Наталья Александрова - Рыжий кот в темной комнате
– Нашлась? – переспросила Надежда.
– Ну да… Я случайно знаю все подробности дела, потому что Костя Винтиков, майор, который занимался этой кражей, – мой, можно сказать, родственник, Иркин двоюродный брат. Так что у меня информация, можно сказать, из первых рук…
Как задним числом установило следствие, злоумышленники проникли в музей поздно ночью. Как им это удалось, осталось неизвестным. Сигнализация была на всех дверях и окнах, но она почему-то не сработала. Пробравшись в зал, где хранилась бесценная икона, грабители сняли ее со стены.
Вынести ее из музея ночью они не смогли или не решились и спрятали до утра в кладовке, где музейная уборщица тетя Глаша держала свои ведра, щетки и прочий нехитрый инвентарь. Видимо, преступники рассчитывали прийти в музей на следующий день, в толпе посетителей, и каким-то образом вынести украденную икону за пределы здания, а там уже и из города…
Но планам злоумышленников помешала случайность.
На следующий день тетя Глаша поругалась со своим сожителем Василием и явилась на работу рано утром, причем в самом отвратительном настроении. Заглянув в свою кладовку, она увидела завернутую в холстину доску и тут же набросилась на проходившего мимо заместителя директора музея Аристарха Неплюева.
Неплюев уже обнаружил исчезновение бесценной иконы, принял двойную дозу валидола и теперь шел к директору, чтобы сообщить ему о катастрофе и обсудить первоочередные меры. Он нисколько не сомневался, что всю вину взвалят на него, и теперь решал ужасную проблему – посадят ли его пожизненно или все же суд ограничится двадцатью годами строгого режима.
– Опять ко мне в кладовку всякую дрянь сваливают! – кричала тетя Глаша закаленным в скандалах голосом. – У меня тут не помойка! Лень вам свое старье до мусорки дотащить, бросаете, где ни попадя! А я старый человек и вся насквозь больная! И я не какая-нибудь, чтобы за вами прибираться! У меня есть свои обязанности, а что сверх – за то должны сверхурочные платить!
– Отвяжись, тетя Глаша! Не до тебя! – отмахнулся от уборщицы Неплюев, который был на грани обморока и совершенно не желал разбираться в проблемах уборщицы.
– Что значит – отвяжись? – визжала тетя Глаша, вцепившись в лацканы Аристарха. – Что значит – не до меня? Я, между прочим, тута тридцать лет работаю! Когда тебя еще в помине не было! А если я простой, неученый человек – так это еще не значит, что можно меня… мной… пренебрю… пренебря… пренебрегать!
Выговорив красивое и умное слово, тетя Глаша победно уставилась на несчастного Аристарха.
У Неплюева резко заболела голова. Он понял, что уборщица от него просто так не отстанет и что лучше потратить на нее две минуты, чем терпеть ее истошные вопли.
Он зажмурился, шагнул в кладовку и проговорил голосом христианского мученика, которого столкнули в ров со львами:
– Ну, что у вас тут?
– А вот, барахло какое-то! – Тетя Глаша сунула ему в руки доску. – Доска какая-то растресканная да размалеванная! Сами ее на помойку выносите, а я старый человек, мне свои ноги жалко!
Неплюев открыл глаза – и тут же закрыл их, думая, что у него зрительная галлюцинация.
В его руках была та самая икона пятнадцатого века «Спас нерукотворного образа», из-за исчезновения которой он был уже не только на грани нервного срыва, но и на грани гипертонического криза. Икона, из-за которой он считал свою научную и административную карьеру безнадежно загубленной, больше того – ожидал, что в ближайшие сутки будет арестован как подозреваемый в хищении.
Убедившись, что это действительно икона, а не галлюцинация, Аристарх обнял тетю Глашу и закружил ее по кладовке в ритме вальса «На сопках Маньчжурии».
Тетя Глаша решила, что Неплюев неожиданно свихнулся, но на всякий случай попросила у него прибавки.
– Вот такая история случилась в нашем музее, – закончил Шурик свой рассказ. – И закончилась, к счастью, благополучно. Злоумышленников, правда, не поймали, но бесценная икона благополучно вернулась на свое законное место…
– Чушь какая! – В волнении Надежда перестала выбирать выражения. – Ты меня за дуру полную держишь, что ли? Икону украли, запрятали к уборщице в кладовку, ясно же, что кто-то из сотрудников виноват! Сигнализацию опять же отключили! Всех перешерстить, кто последний уходил, охрану потрясти…
– Да сделали все это, сделали, – отмахнулся Шурик, – вроде у всех сотрудников алиби. А сигнализация, конечно, там была плохонькая, не как в кино показывают – лучи лазерные, датчики движения и все такое прочее. Директора музея за это, конечно, взгрели. Для посетителей вход закрыт вечером, а на служебном входе такая тетка сидит – поперек себя шире, она как встанет в проходе – никаким образом ее не обойти, лучше всякого прибора работает. Но как раз в тот день чего-то там ковырялись сантехники в подвале, вполне мог кто-то из них сигнализацию отключить и икону со стены снять. А вот вынести из музея никак не могли – тетка что рентген, насквозь просвечивает. Поэтому злоумышленник до утра спрятал икону…
– Не в подвале, а в чулане у уборщицы, потому что туда сотруднику незаметно зайти легче! – подхватила Надежда. – Кто-то пришел бы рано утром, икону вытащил и вроде как выскочил – ой, утюг дома забыла выключить… Ее и пропустили бы… Икона большая? – деловито спросила Надежда.
– Не, вот такая примерно. – Шурик показал руками.
– Ну, сейчас дамские сумки большие, она запросто поместилась бы! А тут уборщица раньше времени приперлась…
– Ага, она и к сроку-то никогда не являлась, вечно у нее то колено ломит, то голова, то поясница.
– Благодарность должны ей выдать и денежную премию, – поддакнула Надежда.
– Ну, насчет премии не знаю, а зарплату ей действительно прибавили, – смеясь, сказал на это Шурик. – А почему ты считаешь, что обязательно женщина в этом деле замешана? Там, конечно, среди сотрудников женщин больше…
– Да так, – уклонилась Надежда, хотя она совершенно точно знала, кто должен был вынести икону на утро после кражи.
Вера Мельникова, тут и думать нечего. Как уж ее бандиты на это уговорили – скорее всего согласилась она от полной безысходности. Муж бросил, квартиру пришлось продать, денег нет, родных тоже никого не осталось, поддержать некому… Хоть в петлю лезь… Вот она и сделала свой выбор. Да только ничего не вышло, случай помешал, уборщица не вовремя на работу явилась… Тогда Вера и уволилась из музея, от греха подальше. Или начальство музейное что-то заподозрило и велело ей увольняться, чтобы скандала не было.
– Надя ты что задумалась? – напомнил о себе Шурик.
– Извини! – встрепенулась Надежда. – Хорошо так посидели, но мне пора…
– Я тоже опаздываю! Вот возьми мою визитку. Значит, летом жду твоего звонка, лучше заранее номер зарезервировать. Или по е-мейлу информацию скинь.
На прощание они расцеловались. Шурик был настолько любезен, что довез Надежду почти до самого дома, правда, ему было по дороге.
Таксист высадил ее возле высоких металлических ворот.
Она расплатилась, подошла к воротам, остановилась. Наверху раздалось негромкое механическое жужжание, камера внешнего наблюдения развернулась и уставилась на нее, как всевидящее око. Око Бога. Нет, не большого, настоящего Бога, Бога с большой буквы, а маленького местного механического божка, решающего, кого пропустить, а кого отправить прочь от этих ворот.
– Вы к кому? – спросил ее сухой, равнодушный голос того самого механического божка.
Она назвала свою фамилию. Божок на минуту задумался, и в воротах открылась маленькая калитка.
Она вошла внутрь.
Территория клиники была уже тщательно убрана. Нигде не осталось следов снега, даже весенняя оптимистическая грязь почти просохла, открыв черную землю, исполосованную расчесами граблей. Некоторые пациенты покрепче уже выбрались на улицу, ловили лучи весеннего солнца запрокинутыми лицами.
Она шла по дорожке к дверям клиники, оглядываясь по сторонам, невольно замечая этих полулюдей. Пустые, бессмысленные лица, равнодушные глаза людей, потерявшихся в этом мире, утративших смысл и цель своего существования. Были здесь и другие – лихорадочно возбужденные, взволнованные каким-то бессмысленным, болезненным волнением. Те, кто не потерялся в мире, а попал на темную, неправильную тропинку, ведущую в пропасть, в темный лес беспросветного кошмара. Но тех людей не выпускали на воздух, по крайней мере без присмотра дюжих санитаров.
Навстречу ей шел высокий молодой парень с выбритой наголо головой, с низким лбом и оттопыренной нижней губой, на которой сиротливо блестела розовая капелька слюны. Поравнявшись с ней, он широко открыл рот, показав большой темный язык, и замычал, словно пытаясь в этом мычании выразить какую-то мучительную, трагическую, невероятно важную для него мысль.
Она невольно шарахнулась, испуганно завертела головой. Из-за широкого плеча парня показалась невысокая крепенькая санитарка, улыбнулась ей:
