Анатолий Ковалев - Удар шаровой молнии
- Что же теперь будет?
- На заднее сиденье! Быстро! - скомандовала Аида.
Она пересела за руль, развернула машину и направила ее в сторону города.
- Что происходит? Что происходит? - Она без конца повторяла этот вопрос.
- В твоих услугах больше не нуждаются-вот что происходит, - подал голос очухавшийся Иван.
- Почему?
Он не знал, что ей ответить, и вопрос Аиды относился не к нему. Мадьяр больше для нее не существовал. Он хотел выглядеть суперменом, безжалостным анархистом, а на деле оказался таким же слизняком, как и другие. Значит, как и раньше, нужно задавать вопросы себе и самой искать на них ответы.
- Почему? - повторила Аида. - Бампер нуждался в моих услугах. Он рассчитывал, что я выведу его на литовский синдикат. Что изменилось с тех пор? Появился новый человек, который готов оказывать подобные услуги! И этот человек находится здесь, в Питере! Это большой, солидный человек, а не какая-то там девчонка! Этот человек... Это у него на даче живет Борзой! Это он прислал Борзому людей на подмогу, чтобы они расправились со мной! Машина была расстреляна со всех сторон! Со всех сторон. Шансов уцелеть мне не оставили...
- Следи за дорогой! И сбавь скорость, сегодня мокрый асфальт! - давал распоряжения Иван, но она его не слышала.
- Только два человека в этом городе имеют выход на моего шефа, продолжала она рассуждать вслух. - Один сейчас находится в Испании. А другой... Нет, не могу поверить. Надо срочно узнать, кому принадлежит дача! Иначе можно сделать неверный ход, а промазать - равносильно смерти!
- Не надо ничего узнавать! Завтра же вылетаем во Львов!
- Да пошел ты!..
Она заехала в незнакомый двор на окраине города, остановила машину возле детской площадки, открыла дверцу, и ее тут же вырвало.
- Нервы,-объяснила Аида. В песочнице сидела девочка лет шести и с интересом смотрела на нее.
Она сидела в песочнице и строила дворец для жука-рогача, пойманного накануне. Жука вовсе не интересовали баллюстрады и анфилады, он норовил зарыться в песок, чтобы спрятаться от девочки. Он не знал, что уйти от нее невозможно, и когда мама позвала домой, жук из дворца опять переселился в спичечный коробок.
Дверь открыл Родька, он был чем-то напутан. Впрочем в их сумасшедшей семейке каждый день случалось что-нибудь из ряда вон. На этот раз все почему-то собрались в комнате прабабушки.
- Бабушка прихворнула и чего-то просит, а мы не понимаем, - беспомощно развел руками совсем потерянный отец.
- Аида, деточка, переведи нам! - умоляла мать.
Патимат, как всегда, молча, стояла в сторонке, прикрывая своим телом испуганного Родьку.
- Ах ты моя сладкая! - по-венгерски воскликнула бабушка. - Что бы я делала без тебя? Они ни черта не понимают! Самой малюсенькой просьбы исполнить не могут!
Девочку смешило слово "пицике" - "малюсенький", и старуха, зная об этом, часто использовала его. Услышав любимое "пицике", Аида хихикнула.
- Ты смеешься над нами? - прошипел отец. Он всегда так вытаращивает глаза, когда злится, что Родька сразу начинает дрожать. Но ее он не запугает, пока жива бабушка, пока в ней нуждается вся семья.
- Скажи этим олухам, чтоб заварили крепкий черный чай с кислыми яблоками. Сама я сегодня не встану, голова кружится. Наверно, давление. Врача мне не надо. Пусть не беспокоятся. А чай пусть Патимат заварит. Она лучше это делает, чем твоя мать. Твоя мать вообще ни на что не годится!
Девочке надо было сказать по-русски: "Черный чай с яблоками". Она сказала это по-аварски.
Патимат бросилась на кухню, а разгневанные родители удалились в свою комнату.
Бабушка посадила ее рядом и принялась заплетать косу.
- Волосы у тебя густые, цыганские, - приговаривала она, - и душа, наверное, цыганская. Когда вырастешь - беги отсюда, из этой дыры! Я уже старая, мне все равно, где сгнить, а тебя ждет счастье. Я точно знаю. Твои волосы об этом говорят и еще линии на ладошке...
- Волосы разве говорят? - удивилась девочка.
- А ты прислушайся. Всегда прислушивайся к себе!
- А вот деревья точно говорят! - по секрету , сообщила она бабушке. - У меня под окном тополь. Он хочет мне что-то сказать, а я не понимаю. Но я скоро выучу его язык!
- Глупенькая! Разве можно знать все! Оставь в покое несчастное дерево. - Старуха скрипуче рассмеялась, а потом вдруг сделалась очень серьезной. Запомни главное, деточка, сторонись слабых и сирых. Они, что камень, привязанный к шее, тянут на дно. Держись тех, в ком чувствуешь силу, и сама будь сильной. Только такты обретешь счастье. Твоя мать - слабая. Слабее дерева под окном и оттого несчастна. Твой отец только хочет казаться сильным, но и он слабее дерева. Они слабые люди, твои родители. Они тебе ничем не смогут помочь.
- Бабушка, если я убегу из дому, тебя никто не поймет и ты останешься совсем одна.
Старая Аида притянула девочку к себе и прижалась сухими губами к ее макушке.
- Ты за бабушку не волнуйся, малюсенькая. Бабушка проживет до ста лет и помощи ни у кого не попросит. У бабушки воля - металл, а сердце-камень...
Этой ночью она не спала. Думала о бабушкиных словах. За окном шептался тополь и квакали лягушки. В спичечном коробке шевелился рогач. Родька утверждал, что у деревьев и животных нет никакого языка, что все это выдумки поэтов. Что он в этом понимает? Он даже не знает языка своей матери!
Она могла с удивительной точностью сымитировать шелест листьев, кваканье лягушек, писк комара и даже чуть слышный шелест лапок жука в коробке, но смысл этих звуков до нее не доходил.
Шум ночного поезда прервал все разговоры. Железнодорожная станция находилась далеко от дома, но в их маленьком городке это было неважно. Ночью поезд влетал в каждое окно. Она любила слушать поезда, и стук колес казался ей самым красивым языком на свете. Когда-нибудь поезд умчит ее отсюда...
- Не надо меня уговаривать. Я уже купила билет на поезд и решения своего не изменю.
Люда чистила картошку, она объявила, что сегодня прощальный ужин. Марк держал на руках Андрейку, и тот пытался его оседлать. "Дядя Марк, ты - мой личный паровоз!" Майрингу ничего не оставалось, как только "тутукать" и таскать на себе малыша.
- По-моему, ты торопишься. - Роль паровоза сегодня давалась ему с трудом.
- Андрей, отстань от дяди Марка! - повысила голос Люда. - Пойди поиграй в свою комнату! Мальчик надулся, но безмолвно повиновался.
- Ты нервничаешь и вымещаешь зло на ребенке...
- А как мне не нервничать? Три дня прошло с тех пор, как исчезла Вера, и ни слуху ни духу! Заявить в милицию ты не разрешаешь...
- Милиция и без нас разберется.
- В чем разберется? Одна я знаю, куда в тот день ехала Вера, только мне она сказала об этом. И Аида с того дня не показывалась в кафе. Может, ее и в живых-то нет?
- Она жива.
- Откуда тебе известно? Ты ее видел?
- Я звонил Родиону в больницу. У него тоже несчастье. Убили подругу. Он собирался на ней жениться.
- Вот как. - Она посмотрела ему прямо в глаза, и Майринг не отвел взгляда.
- Да, я тоже так думаю, - признался он.
- А ты еще спрашиваешь, почему я уезжаю. Я боюсь и за себя, и за ребенка! - Она опустилась на табурет с недочищенной картошкой в одной руке и с ножом - в другой. - И за тебя я тоже боюсь...
С того самого дня, когда он впервые изменил жене, когда узнал в убийце брата Аиду, когда по совету Ирины не вернулся домой, жизнь превратилась в сплошную круговерть. Решил покататься на карусели, а ее забыли выключить.
В ту ночь Люда долго не открывала ему дверь, приняв за очередного клиента Виктора, не знавшего или забывшего, что наркоторговец давно переехал на тот свет. Только тогда Марк сообразил воспользоваться телефоном. Уж больно он был не в себе.
Люда восприняла приход Марка как должное и даже не стала стелить ему отдельно.
Наутро он почему-то не почувствовал угрызений совести. Наоборот, во всем теле была приятная легкость и в голове звучала давно забытая песня про Казанову. Действительно, "зачем делать сложным то, что проще простого?"
И, придя на работу, спокойно смотрел в глаза Ирине и даже давал ей, своему заместителю, кое-какие распоряжения. И она, не моргнув глазом, их исполняла, и она не видела в его поступке трагедии и не пыталась ничего выяснять. Отношения между супругами были, как всегда, деловыми и по-аптечному стерильными.
Марк не мог точно установить, с какого момента их семейная жизнь превратилась в аптеку, но произошло это, по всей видимости, давно. И еще в это утро он понял, что окружен людьми, которых не любит, и поэтому одинок. Одинок, имея жену, детей, любовницу и множество друзей. Одинок точно также, как в детстве, когда просил у родителей братика.
И было еще кое-что, в чем он боялся признаться самому себе. Его тяготило осознание безвыходности и бессмысленности происходящего. Да, он может пожить недельку-другую у Людмилы, он может даже вернуться к Соне, и та его непременно примет и забудет обиду, и они проведут еще много упоительных часов в доме нотариуса, но все равно в конце концов он вернется к жене и детям. К жене и детям. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Он никогда не решится бросить детей, разменять огромную, но неуютную квартиру на Васильевском острове, нанести сокрушительный удар по собственному бизнесу. Он не способен на такие подвиги. Кто-то другой - да, но не Майринг.
