Марина Серова - Коллекционер женщин

— Нелитературно ты как-то выражаешься, Танюша.

— Тебя не спрашивают.

Объясните мне, люди, в чем тут дело? Напрашивается вывод: любимица «известного бизнесмена» и хозяйская помощница — заодно. Какой смысл, не понимаю. Что за резон мадемуазель Беловой подставлять сообщницу?

— Фу, как грубо!

— И кто в таком случае тюкнул мальчика Витю антикварным канделябром? Если не Ксения, то — моль. А эта — за что? Королева — еще понятно; но моль бледная… Страшно подумать: может, «добропорядочный семьянин» был еще и Настенькиным любовником?

Ничего не понимаю. Путаница какая-то. Определенно, стоит нанести визит сударыне Беловой — может, хоть что-нибудь выясню.

— Ну да, то же самое ты говорила, когда собиралась «разоблачить» Ксению.

— Как я от тебя устала, alter ego!

15 часов 59 минут

Ну-с, стоим перед запертой дверью и никак не решимся поднять руку к кнопке звонка. Это на тебя совершенно не похоже, Татьяна Александровна.

— Дверь — ничего себе дверь; реечками обита. «Глазок» аккуратный такой.

— Ненормальная! Ты где-нибудь видела неаккуратные дверные «глазки»? Они же все круглые.

— Логично.

— И ты тоже круглая… — можно не продолжать.

Что с тобой стряслось, Таня, дружочек? С поезда прыгать — чуть ли не на полном ходу — ты не боялась; дерзить Кабану, предводителю местной мафии, тоже хватило храбрости… вроде бы. Не опасалась сорваться, направляя машину к обрыву… Так в чем же дело?

— Отчего я так страшусь первой встречи, первого свидания с нею глаз на глаз? Вечно приходится преодолевать какой-то барьер, перешагивать через себя.

За дверью тихо. Может, еще и нет никого?

Сумасшествие. Не съедят же меня там. Красивая, самоуверенная «железная леди» «снаружи» — и беспомощная паникерша «внутри». Странно. Непонятно. Глупо.

…Немедленно возьми себя в руки, Татьяна. Вот так, молодец. А теперь изобрази приветливую улыбку: кто-то поднимается по лестнице. Обернись.

— Ой, Татьяна Александровна! — вдруг заверещало у меня за спиной.

Я вздрогнула.

— Здравствуйте, какими судьбами! А я не жду сегодня никого!

Убавь громкость, милая.

— Добрый день, Настя. Извините, что без приглашения.

— Ничего-ничего!

Детка, ты можешь кричать немного тише?

— Это даже хорошо, что неожиданно: сюрприз-то какой!

Или дама беспросветно глупа, или играет. Если играет, то плохо: «ненатурально», как говорил один мой знакомый.

Белова бросила мне на ногу тяжеленную авоську (я чуть не взвыла; кирпичи там, что ли?) и достала из кармана длинного драпового пиджака связку ключей.

— Одну минуточку. Сейчас покажу вам мое скромное жилище.

Я осторожно высвободила ногу. Ноет. Нет, в сумке не кирпичи — в сумке гири. Каждая по тонне.

На всякий случай отошла в сторонку.

— Заедает, — констатировала моль и после продолжительной паузы пояснила: — Замок заедает. — Но тут же утешила: — Но мы его — ничего, он у нас — сейчас.

Хм, а она очень даже славненькая в этом коричневом драповом костюмчике. Юбочка короткая… Насте идет. Ножки стройные. Модные туфли. Оказывается, девица умеет одеваться. Вот только с косметикой немного не в ладах.

Слушайте, люди! — осенило меня. А может быть, моль бледная — это у мадемуазель Беловой имидж такой? Эдакая скромненькая блондиночка…

Но все равно — страшна, подруга. Страшна как атомная война. Даже в премилом драповом костюмчике.

Начали — за здравие («очень даже славненькая»), кончили — за упокой («страшна, подруга»). Как вы последовательны, Татьяна Александровна.

— Ну вот, наконец! — выдохнула «домохозяйка и гувернантка».

С силой толкнула дверь.

— Входите, пожалуйста. Только у меня, извините, немного не прибрано. Вы уж не обращайте внимания.

Да уж, так и быть, не стану.

Моль неожиданно легко подхватила авоську с кирпичами — или гирями — и вслед за мной переступила порог своего «скромного жилища».

…Прихожая уютная; чистенькая, светлая. Определенно, прихожая нравится мне больше, чем девочка Настя.

— Сейчас я чайник поставлю, — радостно сообщила Белова и исчезла за дверью кухни вместе с неподъемной ношей.

— Вы пока проходите в комнату, располагайтесь. Там диван и два кресла. И еще стулья.

Издевается она, что ли?

— Чувствуйте себя как дома…

…А вот комната странная. Как объяснить? Кажется, все на месте: современная мягкая мебель, сервант, стол… ковер на полу… Но — как в гостинице; никаких личных вещей. Женщины обычно любят наставлять всюду, где только можно (и где не следует — тоже), всякие милые безделушки… Здесь — ни одной. И нет книг. Моль то ли неграмотная, то ли… не знаю, что и подумать.

М-да. Интересное «жилище». Ночью в нем, наверное, жутковато. Не спится; лежишь, смотришь в потолок… белый; стекло и хрусталь в серванте, отражая мертвенный свет луны, таинственно мерцают…

Бр-р!.. На мистику, Танечка, потянуло? Отдыхать тебе пора, радость моя. Вот закончишь это дело — и на покой. А то с головкой у нас что-то не в порядке: то стихи читать хочется, то детские «страшилки» вспоминаются… Ох-ох-ох… Нет, на пенсию надо, на заслуженный отдых…

…А где молька? Она что, до сих пор чайник на огонь ставит? За это время можно было костер развести. Может, помочь?

— Помочь — что сделать? Поджечь квартиру?

— Скажешь тоже! Типун тебе на язык!

…Да-с, граждане, внутренний монолог — еще куда ни шло, но внутренний диалог (выражения-то такого не существует)… Это уже ни в какие рамки, понимаешь, не лезет.

…Насте явно нужна моя помощь, в противном случае я проторчу здесь до позднего вечера… больная и голодная.

Кстати, который час? Удивительно: в этом доме даже часов нет. Счастливый человек — мадемуазель Белова… если верить Грибоедову.

— Настя, вам помочь?

Молчание.

Я «направила стопы свои» в сторону кухни. Без нашей персоны «домохозяйке и гувернантке», кажется, не обойтись.

— Настя…

Пар, пар, пар…

Вода в чайнике, похоже, давно уже выкипела. Моль бледная, не обращая на сие прискорбное обстоятельство ни малейшего внимания, сидит на корточках возле буфета и старательно гремит кастрюльками.

Услышала мой голос, на мгновение замерла испуганно — и лихорадочно принялась даже не ставить, нет, скорее заталкивать, если можно так выразиться, стоявшую возле ног посуду обратно в шкаф. Кастрюльки столь грубому обращению с их нежной «плотью» воспротивились и «заталкиваться» не желали: все с грохотом катилось на пол.

Настя съежилась, зажмурилась, закрыла ладонями уши.

«Отгремели раскаты… кастрюль»… и я окаменела: на весь этот «металлолом», на гору посуды — бум — с верхней полки буфета свалился большой красивый чугунный подсвечник.

…Немая сцена.

…Чайник на плите продолжал громко возмущаться.

16 часов 44 минуты

Веселая жизнь настала, господа. Напросилась, называется, к мольке на чай.

Чаем нас так и не угостили…

Зато преподнесли другой подарок — более ценный. Вследствие чего насмерть перепуганная мадемуазель Белова бьется в истерике, и нет никакой возможности ее успокоить. Вот кто способен залить слезами раскаяния мое вечернее платье!

Позвала Мишу — чтобы не оставаться с Настенькой наедине; попыталась дозвониться до Димы — не вышло.

В случае с Ксенией милиция ничем помочь не могла; стражи порядка только испортили бы все: там — папа; разве «известный бизнесмен» допустит, чтобы какие-то охранники вмешивались в безоблачную жизнь его любимицы. Приходилось действовать в одиночку.

Теперь же Дима в роли «меча правосудия» будет мне большой поддержкой. Надо только эту «поддержку» где-то отловить.

Тоска. Моль бледная захлебывается слезами и упорно отказывается глотнуть воды, которую ей весьма настойчиво предлагает мой возница.

— Миша, оставьте девушку в покое.

Ксения вела себя более достойно, несмотря на град обвинений… необоснованных, кстати. Что ж, остается сидеть и ждать, пока мадемуазель Белова придет в себя. Сколько на это потребуется времени, никому не известно.

— Миша, друг мой, будьте готовы к тому, что нам придется заночевать в сем скромном обиталище.

Шофер кивнул. Моль никак не прореагировала.

Я удобно устроилась в кресле, вняв давней просьбе хозяйки чувствовать себя как дома. Возница мой, не выпуская из рук, как великую драгоценность, стакан с водой, присел на краешек дивана.

…Хорошо-то как! Почему-то мне всегда хорошо, когда всем остальным плохо.

Я вспомнила о Баргомистрове. Значит, орудием убийства этого несчастного человека действительно являлся канделябр — великолепный, старинный, на три свечи. Отпечатков пальцев на подсвечнике, конечно же, обнаружено не будет.

Вопрос первый: для чего девочке Настеньке понадобилось прятать канделябр, да еще в буфете? Не проще ли было утопить сей антикварный предмет в Волге, как было велено написать в добровольном признании Голубкову?