Джорджо Щербаненко - Предатели по призванию
За едой Дука пролистал две вчерашние газеты, которые обнаружил в машине. На первой полосе «Нотте» красовался заголовок: «Соблазнен любовницей, изуродован ножницами и брошен на дно озера!» – с непременным восклицательным знаком. «Коррьере д'информационе» предлагала эту новость в несколько иной версии:
«Завлечен любовницей в ловушку, удушен и брошен на дно Адды». Таким образом, в двух заметках обнаружились расхождения в том, что касается местонахождения трупа и способа убийства: согласно «Нотте», убийство было совершено ножницами и жертва брошена в озеро; «Коррьере» же настаивала на удушении и утоплении в реке, в Адде.
– Мы теперь не носим финок, клинков и сабель, поэтому убиваем тем, что под руку попадает, – констатировал Дука. – Если, к примеру, находимся в машине, берем из бардачка гаечный ключ и – хрясть по шее обходящему нас справа. А дома, у мирного очага, выбираем что-нибудь из предметов домашнего обихода; например, пятьдесят – шестьдесят ударов ножницами – отличный способ прикончить приятеля, не вернувшего нам долг.
Колбаса оказалась на вкус более чем сомнительной, а перец отдавал скорее скипидаром, чем уксусом, но в этом вряд ли можно кого-либо винить.
Раздел городской хроники радовал мелкими, безобидными новостями дня. «Нотте» ограничивалась заголовками типа «Невеста за три тысячи лир позирует порнографу» и «Найден череп – судя по всему, бродячего сапожника». А «Коррьере» излагала, без особых, правда, эмоций, подробности нападения на магазин радиотоваров на улице Орефичи; заголовок гласил: «Разыскиваются хулиганы, стрелявшие по витрине». Три идиота из-за двух кинокамер и радиоприемника открыли стрельбу, и теперь им грозит пожизненная каторга.
Дука расправился с подозрительным сандвичем, осушил бутылку пива и покачал головой.
– Когда же наконец все поймут, что времена изменились, что Милан теперь – большой город? Многие до сих пор уверены, что Милан кончается у Порта-Венеция и люди там, как в деревне, живут и хлеб жуют. Вот Марсель, Чикаго, Париж – это да, это крупные центры с разветвленной сетью преступности, а в Милане отдельные олухи все ищут так называемый «местный колорит». Неужели не ясно: при населении в два миллиона жителей ни о каком местном колорите не может быть и речи, ведь в такой большой город стекаются подонки со всех концов света – и психи, и алкоголики, и наркоманы, и просто отчаявшиеся бродяги, которые, чтоб разжиться деньгами, берут напрокат револьвер, грабят машины или врываются в банк с криком: «Все на пол!» – как в кино. Конечно, рост городов дает определенные преимущества, но этот процесс влечет за собой огромные, необратимые изменения...
Маскаранти протянул ему пачку сигарет, но он помотал головой – дескать, не курю, бросил.
– К примеру, то, что теперь называют попыткой перераспределения доходов... Ничего себе перераспределение! Это же вооруженные банды военного образца с множеством плацдармов и убежищ, они разбросаны повсюду и готовы на все. Вот мы случайно наткнулись на «Бинашину», а сколько таких баз и в провинции Милана, и даже за ее пределами, но все вокруг огромного сладкого порога – Милана! А почему? А потому, что здесь, в Милане, деньги, и сюда они приезжают добывать их любыми способами, в том числе и автоматом. – Он снова помотал головой. – Кстати, об автомате, вернемся-ка домой: не сегодня-завтра они выяснят, где он, и придут за ним. Хотел бы я дожить до этого дня.
Дука сжал кулаки и взглядом приказал Маскаранти заводить мотор. Жаль, обитель придется посетить в другой раз.
Дома зеленый чемоданчик с металлической окантовкой все так же стоял на виду в прихожей. Вот это первый большой капкан, куда зверь сунет лапу. Чемоданчик интересовал многих, и они не заставили себя ждать.
Приехала женщина в черном, с пучком на затылке, еще не старая, но до срока состарившаяся, та самая, которая твердила, что ничего не знает. Он хорошо сделал, что оставил ей адресок: она наконец решилась и приехала из Романо-Банко.
Полдень давно миновал, погода стояла почти жаркая, на площади Леонардо да Винчи дул лишь легкий ветерок, под солнцем кружился невесомый пух, за которым и наблюдали они с Маскаранти, когда она позвонила в дверь. Дука открыл, она вошла и сразу увидела чемоданчик на самом видном месте, явно его признала: им даже почудилось, что она вот-вот расплачется, но она не расплакалась, а сказала:
– Он так и не позвонил, не объявился, я не знаю, что с ним.
Дука провел ее в кабинет и усадил.
– Мне надо знать все, иначе я не сумею вам помочь. – Потом взглянул на нее пристально, но не сурово, потому что и без того видел, как она страдает. – Я не друг Сильвано, я из полиции. Мы многое уже знаем, но нам надо все.
При слове «полиция» она вздрогнула, но не телом, а лицом, кожей лица, как лошади. И наконец-то расплакалась.
5
Потом она заговорила, утерев слезы, потому что перед исповедником не плачут, а то, что она собиралась рассказать, побуждаемая своей тревогой и взглядом Дуки, было именно исповедью. Полиция уже кое-что знала про нее: зовут Роза Гавони, родилась в Ка'Тарино сорок девять лет назад – таким образом, в деле фигурируют уже три уроженки Ка'Тарино – она, Роза, потом девушка в красном рединготе по имени Джованна Марелли и, наконец, Адель Террини, упокоившаяся вместе с Туридду Сомпани на дне Павийского канала (нет, эта Ка'Тарино положительно не простая деревушка); но женщина в черном поведала им нечто, о чем полиция знать не могла и что в протокол не вписывается. Она знала Ульрико, Ульрико Брамбиллу, с тех пор, как ему исполнилось три, а ей двенадцать, это она водила его гулять в луга в окрестностях Ка'Тарино, как все деревенские девчонки с пяти лет таскают малышей, потому что матери или стирают, или прислуживают, или работают на фабрике. Их семьи, как все семьи Ка'Тарино, были бедны, но они – из самых бедных, и Ульрико уже с шести лет «подрабатывал» на краже кур.
Может, между ними никогда бы ничего и не возникло (все-таки разница в возрасте), если б не война; однако после 8 сентября 1943 года в этих краях появились немцы, и он ушел в партизаны – партизанил в Корсико, Бучинаско, Романо-Банко, Понтироло, Ровидо, каждую ночь спал на новом месте, и везде его привечали: одно из его прозвищ было Бычок, и многие девушки, а то и замужние женщины, грешили с ним, согрешила и Роза Гавони, но по любви, а не из похоти, как прочие, – именно так она выразилась: «не из похоти».
По окончании войны Бычок Ульрико Брамбилла (когда она рассказала об этом, на изжелта-бледном лице с темными кругами у глаз выступила краска стыда) быстро разбогател, поставляя девушек американским солдатам: неграм подыскивал блондинок, пожилым офицерам – малолеток. Грязный промысел, ничего не скажешь, но она про это узнала лишь потом, когда он открыл лавку в Ка'Тарино и бросил занятие, которое ему самому было ; не по душе.
– Вы уверены, что бросил? – спросил Дука. (Может быть, мясные лавки – только прикрытие?)
Роза Гавони побожилась, что бросил и занялся исключительно мясной торговлей: дела шли хорошо, он почти сразу открыл лавку в Романо-Банко, а потом одну в Милане и еще одну в Бучинаско. Она ему помогала, все эти годы была служанкой, кассиршей, экономкой, женой, да, одно время он поговаривал о том, чтоб повенчаться, но потом словно забыл об этом, да она и не настаивала – понимала, что на девять лет старше и отцвела раньше времени, и, когда он обручился с Джованной Марелли, слова поперек не сказала, только попросила, чтоб он после свадьбы оставил за ней место кассирши в Романо-Банко, и Ульрико проявил благородство: в самом деле, не могла же она, почти старуха, вернуться в Ка'Тарино после такого позора – столько лет жила невенчанной в доме у мужчины, который так на ней и не женился.
Да, подумал Дука, нет пределов человеческому унижению, иногда оно просто граничит с безумием; взять хотя бы вот эту Розу Гавони: двадцать лет жила с человеком, который пользовался ею во всех смыслах, небось и жалованья-то как следует не платил, а когда нашел себе другую, она всего лишь попросила, чтоб ее не выгоняли, чтоб оставили кассиршей. Любопытное существо – человек, но его, Дуку, сейчас интересует главным образом чемодан. Он принес из прихожей чемодан и открыл его, положив на пол у ее ног.
– Вот, – сказал он и нервно потряс перед ней стволом автомата. – Мне надо знать об этом все.
И все узнал.
Сперва она ничего не подозревала, кроме того, что он, Бычок Ульрико, ездит в Геную на машине и к вечеру возвращается с чемоданом, часто вот с таким, зеленым, но иногда и с другим; а однажды вечером он напился, стал плакать и признался ей, что очень боится, очень; она спросила – чего, и он все-все ей рассказал.
Стало быть, скромная, усталая, забитая женщина знает все о преступной деятельности: пьяный и напуганный мужчина доверил ей опасную тайну. Что ж, поглядим, много ли ей известно.
– Когда начались эти переезды? – спросил Дука.
