Сгоревшая жизнь - Юлия Александровна Лавряшина
Хотя иногда мне не хватает такого брата… Мое материнское начало потихоньку взвывает от тоски, и я принимаюсь нянчиться с несчастненькими вроде Никиты Ивашина, которых некому обогреть, кроме меня. У нас в классе был такой мальчишка – Сережа Малышенков. Его воспитывал один отец, который сильно поддавал и никогда не показывался в школе, но я ни разу не решилась спросить, что случилось с Сережкиной мамой, опасаясь не на шутку ранить его. Моя мама тоже считала: не надо лезть мальчику в душу, захочет – сам заговорит об этом.
И однажды это случилось – Сережка написал мне в ВК: «Я сплю на кровати, на которой умерла моя мама». Какие слова я смогла найти в ответ?! Сейчас уже не помню, но что-то сказала… Только он не продолжил разговор и даже не подозревал, как долго я той ночью не могла уснуть.
Этот дурашка вообще попортил мне много крови… Но в том, что Серега творил, не было злого умысла – одна непроходимая наивность. Похоже, его отец решил спасаться в одиночку и с головой ушел в работу, забросив сына. И некому было объяснить Сережке элементарные законы этого поганого мира, в котором даже школьник уже не имеет права сказать то, что думает. А Серега позволил себе порассуждать в итоговом сочинении, которое давало допуск к ЕГЭ, не в том русле, которое одобрялось сверху. Выбрал тему о толерантности – заведомо проигрышную! – и заявил, что пора перекрыть миграционные потоки, захлестывающие Москву. В таком духе.
Мне просто дурно стало, когда, уже сдав сочинение, он радостно сообщил мне, о чем писал…
– Ты сдурел?! – завопила я – мы уже отошли от школы на приличное расстояние. – Ты же незачет схлопочешь за такое!
Его детское личико так трогательно вытянулось, а рот приоткрылся, как клювик. Ну вот как на такого сердиться?! Сережка хлопал длинными ресницами и лепетал:
– А что такого? Ты помнишь, как меня таджики избили? А как Люську нелегал изнасиловал? Ты их еще защищать будешь?
Я вовсе не собиралась заступаться за всех мигрантов скопом, но и огульно проклинать их глупо: понятно же, что в каждой народности есть и сволочи, и герои. И потом, в каждом из нас намешано столько кровей… Как распознать, кто подталкивает тебя к предательству: дед-еврей или другой дед – грузин? Или оба ни при чем, а искушает капля украинской крови прабабушки?
– Не в национальности дело, не в крови твоей или тех, кто тебя избил, – попыталась доказать я Сереге. – Каждый отвечает за себя и за то, что творит в этом мире. Как личность. А не как таджик или русский. Я, прежде всего, человек. И когда я встречаю другого человека, меня в последнюю очередь интересует, где он родился… Каков он сейчас – вот что важно. Скажешь, все коренные москвичи – прекрасные люди? Хотя в большинстве своем, скорее, да…
Он слушал меня, виновато моргая. Медленные снежинки аккуратно укладывались на его черную вязаную шапку изящным узором. Я смотрела на его огорченную мордашку, и мне хотелось защитить своего непутевого друга от всего света.
– Что же делать? – протянул он с тоской. – Что же теперь со мной будет?
Это был последний раз, когда мы разговаривали по душам. То, чего я боялась, случилось: Сережка не получил допуск к экзаменам и больше не появился в школе. Я пыталась дозвониться до него, посылала сообщения, но он удалился из всех сетей или, скорее, открыл новые странички под другим ником, который мне не сообщил. А вскоре убили мою маму, и мне стало не до него.
Уже на экзаменах мальчишки болтали, будто видели Серегу с группой скинхедов… Значит, с ним произошло все самое худшее, что только можно было вообразить, а я не сумела уберечь своего друга. Ну да, он и сам ничего не сделал для того, чтобы помочь себе, и мне вроде бы не за что себя винить… Но так мерзко становится на душе, когда вспоминаю о нем. Будто я не сумела поймать ребенка над той самой пропастью во ржи…
– Артур, ты можешь найти информацию об одном парне?
Он уже дожевывал свой круассан, наверное, слегка удивляясь, почему я так упорно молчала во время завтрака. Но со мной такое случается время от времени, и в такие минуты Артур ко мне не пристает, не пытается вытянуть из трясины размышлений. Каждому иногда нужно уйти в нее с головой, чтобы вынырнуть с пониманием тех вещей, которые оставались неясными. Внезапно мне открылось, как я смогу помочь Сережке! Если еще не поздно…
Логов уставился на меня с озабоченным видом:
– Ты влюбилась?
– Вот еще! Старый друг. Еще школьный. Я как-то потеряла его из вида и боюсь, что он мог влипнуть в какую-нибудь фигню…
Подумав не дольше пары секунд, Артур вытащил телефон:
– Диктуй.
* * *
Опознали тело сразу: Лидия Ивановна Кузьмичева, работала медсестрой общего женского отделения уже лет тридцать. Все собиралась уйти на покой, но тут грянула пенсионная реформа, пришлось поработать еще. В разводе, сын взрослый, живет с женой и двумя детьми в Ростове-на-Дону.
«Потому что там теплее или подальше от матери?» – Логов черкнул в блокноте, чтобы не забыть про сына.
– А бывший муж?
Медсестры переглянулись, и старшая нехотя протянула:
– Ну… Не сказать, что они прям друзьями остались. Алексей Васильевич требовал, чтобы Лидия Ивановна их общую квартиру продала и деньги поровну. А ей все казалось, что сын может вернуться. Типа у него там ненадолго, в Ростове…
– На Дону, – уточнил Артур.
Она взглянула на него с недоумением, но сообразила:
– Ну да. Точно… Их же два.
– Значит, Кузьмичевы квартиру не могли поделить.
Медсестры опять обменялись взглядами, и молоденькая блондинка, надув губки, жалобно протянула:
– Но из-за такого же не убивают?
– Боюсь разочаровать вас в этой Вселенной, но еще как убивают, – признался Логов. – И за гораздо меньшее тоже…
Он опять обратился к старшей, напоминающей покорную усталую овечку с темными кудрями:
– Надежда Владимировна, вы Кузьмичева по имени-отчеству назвали, значит, знакомы с ним? Его контакты есть?
– У меня нет, а на кухне должны
