощник?
– На баке.
– Что он там делает? Что случилось?
– Якорь ползет.
Я подошел к локатору. Он был переключен на самую малую шкалу дальности и четко отбивал соседнее судно, которое почти вплотную приблизилось к центру экрана. Я выскочил на крыло мостика и увидел позади нашего судна и совсем рядом соседнее.
– Машину готовят? – спросил я, уверенный, что уж это-то сделали.
– Нет.
Мысленно обматюкав капитана, я связался с машинным отделением. На вахте там второй механик – человек исполнительный, беспрекословно и быстро выполняющий приказы. Обычно механики забывают о том, что главные двигатели – всего лишь часть судна, берегут только их. Второй механик спокойно выслушал приказ и пообещал выполнить максимально быстро. Потом я связался с баком, узнал, что боцман уже там. Его разбудил капитан – хоть что-то полезное сделал. Я приказал приготовить якорь к подъему.
Вскоре второй механик доложил, что главные двигатели в рабочем режиме.
– Боцман, вира якорь! На самой быстрой скорости!
– Вира якорь! – продублировал боцман.
Он забыл выключить спикер, и мне было слышно, как звякают звенья якорь-цепи о клюз и шестерню брашпиля. Перезвон был чистый. Время от времени ему вторила рында – судовой колокол, сообщая, какая смычка якорь-цепи выходит из воды. Старая школа: молодые боцмана устно докладывают.
Рында зазвонила часто-часто.
– Якорь встал! – дополнил боцман сигнал словами.
– Выбирай на малой, – приказал я ему и толкнул судно вперед работой одного двигателя.
Наш теплоход медленно, как бы нехотя, отошел от соседнего, на который почти навалился. Я видел, как на нем бегают люди, заводят большие кранцы в том месте, где мы должны были стукнуться. Да можно было и не смотреть: динамик радиостанции буквально разрывался от воплей вахтенного штурмана или капитана.
– Якорь грязный! – доложил боцман.
– Что поймали?
– Вроде камень, плита, прямо в середку угодили.
Хорошо, что не чужую якорь-цепь. Я отвел судно еще чуть дальше от соседнего, лег в дрейф и приказал боцману:
– Действуй, Степаныч!
Объяснять ему незачем. Боцман и сам знает, что надо отдать якорь, чтобы он стукнулся о грунт, а потом выбрать и опять отдать – и так до тех пор, пока плита не отцепится. Угораздило нас попасть прямо на нее. Она хоть и тяжелее якоря, но скользит по грунту, поэтому нас и понесло.
На мостик влетел капитан. Вихры на его макушке напоминали рога, несколько пар, уживающихся на одной голове. Наверное, такие растут у несчастливых многоженцев. Впрочем, многоженец не может быть счастливым: с каждой новой женой количество без увеличивается в геометрической прогрессии.
– Деда будил! – доложил истеричным голосом Мастер. – Спит, сука! Пьяный! Вот!
– Ну и пусть себе спит, – сказал я.
– Как?! Мы тут, понимаешь... а он!..
– Все в порядке, – успокоил я.
Объяснив, почему пополз якорь, я сообщил, что собираюсь перейти в дальний рейд, в сторонку от других судов.
– Вот так вот! – произнес капитан тем тоном, каким говорят: «Знай наших!»
Я даже не засмеялся. Зато четвертому помощнику, который вернулся с бака, сделал втык, чтобы знал, кого надо будить в первую очередь, если что-нибудь случилось. Умеешь создавать ЧП, умей и расхлебывать.
