Ольга Морозова - Цветок папоротника
– Да уведите её оттуда, Господи! Хоть кто-нибудь!
Пара мужских рук подхватывают упавшую Ульяну, выносят с пожарища и кладут на траву. Кто-то брызгает ей водой в лицо, но Ульяна не открывает глаз.
– Господи! Горе-то какое! Молодой ведь совсем ещё! – Баба в синей кофте всхлипывает и отворачивается. За ней и другие начинают причитать да хлюпать носами.
Ульяна открывает глаза. Что это они собрались здесь? Почему она лежит на земле? Ульяна садится. Что они уставились на неё? Ульяна недоуменно обводит толпу глазами. Кто это такие вообще? Что за люди? Она медленно встаёт и идёт прочь от пепелища. Никто её не задерживает. Тихий шепоток доносится до неё:
– Бедная, бедная! Как бы умом не повредилась!
Странно. Почему она должна повредиться умом? Ульяна обернулась. Толпа замолчала, сочувственно взирая на неё. Ульяна отвернулась. Надо дойти до дома. Дома она всё вспомнит. Хотя где её дом? Кажется, этот, что сгорел. Тогда откуда она пришла сюда? Всё плывёт перед глазами. Она никак не может вспомнить, что случилось. Удивлённо прислушивается к своим ощущениям, но плохо что понимает. Не заметила, как оказалась на пороге родительского дома. Зашла и села на кровать. Всё. Вспомнила. Ульяна падает на подушку и сотрясается в судорожных рыданиях. Потом забывается, погружаясь в вязкое небытие. Голос Гриши приводит её в чувство:
– Что же ты оставила меня, Уля? А говорила, что любишь… помнишь, клялась перед алтарём…
– Так ты не сгорел, Гриша? – Ульяна садится на кровати.
– Сгорел… неужели не видела… ты виновата… ты… если бы ты…. – Ульяна в страхе распахивает глаза. – Господи, в чём он её обвиняет? В чём она виновата? Ульяна трясёт головой, наваждение проходит. Всё, нет у неё больше мужа, сгорел… как свеча. Вспыхнул, и погас. Ничего не успел, ничего не сделал, даже ребёнка не родил. Ещё одна жизнь оборвалась…
Утром, когда приехали родители, Ульяна была на ногах. Мать со слезами бросилась обнимать дочь, но та молча отстранилась.
– Не надо, мама. Ничего не вернёшь.
– Горе-то, горе какое! Кто бы мог подумать! Даже похоронить нечего. Клавдия приехала, на ней лица нет. Ты сходишь к ней? Мать всё-таки…
– Я не пойду.
– Не хорошо это, дочка. Сама подумай, что люди-то скажут?
– Мне всё равно. Ухожу я. Сегодня.
– Куда ты собралась?! Следователь приедет из города, тебя спрашивать будет… жена же ты ему…
– Пусть спрашивает. Скажи, в монастырь ушла. В святую обитель. Там пусть меня ищет.
– Это в какую святую обитель?! Ты серьёзно?
– Не до шуток мне, я вчера ещё собралась. Хотела уйти сразу, да вас подождать решила, попрощаться…
– Уля… – мать схватилась за сердце и тяжело осела на стул. – Помилуй тебя, Господи!
– Может, и помилует. За то молиться буду денно и нощно. Гриша мне привиделся нынче ночью, о помощи умолял, а я не помогла, не поняла, что нужно ему… А когда всё увидела, голос сказал, уходи, мол, в монастырь. Это последняя твоя надежда…
– Что, так и сказал?
– Так и сказал. Только не думай, что я умом тронулась. Это не так.
– Я и не думаю, просто ты бредила, Уля. В горячке была… и нас, как назло, не было.
– Не бредила я, и не в горячке была. Я и сама этого хочу. Не могу я здесь больше оставаться. Жить не могу.
– Так поезжай в город, поживи там, на работу устройся….
– Я вообще жить не могу… неужели не понимаешь? Нет жизни мне. На святую обитель только и уповаю… не волнуйся за меня, я весточку вам дам…
– Да я и не пущу тебя…
Ульяна усмехнулась.
– Как это, интересно? Двери запрёшь? Так я в окно. Лучше не мешай. А силой удержать попытаетесь, порешу себя, так и знайте…
– Да Бог с тобой, доченька… меня хоть пожалей…
– Я и жалею тебя, в монастырь ухожу, вместо того, чтобы жизни себя лишить. Свет не мил мне…
Мать всхлипнула, закрыла лицо руками. Ульяна не обратила на это внимания, прошла в свою комнату, взяла сумку, прошла мимо рыдающей матери и вышла во двор. Отец окликнул её, подошёл, взял за плечо, развернул к себе. Ульяна полыхнула на него таким взглядом, что он разжал руку и опустил глаза. Ульяна вышла за ворота и пошла, ускоряя шаг, по пыльной дороге. Отец вбежал в дом.
– Куда это она, мать? Так глянула на меня…
– В монастырь… Лёнечка, в монастырь…
– В монастырь?! Что же ты молчала? А я думал, на реку пошла, выплакаться в одиночестве… Я догоню её…
– Не надо, умоляю! Пусть идёт…
– Что ты несёшь? Куда она пойдёт? Ты понимаешь, что говоришь?
– Понимаю… она сказала, что если силой удержим, жизни себя лишит… я видела её глаза, она правду может… пусть идёт, глядишь, время пройдёт, успокоится всё, да вернётся. Подумает там хорошенько. Может, это ей сейчас и нужно. Себя она винит в смерти Гришиной. А здесь как? Каждый куст напоминать будет… Успокоится, вернётся. Не надо, не беги за ней…
Отец устало опустился на табурет рядом с женой.
– Странный вы народ, бабы… Не пойму я вас. Сколько живу, а понимаю с трудом. – Он обнял жену. – Не переживай, мать, уладится всё.
– Она весточку обещала дать… как на место придёт… даже куда идёт, не сказала… я к Клаве схожу, негоже так.
– Сходи, утешь её, сына единственного потеряла.
Женщина поднялась со стула, накинула на голову платок.
– Пойду.
– А где она теперь-то, дом же сгорел?
– У Надежды, думаю, дружили они раньше… а теперь горе общее… зайду.
– Ну, иди, мать, иди…
У Надежды двери открыты, кто-то тихо перемещается по дому.
– Кто там?
– Я это, Надя, я…
– Люба, ты что ли?
– Я…
– Заходи… Клава придёт сейчас… где же Уля?
Люба прошла в дом, там гроб стоял закрытый, чёрный. Женщина отшатнулась, перекрестилась.
– Косточки там, всё, что нашли… – Надежда тоже осенила себя крестом.
Дверь скрипнула жалобно, и вошла Клавдия, мать Гриши.
– Здравствуй, Люба. Поверить не могу, как случилось-то такое? – Прижала платок к глазам. – Знаю, не виню никого, выпивать стал, с работы ушёл… Господи! Вот ведь судьбинушка злая! А Уля-то где? Неужто даже попрощаться не захотела?
Люба заплакала.
– И у нас горе, ушла наша Улечка, в монастырь ушла… жить, говорит, не хочу… свет не мил…
– Да что ты! Так вот и ушла? – Надежда обняла её за плечи.
– Так и ушла. Ничего сделать не смогли. Силой удерживать станете, говорит, убью себя. Видно, крепко она Гришу твоего, Клава, любила… не судите её, и зла не держи.
– Видно крепко… да только нет теперь сыночка моего… – Клавдия зарыдала в голос.
Женщины поголосили ещё немного, потом успокоились, выпили по рюмке самогона.
– И где ты теперь жить будешь, Клава? – Люба хрустнула огурцом.
– Обратно вернусь, к сестре. Что мне здесь делать? А участок продам… по дешёвке…
– И правильно. – Люба погладила Клавдию по руке. – Бог тебе в помощь. Пойду…
– Иди, Любаша, иди…
Люба поднялась, стараясь не смотреть на гроб, внушающий ей смутный страх. Её вдруг осенила простая мысль, что дочка её жива, и за одно это Бога нужно благодарить. А что до того, что она в Боге решила утешение искать… её право.
К дому она подошла уже совсем успокоенной.
Ульяна шла по пыльной дороге. К полудню стало припекать, и она почувствовала усталость. Отошла от обочины и села под раскидистым дубом. Задумалась. Здесь, на реке, видела она как-то раньше монастырь. Даже спросила у кого-то, что, мол, это? Ей ответили, что женский монастырь. Тогда она просто так спросила, из чистого любопытства, а теперь, надо же, пригодилось… Правду говорят, ничего так просто не происходит. Вот и случайное знание понадобилось, всплыло из памяти в нужный момент. Далеко идти, правда, дня два, а то и три будет, но ничего… Может, подвезёт кто. По дороге фуры часто проезжают, подбросят. А нет, так и пешком дойдёт, не всё ли теперь равно? По пути деревни будут, зайдёт, переночует. Если пустит кто.
Ульяна вышла на шоссе, подняла руку. Большая фура остановилась, жалобно пискнув тормозами. Ульяна взобралась на подножку, водитель открыл ей дверь.
– Не подбросите?
– Куда тебе?
– Да тут, недалеко…
– Ну, садись, вместе веселее.
Ульяна уселась на широкое сиденье, уложила сумку на колени. Водитель оказался молодым парнем, чуть старше её. Ульяна метнула в его сторону взгляд – чем-то на Гришу похож. Или кажется ей уже?
– Как зовут тебя, сестрёнка?
– Ульяной.
– Странное имечко.
– Ничего странного. Русское, старинное.
– Красиво. А я Сергей. Так куда путь держишь, красавица?
– Монастырь тут на реке недалеко, знаешь?
– Знаю, но зачем тебе туда? В монастырь?
– Дело у меня там есть… – Ульяна отвечала уклончиво. Врать особенно не хотелось, да и не придумывалось ничего с ходу.
Парень понимающе кивнул.
– Приболел кто, помолиться хочешь иконе чудотворной? Ходят туда люди, слышал.
– Да, что-то вроде этого. Беда у меня… А ты меня прямо туда отвезти можешь?
– Почти. Там деревня недалеко, до неё могу довезти, а дальше мне в другую сторону, извини. Но там совсем близко, подбросят.
