Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк! - Мистер Моджо
Мы подъехали к моей несостоявшейся альма-матер на черной шестерке с самыми стремными номерами, какие только можно вообразить – северокавзказский регион, все дела – и с самыми стремными рожами в салоне, какие только бывают. Я был удивлен, что нас не остановили до прибытия на место: машина прямо-таки кричала, что в ней едет опасный, вооруженный, решительно настроенный бандитский элемент.
И вот мы подъехали и с визгом тормознули у моего института, который так предательски когда-то выкинул меня из своих недр, и я показал пальцем Азаму и Мураду на будку охраны. «Они, – сказал я. – Это они вышибают из меня процент, который я мог бы отдавать вам».
Остальное было делом техники. Чеченцы без лишних слов и расспросов вылезли из машины и пошли мочить конкурентов. Они делали это на редкость профессионально – так, что если бы я не рисковал оказаться их следующей жертвой – я бы мог даже восхититься увиденным.
Охранников вышибли из будки спустя всего лишь пару секунд. Они вылетели как два надувных шарика, толстые любители гамбургеров, и у каждого на лице я увидел ужас. Они вскидывали руки и молили о пощаде, в то время, как моя новая «крыша», ощерившись золотыми зубами, с энтузиазмом выколачивала из них спесь, достоинство, жадность и самоуважение.
Я сидел, развалясь в «шестерке», и испытывал странное удовольствие, глядя на происходящее. Я старался забыть о том, что чеченцы сами отгрызли большой кусок моей прибыли. Я настраивал себя на позитивный лад. А позитивным в данной ситуации было следующее: жалкая охрана театрального института, недооценившая мои силы, теперь валялась на асфальте и была готова согласиться на все, лишь бы ее оставили в покое.
В какой-то момент я распахнул дверь машины и появился перед ними, стонущими и ползающими по земле.
– Помните меня, парни? – спросил я.
Они присматривались некоторое время, а затем вспомнили.
– Эти два джентельмена, – я показал на осклабившихся бородатых Азама и Мурада. – Мои партнеры. Все наши договоренности теперь надо решать через них. А какие наши договоренности?
Они быстро нашли правильный ответ.
– Нет никаких договоренностей, – прохрипел один из них. А второй добавил: – Можешь приходить и торговать здесь свободно. Мы тебя не тронем.
– Это правильный ответ? – поинтересовался у меня Азам, в то время, как Мурад демонстративно игрался своим огромным ножом с позолоченной рукояткой.
– Это правильный ответ, – сказал я, после чего Мурад убрал нож, мы забрались в машину и уехали восвояси…
Это был краткий миг удовлетворения , девочки, но после этого моя жизнь начала потихоньку превращаться в кромешный ад.
Чеченцы доставили мне бирки. В назначенное время те пришли большой партией, упакованные в серые картонные ящики – это была, может быть, тысяча бирок, а может быть и все две, и на каждой было выбито название «LindGren».
Мои девочки в Бескудниково стали пришивать их на штаны, штаны я понес в МГИМО, и там они стали разлетаться как горячие пирожки. Но был ли я счастлив? Нет. Я мечтал о прибылях, когда глядел на дерущихся за мои джинсы студентов, прибыли – эти огромные барыши – натурально плавали передо мной, но когда я протягивал руку, чтобы взять их, они лопались как мыльные пузыри, прямо у меня на глазах.
Я был уверен в своем предпринимательском таланте. Я знал, что с моими мозгами, смогу прожить в этой жизни безбедно. Но раз в неделю, я подсчитывал выручку и относил львиную долю от нее чеченцам. И знаете что, девочки? Это было похоже на рабство. Не на те комфортные условия, в которых вы работаете сейчас. Но на унизительное, средневековое рабство.
Чеченцы не удовлетворились просто моими деньгами – нет. Они сделали эту пытку более изощренной. Так, они никогда не приезжали за выручкой сами, и мне требовалось каждый раз идти к ним в офис – на эти чудовищные задворки вещевого рынка, в ООО «Арег», чтобы отдать им свои, собственной кровью и потом заработанные деньги.
Более того. Азам вручил мне мобильный телефон, который приказал всегда держать при себе – и раз в два или в три дня они обязательно звонили на этот номер и интересовались, не упал ли объем продаж? И могут ли они рассчитывать на обычную сумму? Потому что если не могут, добавляли они, то кому-то очень быстро будет секир-башка…
Париж, отель «Амбуаз», день после отъезда Полины Родченко
Горничная осторожно открывает дверь номера «люкс» и с опаской заглядывает внутрь. Ее зовут Анна-Мария Бикинза, и это худая как скелет мулатка, двадцати лет от роду, которая сегодня вышла на свою первую рабочую смену.
– Открывай, АннИ, не стесняйся. Здесь уже с полудня никого нет, – напутствует мулатку ее старшая компаньонка.
Компаньонку зовут Гертруда, она черна как ночь и необъятно толста. Отель «Амбуаз» – для Гертруды как родной дом и даже лучше. Она оттрубила здесь двадцать лет – была сначала горничной, потом старшей горничной, знает имена, привычки, тайные страхи и желания каждого постояльца, а еще – может на спор пройти по зданию с закрытыми глазами. Если бы Гертруда была умнее, она бы продала таблоидам частную информацию, накопленную за годы работы в отеле, и прожила бы остаток жизни, не думая о том, где брать деньги на пропитание. Но Гертруде не до того, чтобы занимать свою голову глупыми мечтами. Ей 52, у нее на шее пять оболтусов-детей, пьяница-муж, выходец с Гаити, и, кажется, намечается первый внук. Сейчас ей нужно показать неопытной Анне-Марии, как правильно убирать номер, чтобы у клиентов не было претензий. Гертруда с трудом передвигается, покрикивает на подчиненную и одновременно, причмокивая губами, представляет, с каким наслаждением она позже опустится в кресло в своей каморке внизу и протянет, давая им отдых, уставшие, с варикозными венами ноги.
В номере еще витает запах духов последней постоялицы, и по всему видно, что та покидала номер в спешке. По полу разбросаны картонные пакеты из-под одежды, на столе стоят початая бутылка вина из бара и бокал, один, а одеяло на
