Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова
– Во! И я про то же! Я и отвернул в столб! Только она все равно меня задела, дура! По касательной, а все-таки стукнула. Ну, гайцы приехали, туда-сюда, шуры-муры, протокол составили, что я не виноват. Только начальнику моему по фигу, кто виноват! Кто был за рулем, тот и виноват, а машина «Порш Кайен», любовницы его! Он меня вызвал и сказал, что я платить буду, пока все не выплачу!
– То есть ты водитель у большого человека?
– Да не. – Парень вытер лоб, негодуя на непонятливость капитана, да и в комнате было жарко. – Я не у него!.. У него своих двое, а я сбоку припека! Разгонный я. Там чего надо привезти, увезти, на склад сгонять – меня посылают. И на мойку послали, а тут дура эта! И, главное, я не виноват!
– Руки покажи, – ни к селу ни к городу приказал Мишаков. – И ноги тоже.
– Митюшенька, – всполохнулась бабка, – покажи ты ему, чего там он просит! Да говорю я, не наркоман он, не наркоман!..
Внучатый племянник секунду глядел Мишакову в глаза, потом усмехнулся и задрал рукава не слишком чистой толстовки.
Капитан посмотрел.
– А чего в такую жару с длинными рукавами?
– С матерью поцапался. Дома не ночую, а неделю назад, когда поцапался, холодрыга была. И дальше чего?
– Чего?
– Мне штаны при ней снимать? – И он кивнул на Маню. Странно, что он ее заметил, она же невидимая!..
– Валяй, при ней снимай.
Поливанова поспешно отвернулась. Парень запыхтел, стаскивая безразмерные штанищи. Открылись худосочные ноги, бледные до зелени и довольно волосатые.
Маня молниеносно оглянулась. Она понятия не имела, куда нужно смотреть, чтобы определить по ногам, наркоман человек или нет, да и вряд ли разглядела бы что-нибудь, но ей страстно хотелось, чтобы парень не врал! Так хотелось, что даже руки вспотели.
Да и в комнате жарко.
– Говорю вам, товарищ, никакой он не наркоман, боже избави нас от такого горя!..
– Ну, дальше чего?
– Чего?
– Надевать или так стоять?
– Валяй, надевай.
Парень натянул штаны, опустил рукава и только после этого презрительно фыркнул. Фырканье явственно означало – что, съел?!
– Почему ночью пришел? Последний раз спрашиваю!
– Да пил я вчера! Пил! А че? Нельзя?! Я теперь без руля, мне можно! Я с утра пил, потом спал. А денег-то все равно нету! Ну, я к Булке и поехал! Чтоб сегодня отдать!
– С утра пить нехорошо.
– А мне по фигу, чего там хорошо! Работы нет, денег нет, зато хрен есть, жив-здоров, не кашляет, денег требует!..
– Митюшенька, товарищ все правильно говорит, пить нельзя! Затянет тебя, и не выберешься, знаешь, как бывает, когда человек с дорожки сбивается и выправиться потом не может!
– Булка, замолчи!
– Ты приехал, позвонил по телефону, Булка, тьфу ты, Софья Захаровна тебя впустила, так? У подъезда кто-нибудь сидел? – спросил капитан.
– Не, никого не было.
– Ты поел, взял денег и почесал домой. Она тебя на улицу провожала?
– Не, не провожала.
– А дверь? Ты ее закрыл, когда выходил?
– Не, наоборот, открыл! Жарища, а они тут сидят все, как в парной, и в подъезде духота, не продохнешь! Я ее настежь открыл и палкой железной подпер, чтоб не закрылась. Палка у них всегда рядом стоит.
– И у подъезда никого не видел?
– Не, не видел. Да уж ночь была, кто там сидеть-то станет! Только молодежь, а у них никакой молодежи нету, одно старичье живет. А утром Булка позвонила, стала у меня выспрашивать, как я выходил, кого я видел или не видел, ну, как вы сейчас! Я ей – чего случилось-то?! А она мне – убили, говорит, у нас одного перца. Ты, говорит, носа сюда не показывай! Это, говорит, опасно. Если, говорит, они узнают, что ты ночью приезжал, плохо нам будет! Кто там разбираться станет, ты или не ты убил, сунут в камеру, и все дела. Ну а я…
– А ты?
– А я деньги отвез и сюда поехал. Интересно же!
– Оно конечно.
– Только собрался позвонить, а тут дверь открывается, и Булка ка-а-ак закричит! Ну, я… того… дал деру. А вечером мать позвонила. Я думаю, чего это звонит, мы ж с ней в контрах!.. А она мне: я у тети Сони была, она велела мне приехать. Собаку забрала, а саму тетю Соню в тюрьму забирают. Это ее мать так зовет – тетя Соня, а я Булкой зову.
– Почему? – вдруг спросила переставшая на минуту быть невидимой Маня Поливанова. – Почему Булкой?
– Да она мне в детстве все булки пекла с изюмом. А я их любил. И привык Булка – Бабулька. Мать говорит, Булка кого-то там убила, собирается признание делать. Ну, е-мое, какое еще признание-то?! Я и помчался. А тут вы! Только Булка никого не убивала! Она вчера при мне снотворное выпила! Небось спала как из пушки, ничего не слышала! И не убивала она!
– Да я знаю, – с досадой сказал капитан. – Чего ты заладил? Вы, Софья Захаровна, утром вышли подъездную дверь отпирать, да? Вы же ее каждый божий день отпираете! И наткнулись на труп. Вы точно знали, что ночью в подъезде никого не было, кроме вот… Митюнюшки, и дверь вы закрывали. Что он ее открыл, да еще ломиком подпер, вам, конечно, в голову не пришло. Вы решили, что ваш прекрасный внук прикончил человека…
– Нет, не так я решила! – И тут Мане показалось, что старуха сейчас покажет капитану здоровенную узловатую фигу. – Никого Митюшенька убить не мог! Я только знала, что, ежели дознаются, что он у меня был, его беспременно посадят! Как пить дать посадят! А я этого допустить не могу! – И она ладонью хлопнула по скатерти. – У него и так все навыворот пошло через эту распроклятую машину! Надо кого-то сажать, берите меня и сажайте!.. Я уж как-нибудь, а от него отстаньте!
– Булка, не дури!
– А ты молчи! Молод еще, не понимаешь ничего! Не будет у тебя жизни после тюрьмы! Никакой не будет, ни плохой, ни хорошей! Мыканье да горе останется, а больше ничего! Сажайте меня, я от своих слов не отступлюсь!
– Фью-фью-фью, – просвистал капитан легкомысленно. – А мне соседи рассказывали, что вы со всеми родственниками как будто в ссоре…
– И в ссоре! – подтвердила старуха пылко. – Я со своей сестрой, бабкой его родной, десять лет не разговаривала, пока она помирать не решила! Уж перед смертью мы с ней помирились, поплакали, все друг другу простили! И с матерью, племянницей моей, тоже не разговариваем! Только сегодня я ей позвонила, прощения
