Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот
— Тащи его сюда, — сам Корнилов загорелся этой идеей. — Как звали твоего лыжника? Александр Сергеевич? Под Пушкина работал? Ничего, ничего. Не такие у нас горели. Жанна д’Арк, Эсмеральда….
— Джордано Бруно, Ян Гус, — Аня дополнила ряд мучеников мужскими именами.
— Мы ему сейчас организуем «горящую» путевку на небо! Что же ты медлишь, сестра-инквизиторша? Бензин и огонь — наши, жертва — ваша. Лыжи старенькие у нас есть… Лыжи бы и для макивары сгодились… Да ладно! Для святого дела ничего не жалко. Мой физкультурник был хоть не сволочью, но кретином еще тем… Отрекаешься ли ты от «козла», секундомера, лыжной мази и гимнастической палки, чучело? А вот и великая инквизиторша, бывшая последняя лыжница, бежит. Последние лыжники будут первыми, первые же физкультурники да будут последними. Аминь…
Аня вынесла на улицу голубой комбинезон с белой, искусственной опушкой.
— Молния, правда, сломана, — сказала она, отчего-то смущаясь, и протянула его мужу. — За тряпками бежать?
— Зачем? — не понял Корнилов.
— Сам же придумал чучело набивать.
— Погоди…
Аня с удивлением смотрела на Корнилова, который держал ее голубой, старенький комбинезон, как ребенка, не в руках, а на руках. Ей показалось, что руки его дрогнули, будто он хотел поднести китайский ширпотреб к лицу, но сдержался.
— Что с тобой?
Она попыталась заглянуть Михаилу в глаза, но он, хоть и был намного выше ее ростом, умудрился их отвести.
— Знаешь что, — сказал Корнилов, наконец, — отнеси-ка ты его назад. Не надо его сжигать и выбрасывать его не смей.
— Это почему же? Мой комбинезон, что хочу с ним, то и делаю, — заупрямилась Аня.
— Прошу тебя, не трогай его. Я так ясно представил, как ты идешь в этом комбинезончике по снегу, едва переставляя лыжи и волоча за собой палки, как тебя обгоняют дикие школьники. Как злорадствует самый гадкий из всех Александров Сергеевичей, какие он шуточки отпускает в твой адрес… Мне кажется, что и тогда я тебя любил, на этой лыжне, помогал тебе дышать, поддерживал. Наверное, в тот зимний день я что-то такое почувствовал, не понял ничего и удивился. А это была уже любовь к далекой девочке, ковыляющей на лыжах и падающей в снег…
Корнилов прижал Аню к себе. Между ними повис голубой комбинезон с белыми опушками.
— Не так уж плохо я и ходила на лыжах, — возразила Аня. — Просто класс у нас был очень спортивный. Бугаи одни. Только вот физрук был очень злобный. Физрук де Сад…
— Ты еще не видела злобных тренеров, — успокоил ее Михаил. — Вот оборудую я зал, соберу на тренировку своих коллег по ментовскому цеху, тогда ты поймешь, что ваш Александр Сергеевич был ангелом по сравнению со мной. Я им устрою проверку кондзё, прыжок в иное психологическое состояние!
— А мне можно будет понаблюдать за вашей тренировкой?
— Если только ты сумеешь прокрасться и оставаться незамеченной. — Корнилов был очень серьезен. — Но как только я тебя обнаружу, пеняй на себя.
— Синяя Борода…
В субботу впервые усадьба Корниловых принимала столько гостей и столько машин, и впервые Сажик показал себя настоящим черным терьером. Когда первая «девятка» въехала в ворота, он только наблюдал за ней. Когда же она остановилась за дубом, дверь приоткрылась, и чужая нога вступила на родную землю, Сажик без лая, но с низким клекотом бросился на гостя. Тот едва успел захлопнуть дверь перед самой клыкастой мордой.
— Миш, это тоже тренировка? — спросил молодой коротко стриженый парень, опуская стекло.
Сажика пришлось запереть в одной из пустых комнат с двумя косточками: настоящей и игрушечной. А машины все подъезжали, совершали круг почета вокруг старого дуба и парковались на воображаемой Аниной грядке.
— Что же ты не предупредил? — сокрушалась хозяйка. — Чем я накормлю столько гостей? Это же…
— Я же тебя предупредил, — перебил ее спокойный Корнилов. — Это не гости, это мои соратники, ученики. Никаких гостеприимностей, сюсюканий. Приехали, пострадали и уехали. Даже прощаться с ними не стоит…
— Ты сказал «пострадали»? — не поняла Аня.
Что Корнилов не оговорился, она поняла минут через пятнадцать. Аня сидела на кухне, переживая мучения ограниченной в гостеприимстве хозяйки, как вдруг с улицы до нее донесся сдавленный крик. Тут же ему ответили такие же мученические голоса. Потом все стихло. Но через пару минут нестройный хор великомучеников повторился. На этот раз Ане послышался голос Корнилова среди прочих криков, и она вышла на улицу.
Дверь в додзе была закрыта, но когда Аня подошла поближе, створки чуть приоткрылись, словно ей навстречу.
— По глотку свежего воздуха на брата, — в проеме показалась рука Корнилова, и послышался его голос. — Все, чем могу, бойцы.
Подкрадываясь, Аня поймала себя на мысли, что боится быть обнаруженной не в шутку, а всерьез. В этот момент у нее было странное ощущение, что Корнилов, который обнимал Аню, прижимал к груди ее голубенький школьный комбинезончик, и Корнилов, дававший ей строгий наказ не приближаться к додзе, были разными людьми. Это была какая-то новая супружеская игра, по правилам ей незнакомым.
Оставаться незамеченной было довольно просто, потому что людям внутри помещения было явно не до нее. Их крики с каждой минутой, с каждым Аниным шагом, меняли свою эмоциональную окраску. Когда Аня сделала последнюю остановку перед тем, как заглянуть в щелочку, в голосах уже не было ярости, негодования, возмущения. Оставалось только чистое, без примесей отчаяние.
— Тварь! Сопляк! Гусеница! — за дверью взревел Корнилов голосом едва ей знакомым.
Аня так испугалась, что заглянула внутрь, уже не таясь. Параллельно бетонному полу висели в воздухе люди в черных и белых кимоно. Так Ане показалось с первого взгляда. Но, присмотревшись, она поняла, что они стоят на одном кулаке, упертом в пол. Другая рука у каждого из них была заложена за спину. Больше половины из них уже просто лежали на животе, видимо, сдавшись.
— Выше задницу, гаденыш! — орал ее нежный супруг и бил орущих мужиков палкой по ногам и плечам.
Ей стало страшно за Корнилова: вдруг эти люди, среди которых были солидные отцы семейств и спортивные молодые парни, устроят бунт, вполне осмысленный и такой же беспощадный, как издевательства Михаила. Но они только орали, получая тумаки, и падали один за другим на пол. Один из ребят упал так, словно руку-подпорку неожиданно выбили из-под него, и разбил себе нос.
— Иди к колодцу, умойся, — приказал ему Корнилов.
Парень, зажав нос руками, выскочил прямо на Аню. Она сделала ему страшные глаза, приложила палец к губам и повела его к колодцу.
Имея водопровод, воду для готовки Корниловы брали из колодца, приписывали своей воде необыкновенные вкусовые качества и целебные свойства, хотя вода была обыкновенной, просто очень холодной.
Пока парень проливал кровь в Анину земельную собственность, она достала ведерко воды, заставила пострадавшего сесть на землю и запрокинуть голову.
— Вы с ума там все посходили? — спросила она шепотом, прикладывая ему к переносице мокрый носовой платочек.
— Все путем, хозяйка, — оскалился он довольной улыбкой. — Миша — молоток, сделает из нас бойцов, самураев, как обещал. Я ему верю…
— Но только доживут до дня победы не все.
— Ничего, нос — ерунда, спасибо…
Аня никогда не видела подобных тренировок — ни в кино, ни по телевизору. Следующим упражнением был… крик. Яростный, устрашающий ор в лицо своему противнику. Мужчины орали самозабвенно, широко открывая пасти, как самцы гиппопотамов во время ритуальных боев. Следующим заданием было сваливание партнера на колени резким рывком за отвороты кимоно, иначе говоря, за грудки. Бедолаги бились коленными чашечками о бетонный пол, вскакивали и заставляли своего партнера проделать то же самое, только еще больнее… Первой не выдержала наблюдательница Аня и ушла домой.
— Твое счастье, что ты мне не попалась, — сказал Корнилов, отказавшись от ужина и попросив только зеленого чая.
— Что это было? — спросила Аня, которая еще не могла привыкнуть к существованию таких непохожих друг на друга Корниловых.
— Обычная тренировка. Проверка своего кондзё, преодоление собственной слабости, истребление жалости к самому себе, повышение психофизического уровня, тренировка умения идти до самого конца, переносить боль, унижение и дикость человеческих отношений, поиск скрытых резервов, выращивание у себя песьей головы… Ань, я могу еще очень долго перечислять, что дает такая тренировка, хотя все это по-японски называется одним понятием — мэцкей сутеми.
— Мэцкей сутеми, — повторила Аня. — А как ты узнал, что я подсматривала?
— По окровавленному платочку, — утробным голосом произнес Михаил. — Ты подарила Кассио на память мой платочек. Ты перед сном молилась, Дездемона?
