Елена Яковлева - Со мной не соскучишься
— Ну что, дед, может, еще? — Я описала круг початой бутылкой «Пшеничной».
Петрович снова резво сел на кровать и посмотрел на меня своими бледными слюдяными глазками.
— То, что старика уважаешь, это хорошо, — заметил он, подставляя стакан, — а то, что являешься, нехорошо. Чего тебе в могиле не лежится, непонятно. Зачем, спрашивается, людей беспокоить? Ну скажи на милость, как я должен понимать твой визит, помирать, что ли, пора?
На этот раз я налила ему ровно на два пальца. А он, прежде чем выпить, несколько раз взболтал долгожданную живительную влагу, встряхивая стакан, как будто от этих его пасов водки становилось больше. По всему выходило, что добавка оказалась кстати, Петрович прямо-таки восстал из мертвых, не переставая, однако, относить меня к категории привидений и фантомов.
— Ну что ты, милая, маешься, — причитал он сочувственно. — Вишь как на себя руки накладывать, теперь душе покоя нет…
Мне порядком надоело изображать собой полтергейст в коммунальной квартире.
— Да ладно тебе, дед, я живая. Можешь дотронуться, если хочешь.
— Живая? — Он больно ущипнул меня сухими шершавыми пальцами за руку. — Как же ты живая, когда я сам на твоих похоронах был? Ты же лежала в гробу, все чин чинарем. Поминки, конечно, были скромненькие, по сто грамм на брата, не больше. И то, с каких шишей поминать, у тебя ведь за душой и копейки не водилось… Профсоюз на твоей работе выделил деньги на похороны, но не густо, скажу я тебе, не густо… — Он задумался. — Тебе еще, можно сказать, повезло, вот я подохну, никто не вспомнит. Выкинут на помойку, и все — нет Петровича. Скоро, значит, раз ты явилась…
Он продолжал с еще большим воодушевлением нести свою заупокойную ересь, а я не противоречила.
— А все-таки это хорошо, что именно тебя за мной прислали. Мы же всегда с тобой ладили, помнишь? Иногда ты даже давала мне на «поправку»… Только чего ты всегда такая грустная была? От грусти, видать, и руки на себя наложила… Где ж это видано, чтобы девка в двадцать лет из окошка сигала? Нельзя так, нельзя, мало ли что в жизни случается, а все равно нельзя, грех… Все ты о чем-то думала, смотрю: опять головку свою красивенькую опустила, зажурилась, на локоток оперлась… Эх, голуба моя, ты не поверишь, как я по тебе убивался. С кем тут еще и поговорить-то было, одни куркули, сразу все твое барахлишко растащили, сервант, слышь, у них не стал… Они и говорят: пусть у тебя постоит, а потом, когда съезжали, требовали: отдай, мол, забулдыга. Обзывались, мазурики, а я не отдал. Говорю, пусть и у меня память об Оленьке останется… Вон сервант-то твой, видишь, в полной сохранности.
Во время всего этого пространного монолога взгляд Петровича оставался прикованным к бутылке, которую я пристроила на своих коленях, он прямо-таки ее гипнотизировал, не решаясь у меня попросить дополнительную дозу. Впрочем, я не собиралась наливать ему ни капли, по крайней мере пока. Пусть выговорится, может, и удастся выудить что-нибудь полезное из его пьяной болтовни.
Но дедуся, сконцентрировавшийся на бутылке, вдруг замолчал. Я слегка тряхнула его за плечо:
— Ну, рассказывай, рассказывай.
Петрович нехотя вернулся в действительность:
— А чего тебе надо? Успокойся и лежи себе в могилке, ведь ты никому ничего плохого не сделала. А вообще, я тебе так скажу: во всем этот твой парень виноват. Как он у тебя завелся, так жизнь твоя наперекосяк и пошла. Все мысли печальные да думы. Я его ни разу не видел, а он все равно подлец. Как можно насылать такую любовь, от которой хорошие девушки сохнут? Раз любовь, значит, женись, а не ходи вокруг да около. Может, с какой девкой так и можно, а с тобой нельзя было, слишком ты умственная… Вишь, как все кончилось. Я тогда сразу сказал, от несчастной любви ты в окошко сиганула. И милиционерам то же сказал, ох, они после всех замучили, спрашивали, спрашивали, фотографию парня твоего, слышь, показывали — из себя-то он хорош, — да я-то его не знаю… Ох, они все что-то искали, даже на кладбище человек от них был, у меня глаз-то приметливый.
— Какой человек, от кого? — опешила я.
— От кого, от милиции, от кого же еще… Главное, как на грех, я ж тут один был, ну, в квартире, при мне все и произошло… Ну, не так чтобы прямо… да ты же знаешь, я тут, в своей комнате, находился, а к тебе пришли двое парней, но того, с фотографии, каким милиция шибко интересовалась, не было. Что уж промеж вас там произошло, не знаю, но вскорости после их ухода во дворе кто-то заорал. Я в окошко выглянул, а ты и лежишь в снежочке, ничком, вокруг головы кровища. Лучше не вспоминать… И зачем ты только все это с собой сотворила, а? Ну, любовь любовью, а все-таки так-то нельзя. Взяла и убилась… Хорошо еще, хоть одна на свете как перст, а то легко ли мамке узнать, что дочка в окно выбросилась! А с другой стороны, будь мамка, может, все у тебя и обошлось бы, кто знает…
Я задумалась: почти ничего нового из сумбурного рассказа Петровича я не почерпнула, почти ничего, зато то немногое, что до сих пор было мне неизвестно, дорогого стоило. Кто приходил к Ольге перед ее смертью, неужели же и вправду из КГБ, как считал Рунов? А может, это они ее выбросили в окно? Ну, хорошо, хорошо, допустим, парни были из КГБ, но даже они скорее всего без причины никого не убивали. Какого-то стеклышка в этой мозаике по-прежнему не хватало, но где его искать? Эх, неплохо бы и в самом деле побеседовать с духом покойной Ольги, только вряд ли он явится мне.
Мои размышления прервал Петрович:
— Что молчишь? Ты вот лучше расскажи мне, старому, зачем так сделала?
Я решила поиграть в ту же игру:
— Почем ты знаешь, что я прыгнула сама? Может, меня кто-нибудь выкинул? Те парни, что приходили, например?
Петрович даже подпрыгнул:
— Вот-вот, была у меня мыслишка такая, а милиционеры, слышь, сделали свое постановление: самоубийство. Специально, чтобы людям голову задурить и ничего не расследовать, работы чтоб меньше… А если это не убийство, то чего они так долго ходили тут вокруг да около. Особенно один, косой, как заяц… Да еще вопросы с подковыркой задавал… Так ты говоришь, тебя убили?
Я ответила так, как, наверное, и полагалось истинному привидению:
— Какая теперь разница…
Эту глубокую мысль я сопроводила не менее глубоким вздохом.
— Простила, значит, — догадался Петрович, — и то верно, что ж теперь…
Он опять сосредоточился на бутылке. Я встала с кровати и протянула ему драгоценную емкость — он ее честно заслужил.
Обрадованный Петрович благодарно улыбнулся и, видимо, из опасения показаться невежливым осведомился:
— Уже уходишь? А ты зачем вообще приходила?
— Проведать…
— А… Будет скучно, заходи еще…
Я вышла в коридор, с полминуты постояла в раздумье, что-то меня не отпускало из этой грязной квартиры, точно здесь и в самом деле витал невидимый дух. Мне казалось, что я чувствовала присутствие Ольги где-то совсем рядом, нет, отнюдь не то мистическое присутствие, просто чем больше я о ней узнавала, тем ближе она мне становилась. Такое в высшей степени странное ощущение, будто я принимала на себя какие-то ее обязательства.
Постучав костяшками пальцев в дверь напротив, я вошла в комнату, в которой десять лет назад жила Ольга. Я непременно должна была увидеть то самое окно. В комнате за столом сидели Вася и существо, не хотевшее поначалу впускать меня в квартиру и считавшее меня воровкой, они мирно распивали бутылку, купленную на мои щедрые чаевые.
— Ну что, поговорила? — поинтересовался Вася.
Я ничего не ответила — мое внимание привлекло окно, оно словно притягивало меня. Приблизившись, я отодвинула порыжевший тюль и взглянула вниз, в узкий колодец двора, заваленного грязным снегом и обломками сосулек, упавших с крыши. Я пыталась представить, как это было. Вот она стала коленями на подоконник и легко соскользнула вниз или, напротив, отчаянно боролась за жизнь, хватаясь руками за ржавую жесть, когда те двое подталкивали ее сзади… Я все смотрела и смотрела вниз, не в силах оторваться, пока из-за стены металлического гаража не появилась фигура в старой куртке и кепке, надвинутой на глаза. Человек поднял голову, и наши взгляды встретились. Это был сумасшедший из кафе!
Я отпрянула и побежала вон из комнаты.
— Эй! — опомнился Вася и заорал мне вслед. — Да кто ты все-таки такая?
Хороший вопрос, я бы и сама не прочь это узнать!
Когда я уже сражалась с засовами в прихожей, проявивший неожиданную бдительность Вася решительно пошел на меня, повторяя тот же вопрос:
— Ты что не слышишь, я тебя спрашиваю, кто ты такая?
Открыв наконец дверь, я крикнула уже с лестницы:
— Всего лишь безобидный коммунальный полтергейст!
ГЛАВА 10
— Между прочим, Руслан уже закончил твой портрет и жаждет представить его оригиналу. — Кажется, это были первые слова, которые Рунов сказал мне вечером.
