Николай Агаянц - Дело о бананах
— Иди сюда, красавчик! Здесь воздух почище. — Горячей дрожащей рукой он коснулся локтя капитана и — вопросительно: — А как же тебя замели, дорогой?
— По глупости.
Действительно, глупая вышла история. Глупее некуда! Вот цена благодушия, расплата за то, что в гостинице позволил себе на мгновение размагнититься. И попал в ловушку! Теперь он сидит вместе с уголовниками, и неизвестно, сколько ещё придется здесь отсидеть. Споткнуться на ровном месте — идиотизм! Что же, Клодин? Удалось ли ей увидеть посла? Если да, то почему они тянут и ничего не предпринимают? Правда, прошло не больше часа. Да, да! Когда лифт спустился в холл (он хорошо это помнит), часы показывали пять минут четвертого. Значит, сейчас начало пятого. Смогут ли в посольстве связаться с шефом полиции или министром внутренних дел? А кто же та девчонка, которой удалось обвести вокруг пальца его, опытного контрразведчика? И чем всё кончится? Господи, как она орала! Будто её режут или впрямь насилуют. Надо же, такая трогательно юная, невинная на вид и — шантажистка!
Исель был взбешен, но что он мог сделать?! Оставалось — ждать. Он уселся на пол в углу камеры и задремал.
Ему снилось, что мальчишкой он бредет по маленькому аккуратному кладбищу в своем родном Эль-Реале. Полдень. Вокруг ни души. Тишина. От нагретых солнцем надгробий пышет жаром. Ему душно. Рубашка взмокла. Но он идет от могилы к могиле, что-то ищет. Ага, вот здесь похоронен его дед Амилькар Прьето. Рядом — бабушка. Чуть подальше — отец. Боже, упокой их души! Но откуда этот резкий запах свежих цветов и плесневелой сырости? Он оглядывается и видит свежую, только что выкопанную могилу. “Не подходи! Обойди стороной!” — уговаривает он себя, но его тянет, тянет почему-то к разверстой яме, усыпанной кроваво-красными цветами. Преодолевая смутный страх, он заглядывает в могилу. Там пусто: только на дне лужица зеркалом отражает глубокое синее безоблачное небо. Он с облегчением отходит от края и замечает мраморную плиту, утонувшую в цветах. Он падает на колени, разгребает лепестки, сдирает их с плиты, чтобы прочесть, что же на ней написано. Буквы проступают медленно. Имя — родное, близкое, он знает его и не верит, он кричит и плачет — неправда! неправда! — и снова видит на белом мраморе в красных, как кровь, пятнах цветов расплывчатую, смазанную надпись…
Давид Пере, посол Панамской республики в Коста-Рике, нервничал и с состраданием посматривал на сидевшую напротив него Клодин. Битых два часа он пытался дозвониться до министра иностранных дел Гонсало Фасио, и все напрасно: тот как уехал на совещание в президентский дворец, так больше и не объявлялся. Разыскать министра внутренних дел Эдгара Аррейо Кордеру тоже пока не удалось. В довершение всего выяснилось, что “потерпевшая” — пятнадцатилетняя Элена Гавидиа — приходится племянницей влиятельному депутату парламента от правой партии “Национальный союз”. Дядюшка успел уже выступить в интервью на телевидении с грозным заявлением, что, дескать, он “не потерпит”, и “не оставит”, и “добьется”, и “засадит гнусного насильника в каталажку”… А потом — час от часу не легче — вышла вечерняя “Пренса либре” с репортажем и фотографиями — как полагается! — о “нападении сексуального маньяка на бедняжку сеньориту Гавидиа”. Автор репортажа не пожалел красок, чтобы показать, “какое чудовище этот сеньор Прьето, вознамерившийся в кабине лифта (!) овладеть (!!) юной, прелестной школьницей (!!!)”. Пронырливому репортеру удалось раздобыть магнитофонную запись, “случайно сделанную одним из операторов гостиничными лифтами”, который пожелал остаться неизвестным, но “как честный и порядочный гражданин не мог утаить документ, изобличающий насильника”. Словом, дело принимало скверный оборот. На снимках — Элена в фас (крупно: растрепанные волосы, хорошо подретушированные царапины на шее, обнаженная грудь слегка замазана по велению цензуры) сквозь слезы улыбается. Подпись: “Я счастлива, что вырвалась из лап негодяя”. Элена — в профиль Подпись:“Он посягал на мою невинность”. Элена — в полный рост. Подпись: “Я отбивалась как могла: кулаками, ногами. Я вцепилась насильнику в волосы и выдрала бы их, если бы лифт не спустился вниз и не подоспели полицейские”. Были и две фотографии Иселя: мрачное, возбужденное лицо (“Вглядитесь в глаза маньяка!”) и он — в наручниках (“Насильнику не уйти от возмездия!”) — продирается сквозь строй любопытных. Тон репортажа в “Пренса либре” и материалы, появившиеся в передачах некоторых радио- и телестанций, не оставляли никаких сомнений в том, что раздуваемый вокруг Прьето скандал был задуман заранее и разыгран как по нотам. Было ясно также, что кое-кто из коста-риканских оппозиционеров постарается придать этой истории политический оттенок, а возможно, и бросить тень на отношения между двумя республиками. Но самое главное — посол это прекрасно понимал — в расчеты организаторов провокации входило задержать как можно дольше панамского контрразведчика в Сан-Хосе и тем самым помешать успешному завершению его миссии. Всё это так… Всё это так. Но чем и как помочь капитану Прьето выпутаться из более чем деликатной ситуации? Добиться, чтобы его выпустили под залог? Ход верный и надежный, но это полумера. И вряд ли сегодня успеть. Сейчас нужно немедленно с ним повидаться и, кроме того, сразу же позаботиться об адвокате. Посол нажал кнопку и, когда помощник его вошел в кабинет, попросил того дозвониться (“достаньте его хоть из-под земли”) до сеньора Освальдо Берналь де ля Роко, главы коллегии защитников в столичном округе, и направить адвоката в центральный полицейский участок Сан-Хосе. Сам он вместе с сеньоритой д'Амбруаз тоже отправился туда.
Может быть, Иселю и на самом деле пришлось бы довольно туго, и торчать бы ему неведомо сколько в коста-риканской столице, пока велось бы разбирательство скандального происшествия, невольным участником которого он стал. Может быть. Если бы не излишняя словоохотливость и чрезмерное рвение “потерпевшей”. Элена Гавидиа, расписывая корреспондентам в деталях встречу с “сексуальным маньяком”, его злонамеренные действия и своё бесстрашие, явно хватила через край. Дотошному следователю, Виктору Триго, и адвокату капитана Прьето (сеньор де ля Роко явился в участок к вечеру) не составило большого труда уличить “бедняжку” во лжи, после чего сфабрикованное против панамца обвинение в “покушении на изнасилование” само собой отпало. Конфигурация, направление и глубина царапин, оставшихся на лице, груди и шее Элены, даже при поверхностном осмотре убедили экспертов в том, что их нанесла себе сама “жертва” (капитан коротко стриг ногти и при всём желании не мог оставить на коже девочки подобные следы). При медицинском обследовании пятнадцатилетней Элены выяснилось также, что “Орлеанская девственница” из Сан-Хосе, мягко говоря, заблуждалась, заявляя репортерам, будто в лифте её хотели лишить невинности. Её утверждения насчет того, как она отчаянно сопротивлялась и чуть не сняла скальп с “негодяя насильника”, не выдержали проверки. На фотографиях, отпечатанных с негативов, которые следователь и адвокат запросили из редакции “Пренса либре” и других газет, капитан Прьето предстал тщательно причесанным, с безукоризненным (волосок к волоску) пробором. Так, одно за другим, отметались свидетельства “пострадавшей”.
Всё это, вместе взятое, привело и следователя и адвоката к выводу, что если и следует заводить судебное дело, то не по обвинению сеньора Иселя Прьето в посягательстве на честь сеньориты Элены Гавидиа, а напротив, по обвинению школьницы в умышленном шантаже, в лжесвидетельстве и соучастии в заранее спланированной провокации против представителя дружественного народа Панамы. Словом, когда на следующий день (Иселя под залог в десять тысяч колонов, уплаченных посольством, выпустили из полицейского участка) “насильнику” и “пострадавшей” была устроена очная ставка, девчонка не выдержала и под тяжестью неопровержимых улик разревелась.
Так следствию стало известно (позже делом занимались органы безопасности Коста-Рики), что с первого же дня своего пребывания в Сан-Хосе капитан Прьето оказался под неусыпным наблюдением, что его телефон в “Гранд-отеле” постоянно подслушивался; что в гостинице Иселя круглосуточно подкарауливали, выжидая удобного случая, четверо парней и две девицы (им пообещали по тысяче колонов), что, если бы в тот день сорвалась провокация с Эленой Гавидиа в лифте, его бы всё равно вовлекли в шумный скандал (рыжеволосая, рослая Мария Харакемада была готова броситься на шею к капитану у газетного киоска, и тут немедленно вмешались бы три её “дружка”, четвертый в это время задержал Клодин у входа в “Гранд-отель”); что полицию вызвали к месту “происшествия” анонимным звонком (за четверть часа до самого происшествия)…
— Леди и джентльмены! Наш самолет компании “Панамерикэн” совершает регулярный рейс из Сан-Хосе в Панама-сити. Время полета — час двадцать минут. Просьба пристегнуться ремнями и до посадки воздержаться от курения. Желаю вам приятного путешествия! — Голос стюардессы звучал мягко, приветливо. Даже надоевшему, заученному, тысячи раз повторенному и слышанному тексту он придавал теплоту и какую-то домашнюю интимность.
