Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов
– А вот на затылке, – начал было Сергей, фельдшер кивнул и вежливо, но с ноткой нетерпения произнес:
– Да-да, на затылке есть след, возможно, и кровоподтек, но если этот вот товарищ, – он кивнул на Кольку, – не придерживал труп, обрезая провод, то, учитывая траекторию, возможно, что это след от удара о стол.
– С бороздой что? – продолжал донимать лейтенант.
– Могу говорить лишь о том, что борозда есть, соответствует форме петли и повреждения прижизненные.
Старший группы отрезал:
– Вот и я говорю: самоубийство, – и заторопил: – Заканчивайте тут, собирайтесь. Дел много.
Назавтра Акимов, повисев на телефоне, уже около одиннадцати утра был уведомлен о том, что и патологоанатом дал заключение: смерть наступила «скорее всего в результате самоубийства».
– Вот так вот. Оперативно, – пробормотал Остапчук, бродя хмуро, как туча. – Ударники, мать их.
– Саныч, что гложет?
– Думаю, Серега, думаю.
– Так поделись думами.
– Погоди. Не ко времени.
13
К вечеру в комнату без стука, как к себе домой, завалилась Маринка-Колбаса – так ее про себя окрестил Анчутка.
– Готовы? – спросила она.
Сорванный голос к ней вернулся, хотя от этого никому лучше не стало. Он у нее противный, пронзительный, и как по всей округе молоко не скисает?
– Допустим, – буркнул Анчутка.
– Готовы, – подтвердил Пельмень.
Маринка, с сомнением оглядев их, осталась условно довольна, спросила лишь, нет ли галстуков.
– Чего нет – того нет.
– Жаль. Мы сегодня дежурим в молодежном кафе, требуется культурный вид.
– Каком-каком кафе? – удивился Яшка, который о подобном злачном заведении в районе не слыхивал.
Маринка, конвоируя их к выходу, к месту сбора патруля, излагала:
– В кафе-столовке, в парковом клубе Лебедев устраивает кафе «Молодежное». Шахматы, шашки, лото, чай. Приглашены интересные люди: фронтовики, ударники…
– А патефон для танцев оставят? – заинтересовался Анчутка, любитель подрыгать ногами.
– Патефон будет, да не про тебя, – отрезала Колбаса. – У нас другая задача.
– Что, будем давать жизни? – пошутил было Пельмень, но Маринка и его быстро приструнила:
– Будем следить, чтобы все было культурно, не как обычно на танцах. Ясно?
– Чего ж ясней.
– Сейчас пока всех приглашаем для затравки, в том числе и трудновоспитуемых, а потом списки будут.
– Отбирать будем тех, что почище? – съязвил Яшка.
– Сейчас, комик, Лебедев тебе все-все объяснит, – по-змеиному улыбнулась Маринка.
Нечего было Яшку кадровиком пугать. Марк был в отличном настроении и ожидал от жизни лишь хорошего.
– Вы тут, ребята? Молодцы, разбирайте повязки, – он указал на стол, где лежали с дюжину новеньких повязок, красных, с белыми буквами «Дружинник», и лист с фамилиями, озаглавленный «Бригадмил».
– Это что значит? Милый бригадир, бригада милых? – сквозь зубы хохмил Яшка, и Андрюха, не сдержавшись, прыснул, хотя и тотчас сделал серьезный вид.
– Бригадмил, – серьезно пояснил Лебедев. – Не надо ерничать. Общество не имеет права отстаиваться в сторонке, по-барски требуя от властей порядка. К твоему сведению, еще при темном царизме были добровольные дружины. Не к лицу нам, сознательным советским гражданам, смеяться над здравой идеей.
Анчутка немедленно смутился, принял надлежащий вид, то есть покорный и придурковатый.
…И вот патруль в «молодежном» кафе. Это недавно открывшееся в парке при клубе заведение общепита днем работало как столовая, а вечером как кафе было набито любопытствующим народом. Рабочий люд сидел, чинно расположив локти на белоснежных скатертях. Устроили буфет с чаем, ситро и бутербродами, играл патефон, на особых столах можно было разжиться шахматами, шашками, свежими газетами и лото.
– Весело, как на поминках, – снова схохмил Яшка, и снова не сдержался, прыснул Пельмень.
Народ постепенно осваивался. Совсем мелкие девчонки и мальчишки, разинув рты, слушали дисциплинированного Мироныча: он единственный из приглашенных «интересных людей», кто явился на зов поработать с молодежью. Он рассказывал фронтовые истории, иллюстрируя ход сражений и вообще повествование рисунками на салфетках. Шахматисты тоже освоились, расставили фигуры, принялись записывать ходы и стучать по часам. Любители лото раздали лотошные карты и принялись «кричать». Шутник Егоров, мастерски рисовавший карикатуры для фабричной стенгазеты, устроил «моментальное фото»: «щелкая» скрещенными пальцами, изображал спуск затвора, а потом, быстро орудуя карандашом, рисовал на всех желающих шаржи, из осторожности – безобидные.
Нарядные девчата стабунились у эстрадного помоста, хихикали и постукивали каблучками, как копытцами. Парни, казалось, и рады были бы потанцевать, но начать пока никто не решался.
Яшка сразу увидел Светку, которая была вместе со всеми девчонками. Какая же она красивая в сравнении с остальными девчатами, даже расфуфыренными, с прическами и затянутыми талиями! Она мельком глянула на него, и Анчутка немедленно молодцевато выкатил грудь – пусть видит и его, такого бравого и с повязкой. Увы, Светка, фыркнув, отвернулась и задрала нос. Яшка тотчас завял и отпросился патрулировать во двор, перекурить. Занятый своими мрачными мыслями, он задержался дольше, чем предполагал, а вернувшись, удивился. Во-первых, танцы не просто раскочегарились, а были в самом разгаре. Во-вторых, звучал фокстрот, а прямо посреди круга ребят и девчат Светка танцевала с важным видом, что твоя барыня, с каким-то бритоголовым парнем в тельняшке, форменных клешах и сверкающих ботинках. Анчутка, сам неплохой плясун, не мог не заметить: получалось у них ловко.
Светка отдавалась этому занятию со всей серьезностью, и тип этот вел уверенно, с уважением, как взрослую. И хоть бы кто улыбнулся – напротив, образовав круг, одобрительно прихлопывали.
Потом музыка стихла, тип отвел Светку, раскланялся, прищелкнув каблуками, и даже поцеловал, гад, ручку. А мелкая, хотя и пылала, как красная гвоздика, важно склонила головку.
Кровь ударила в голову, Яшка рыпнулся было вперед, разбираться, но бдительный Пельмень тотчас заловил его за полу, поставил на место:
– Ни-ни, и не думай. Не дури, не то придется тебе руки крутить.
Следом вышел на помост Марк Лебедев, как был, с повязкой и с трофейным «хоннером». Раскланялся серьезно, как настоящий артист, растянул меха, пробежал по басам ловкими пальцами и начал потихоньку «яблочко».
Тут же возник бритый в тельняшке, прошел по кругу, заложив руки на спину. Начал отбивать ритм каблуками – сперва спокойно, нарочито сдержанно, размеренно, но по мере того, как музыка ускорялась, все быстрее и четче стучали его блестящие ботинки, отбивая дробь, словно на барабане. Все убыстряя пляс, он ударил наконец вприсядку – ух и лихо у него получалось! То опускался до самого пола, то взмывал чуть ли не под потолок. Свистнул по-разбойничьи, смерчем понесся по кругу. Все хлопали как сумасшедшие, свистели, выкрикивали «э-э-эх!» – пока наконец не стих аккордеон.
И когда плясун, широко раскинув руки, встал и поклонился, молодец молодцом, Яшка его узнал. Это тот самый хуторской пижон с шалмана. Трудно было
