Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

— Ладно.

Когда я пришел наверх, она раздевалась. Мы снова легли в постель и снова долго лежали, не говоря ни слова.

Потом она начала:

— Ну, так что «или»?

— Что я могу тебе сделать? Дать тебе разок по физиономии, может быть. Может, еще что-то.

— Значит, еще что-то, да?

— На что ты намекаешь?

— Фрэнк, я знаю, что ты делал. Лежал здесь и думал, как меня убить.

— Я спал.

— Не лги мне, Фрэнк. Потому что я не хочу тебе лгать и должна кое-что сказать.

Я надолго задумался. Именно так все и было. Я лежал возле нее и ломал голову, как ее убить.

— Ну ладно. Я об этом думал.

— Я это знала.

— А ты лучше? Ты же хочешь продать меня Саккету? Это не то же самое?

— То же.

— Так что мы квиты. Мы снова квиты. Мы там, откуда начали.

— Не совсем.

— Ну нет, именно там.

Потом я немного сдал и положил голову ей на плечо:

— Все там же. Мы можем лгать друг другу что угодно, смеяться над этими деньгами и хвастать, как это чертовски здорово, но это ничего не меняет. Я хотел уехать с той женщиной, Кора. Мы собирались в Никарагуа ловить хищников. И если я не поехал, то только потому, что знал, что мне нужно вернуться. Мы связаны друг с другом, Кора. Мы думали, что достигли вершины горы, Кора. Но все не так. Эта гора лежит на нас, лежит на нас с той самой ночи.

— И ты вернулся только из-за этого?

— Нет. Есть только ты и я. Никого больше не существует. Я люблю тебя, Кора. Но когда в любовь приходит страх, любви конец. Она превращается в ненависть.

— Значит, ты меня ненавидишь?

— Я не знаю. Сейчас я говорю правду, первый раз в жизни. И ты должна это знать. И если я лежал здесь и думал, то именно потому. Теперь ты все знаешь.

— Я говорила, что мне нужно тебе кое-что сказать, Фрэнк.

— Так говори.

— У меня будет ребенок.

— Что?

— Я подозревала это еще до отъезда, а после того, как похоронила мать, у меня уже нет сомнений.

— Ну, не может быть. Не может быть. Иди ко мне. Дай я тебя поцелую.

— Нет. Прошу тебя. Я должна тебе сказать.

— Разве ты еще не все сказала?

— Не то, что хотела. Послушай меня внимательно, Фрэнк. Я думала об этом все время, что была там, и ждала, пока все кончится. Что все это для нас будет значить. Потому что мы с тобой погубили одну жизнь. А теперь вернем миру другую.

— Это точно.

— У меня в голове все перемешалось. Но теперь, когда я знаю об этой женщине, я начинаю кое-что понимать. Я не могла бы позвонить Саккету, Фрэнк. Не могла бы позвонить ему, потому что тогда мой ребенок мог бы однажды обнаружить, что я отправила его отца на виселицу.

— Ты уже собиралась к Саккету.

— Нет. Я просто хотела уехать.

Я спросил:

— И только поэтому ты не пошла к Саккету?

Она долго молчала, прежде чем ответила:

— Нет. Я люблю тебя, Фрэнк. Думаю, ты знаешь. Но возможно, если бы не это, я бы пошла к нему. Именно потому, что я тебя люблю.

— Она ничего для меня не значила, Кора. Я не говорил тебе, почему я так поступил. Хотел сбежать отсюда.

— Я это знала. Я все время это знала. Я знала, почему ты хотел увезти меня отсюда, и когда я называла тебя бродягой, я сама в это не верила. Нет, верила, но не это было причиной, почему ты рвался отсюда. Я люблю тебя за то, что ты такой бродяга. А ее я ненавидела за то, что она предала тебя только потому, что ты не рассказал ей кое-что, до чего ей не было никакого дела. А потом я хотела уничтожить тебя за это.

— А что теперь?

— Я пытаюсь тебе объяснить, Фрэнк. Именно это я пытаюсь объяснить. Я хотела уничтожить тебя, и все равно не смогла пойти к Саккету. Не потому, что ты за мной следил, — я бы как-нибудь смогла сбежать из дома и попасть к нему, — а потому, что я тебе сказала. Так что я избавилась от дьявола, Фрэнк. Знаю, что никогда не позвоню Саккету, потому что у меня были и возможность, и повод, и все равно я этого не сделала. Так что мой дьявол оставил меня. Но оставил ли он тебя?

— Если ты изжила его, что общего может быть с ним у меня?

— Ты не можешь быть уверен. Мы не можем быть уверены, пока и ты не получишь свой шанс. Такой же шанс, какой был у меня.

— Говорю тебе, все позади.

— Когда ты раздумывал, как меня убить, Фрэнк, о том же думала и я. О том, как бы ты мог меня убить. Проще всего — на море. Мы поплывем далеко, как в тот раз, и если ты не захочешь, чтобы я вернулась, ты легко можешь мне помешать. Никто никогда ничего не узнает. Просто еще один из тех случаев, которые то и дело происходят на пляжах. Поедем завтра утром.

— Завтра утром мы поженимся.

— Можем пожениться, если хочешь, но прежде чем вернуться домой, поедем поплаваем.

— Черт бы побрал плавание. Лучше поцелуй меня, наконец.

— Поцелуй будет завтра вечером, если вернемся. Прекрасные поцелуи, Фрэнк. Никаких пляжных засосов. Поцелуи, полные снов и мечты. Поцелуи с ароматом жизни, а не смерти.

— Идет.

Мы поженились в мэрии и потом поехали на пляж. Она выглядела так прекрасно, что я бы предпочел поваляться с ней на песке, но по лицу ее все еще гуляла легкая усмешка, и через минуту она поднялась и пошла к полосе прибоя.

— Я пошла купаться.

Я поплыл за ней. Она двигалась как заведенная и заплыла намного дальше от берега, чем тогда. Потом она сбавила темп, и я ее догнал. Мы плыли рядом, держались за руки и смотрели друг на друга. В эту минуту она должна была знать, что дьявол исчез и что я люблю ее.

— Я уже говорила тебе, почему я люблю подставлять ноги волнам?

— Нет.

— Потому что меня это возбуждает.

Нас подняла большая волна, и она положила руку на грудь, чтобы показать, как ее это возбуждает.

— Они уже большие, Фрэнк?

— Я скажу это сегодня вечером.

— Мне кажется, большие. Об этом я тебе еще не говорила. Знаешь, что значит чувствовать не только то, что должна дать начало новой жизни, но и то, что происходит внутри тебя, с тобой. Мне кажется, что моя грудь становится ужасно большой, и я хочу, чтобы ты целовал ее. Скоро у меня будет огромный живот, и я буду этим страшно горда и захочу, чтобы все его видели. Это жизнь. Я чувствую ее в себе. Это новая жизнь для нас обоих, Фрэнк.

Мы повернули назад, и я нырнул, погрузившись метра на три.

Глубину я почувствовал по давлению на уши. Три метра — глубина большинства бассейнов, и здесь я почувствовал то же самое. Потом оттолкнулся обеими ногами и погрузился еще глубже. Мне так заломило уши, что я подумал, они сейчас лопнут. Но выныривать не стал. Давление на легкие выдавливает кислород вам в кровь, так что на несколько секунд можно не заботиться о дыхании. Я смотрел сквозь зеленую воду. У меня так звенело в ушах, и на бедра и грудь так давила толща воды, что мне показалось, будто все мои ложь, и подлость, и бездарность, и ничтожество вдруг вышли из меня и смыты водой, и я, очистившись, готов зажить с ней заново, вступить в новую жизнь.

Когда я вынырнул, она кашляла.

— Это ничего. Это просто приступ тошноты, это бывает.

— Ты в порядке?

— Думаю, да. Это пройдет.

— Наглоталась?

— Нет.

Мы проплыли еще немного, и вдруг она беспорядочно забила руками по воде:

— Фрэнк, мне что-то нехорошо.

— Быстро хватайся за меня.

— Ах, Фрэнк. Я очень устала, потому что все время пыталась держать голову над водой, чтобы не наглотаться соленой воды.

— Только спокойнее.

— Это было бы ужасно. Я слышала о женщинах, у которых был выкидыш от рвоты.

— Только спокойнее. Ложись на воду. Не трать силы. Я буду тебя тянуть.

— Не лучше ли подозвать спасателя?

— Господи, только не это. Он еще начнет откачивать тебя, сгибая ноги. Лежи спокойно на воде. Я дотяну тебя до берега быстрее всякого спасателя.

Она лежала на воде, а я тащил ее за бретельку купальника.

Силы мои начали иссякать. Я тащил ее целую милю, но все еще думал о том, что ее нужно доставить в больницу, и спешил изо всех сил.

Если вы начнете торопиться в воде, вам конец. Но я все же доплыл. Достав ногами дно, я взял ее на руки и с прибоем выбежал на берег.

— Не шевелись. Положись на меня.

— Хорошо.

Я добежал до нашей одежды, усадил ее, достал ключи от машины, завернул ее в оба свитера и отнес к машине. Та стояла наверху у дороги, и мне пришлось карабкаться по крутой насыпи над пляжем. Ноги у меня сводило так, что я едва двигался, но я ее не уронил. Усадив ее в машину, я завел двигатель и погнал.

Мы купались в нескольких милях от Санта-Моники, где находилась больница. Я догнал большой грузовик. Сзади на нем красовалась надпись: «Нажмите на клаксон, и дорога ваша». Я нажал на клаксон как сумасшедший, но он продолжал ехать посередине. Слева я его обогнать не мог, потому что навстречу шла целая колонна машин. Тогда я рванул вправо и нажал на газ. Она закричала. Я не заметил парапета на мосту через канал. Раздался удар, и все погрузилось во тьму.