Евгения Михайлова - Мое условие судьбе
– Нет, это не безумная храбрость. И вовсе не амбразура. Вот если бы я подарил материалы следствию и суду, заказанными именно Гнесиным, то сейчас наверняка не вез бы вас. Он подонок, я его знаю, можно сказать, хорошо. И, конечно, там уже есть паранойя, все отклонения психики, связанные с тем, что давно припал к роднику крови. Но самый буйный сумасшедший не станет убивать того, кто его сегодня разоблачил.
– Сегодня не будет убивать…
– А завтра у него возникнут большие проблемы. Я показал это крошечное видео, которое проплаченная экспертиза признает монтажом, постановкой, хоть анимацией… Включил эти почти смешные записи разговоров, которые можно до потери пульса опровергать. Например, «я имел в виду именно гниду убить, то есть вошь», – утрирую. Но для человека с такими деньгами возможен любой бред, который сойдет за доказанную реальность. Просто это маленькая такая вершина айсберга. Все остальное уже не у меня. Не только у меня. Все остальное у людей, которые очень хотят обрушить на него весь айсберг. Их интерес – не справедливость и не судьба девушки. А деньги! Деньги Гнесина, которые давно не дают спать очень многим. Люди гибнут за металл, как известно… Свиридов погиб, те, кто получил возможность свалить Гнесина, не погибнут. Как сказал господин прокурор, кое-что не тонет. И Гнесин это знает.
– А Колян?
– Вы настолько ангел, что и его пожалели? Это киллер!
– Я поняла. Просто… Он ведь пошел на это. На разоблачение. Мог бы спокойно жить в Сингапуре. Нет, дело не в этом. Умом понимаю, что он киллер, но я видела такого смешного человека, с этим реверансом, с этим неприличным жестом… Живого человека.
– Вот потому вы поступаете очень порядочно, собираясь осветить это дело. Проблема действительно в том, что Колян – единственный свидетель всей истории. Остальные люди на ролике убиты. Как и тот, кто снимал. Если убьют и Коляна, а именно в тюрьме это удобнее всего: повесился, к примеру, такая беда, а дело можно технично развалить совсем. Этот вариант я, конечно, не исключаю. Если говорить суровым языком криминала, то в результате того, что стало всеобщим достоянием, жить будет или Колян, или Гнесин. Сидеть последний не будет точно. А если о позитиве, то сегодня у Коли такой бенефис… Его цена возросла в десятки раз. Его могут выкупить даже у смерти. Все будет хорошо.
– Артем мне иногда говорит: «Все будет хорошо». Он заинтересован во мне как в работнике. Но по жизни я печальный и беспомощный человек, – сказала вдруг Дина неожиданно для самой себя.
– Вот уж нет. Я видел всего одну передачу, но ее вела богиня истины, справедливости и… возмездия. У меня на каждое слово в суде в запасе тысяча выстрелов в упор, образно говоря. Но вы откровенно работаете без страховки. Это просто опасно.
– Артем контролирует ситуацию.
– Надеюсь, но… это очень сложно. Нереально все просчитать. Даже шизофреника с бритвой. Простите, я просто увлекся, не собирался вас пугать. Просто варюсь в таком материале. Значит, печальный и беспомощный человек? Нужна помощь?
– Да, – выдохнула Дина.
Глава 8
Людмила ехала домой. Вопрос решился быстро. Позвонили кому надо партнеры: поставщики, инвесторы, – без нее дело реально встанет. «Искалеченные» менты тут же исцелились, забрали заявления. Свозили ее к мировому судье, выписали квитанцию на штраф в пять тысяч рублей. Ехала она без мыслей и чувств. Так долго жила, как в страшном сне, а настоящий кошмар подкрался незаметно. Все забыли обо всем давно, и тут явилась эта журналистка, которая корчит из себя безутешную вдову. Если она будет рыть, как собирается, то предусмотреть развитие событий нереально. Конечно, Людмила ничего не боится. Конечно, она будет только приветствовать свой самый страшный конец. Но в одном случае. Да, есть у нее условие судьбе. Пусть бы ее растоптали или сослали в тьмутаракань за пьяную выходку. Что угодно. Ни физической боли она не боится, ни оскорблений, ни лишений. Пусть завтра у нее отберут лавку, все счета, выкинут из квартиры. Она сплюнет под ноги и пойдет мыть лестницы. Ночевать в подвалах. А вот в свое прошлое, в настоящее, которое как-то оказалось всего лишь бледной тенью прошлого, она никого не пустит. Вину ее в том никто не будет решать. Отбиваться станет всерьез, насмерть. Никого не пожалеет. А кого может пожалеть человек, который никогда никого не жалел. Даже…
Она глубоко вздохнула. Вот и дома. Неплохо все же из тюрьмы вернуться в не тюрьму. Людмила сняла с себя всю одежду прямо в прихожей, побросала на пол. Запах тюрьмы. Потом долго мылась, оттиралась. Вытереться не хватило сил. Так вдруг сморила усталость. Упала на свою кровать, мокрая, сразу провалилась…
– Кричи, – говорила ей девушка-санитарка, вытирая кровь с подбородка из прокушенной губы. – Больно же. Тяжело идет. Разрывает тебя. Раскормила дитё.
– А чего мне кричать? – прохрипела Люда. – Не грабят. Наоборот, с прибытком меня…
– Да, – сказала через какое-то время девушка. – Прибыток у тебя такой ладный. Девка. Диво, так говорят.
Детский пряный, сладкий запах чуть не задушил Людмилу во сне. Напал, как мститель. Людмила проснулась от своего крика. Уже не спала, а крик продолжался… Вот и закричала, как ей советовали тогда… Через три года.
Она встала, сильно потянулась, сделала несколько приседаний. Потом отжалась от пола десять раз. Мышцы надо тренировать постоянно. После ночи между ножками стула они не то что ослабели, но как-то растерялись, что ли. Людмила не знала, зачем ей жизнь, но в том, что ей необходимо сильное и ловкое тело, была уверена. Смысл? Не вопрос. Это как в детской игре в войну. Не сдаться без боя. Это все, что она хотела знать о самой себе.
Она влезла в домашний велюровый комбинезон, который ее вдруг так нежно согрел, просто приласкал. Да, хорошая вещь – тюрьма. Начинаешь замечать, что без нее у тебя есть приятные моменты. Людмила спокойно вошла в кухню, спокойно приготовила себе плотный завтрак: омлет, тосты, кофе с молоком. Даже взбила себе в комбайне творог со сметаной, медом и сливочным маслом. Вкусно, глюкоза для мозга, кальций для костей, калории для мышц… Не спеша помыла посуду. Надела джинсы, свитер, массивные и на самом деле очень удобные ботинки, в которых хорошо везде: и в горах, и на льду, и в грязи. В прихожей какое-то время выбирала одну из довольно большого количества спортивных курток. Потом захлопнула шкаф. Ей куртка не понадобится.
Она вышла из дома, села в машину и уверенно поехала туда, к ней, куда вроде бы и не собиралась ехать.
Москва местами уже весенняя – грязь и лужи, здесь, в деревне, в которую приехала Людмила, – совсем зима. Сугробы, засыпанные снегом дворы, березы даже не белые, они выбеленные, сияющие своей беззащитностью, протягивающие в мольбе к синему небу тонкие, ломкие ветки-руки… Людмила остановила машину у одного дома, который вообще не был похож на жилой. Даже занавесок на окнах не было, никаких построек во дворе, ни скамеек, ни веревок для белья, как в других дворах, тут не имелось.
Людмила легко открыла калитку шаткого забора: сверху сняла крючок, на который эта «крепость» закрывалась. Шла по нечищеной и сегодня даже не протоптанной дорожке. Но ОНА была дома. На перилах узенькой и тоже заснеженной террасы висело атласное пуховое одеяло. Такой бзик у этой неряхи. Каждое утро вывешивает проветривать свое пуховое одеяло. То ли считает его особой ценностью, то ли просто никогда не моется. Сама задыхается под ним. Второе вернее.
Дверь в дом тоже на хлипком крючке, Люда просто вышибла ее ногой. Второй крючок – это лишнее. ОНА стояла в узком коридоре на нечистом деревянном полу толстыми босыми ногами в одном из своих ситцевых цветастых платьев. Где она их берет?.. Людмила никогда таких не видела в продаже.
– Люд, ты, что ль? – оторопело спросила ОНА.
– Есть сомнения? – уточнила Людмила. – Это хорошо: богатой буду.
Она собрала в кулак ворот пестрого платья и притянула хозяйку к себе.
– Рая, так где ты похоронила Виту? Нет, не в таком порядке. Как ты ее убила, расскажи. А потом мы поедем туда, где ты ее похоронила. На то кладбище, где тебе нарисовали бумажку, не собиралась я ездить. Закрыла этот вопрос. Но, Рая, не похоронила ты там Виту. Нет ее там на самом деле ни в каких настоящих документах.
Толстое лицо Раи с красными прожилками стало багровым, глазки таращились от ужаса и удушья.
– Пусти, Люда. Я не могу говорить.
– Говори. – Людмила отпустила ее.
– Вот если честно, скажу как на духу. Не знаю, что на тебя нашло. Что ты на меня наехала так? Столько времени прошло! Что уже там осталось от твоей Виты?.. Ты сказала, чтобы я это сделала. Я сделала. Там не там – какая разница? Ты же сказала, что тебе все равно. Ты не поедешь смотреть.
– Где?
– Да я забыла уже, Люда. Куда-то меня отвезли. Ты ж понимаешь, светиться мне сильно не надо было. Где зарыли, там зарыли. Какую бумажку дали, такую дали.
– Как ты это сделала?
