Марина Серова - Ты отдашь все!
– А это и есть покойный ныне Лева Марков, – ответил Максим.
Еще несколько картинок представляли собой портреты Маркова, сделанные в разное время в разных местах. Марков был представлен во всевозможных ракурсах, но его лукавая, с ехидцей, улыбочка оставалась неизменной. На одной картинке были изображены Марков в обнимку с Гайворонским.
– Это я фотографировал, – сказал Максим. – Перед Левиным отъездом.
Директор музея гордо поджал губы.
– Это, конечно, очень интересно, – прокомментировала я, – но хотелось бы все же увидеть текст нужного нам письма.
– Сейчас, сейчас, – спокойно проговорил Максим, выгружая картинки и водя курсором по текстовым файлам. – Это не то... Это мы уже читали... Это письмо самого Севы. Вот, то самое, где он просит Леву об одолжении. А вот и ответ.
Заботкин нажал на клавишу «просмотр», и передо мной и всей остальной компанией появился текст.
«Сева, пупсик! Приветствую вас, дорогой мой! Правда, этим обращением я рискую навлечь на себя гнев вашей милости. Или к вам уже надо обращаться по-другому? Может быть, ваше высочество? Или – ваше величество? А может быть, и преосвященство? Или святейшество? В общем, Сева... Все, что вы мне написали в прошлом письме, оказалось на поверку страшнейшей лажей и полной буффонадой. Вы выставили старого бедного Леву на посмешище в глазах этих тупоголовых жирных свиней, которые называют себя немцами! Бедный Лева вынужден был провести четыре дня в Мюнхене, заплатив за квартиру 700 (семьсот!) марок. Вы представляете, какие это деньги, Сева? Нет, вы не представляете! Потому что весь ваш жалкий краеведческий музей можно купить за эти деньги, которые Лева отдал за просто так. Более того, в архиве, куда Лева обратился, он был вынужден отдать еще 200 (двести!) марок. Вы не представляете себе, какие это деньги! И какой результат? Да никакого. Никакие сведения, которые подтверждали бы наличие у Людвига Второго отпрысков, оказавшихся потом в России, не подтвердились! Не подтвердились, Сева! А у меня, между прочим, болеет мама, за которой требуется уход».
Далее следовал длинный перечень заболеваний мамы, и я попросила Максима его пролистнуть.
«...Лева был вынужден предстать полным идиотом перед своими коллегами-таксистами, которые подняли вас на смех. Флегматичный поляк Яцек и наивный албанец Ахмет надорвали-таки свои животы. Единственным полезным результатом от всего этого я считаю то, что Яцек и Ахмет за мой рассказ о ваших претензиях на баварский престол бесплатно угостили меня пивом и сосисками. От сосисок я был вынужден, к сожалению, отказаться – по религиозным соображениям. В общем, Сева... Я так понял, что вы по-прежнему просто не хотите работать, как все нормальные люди! Вы хотите продолжать протирать ваши штаны! Кстати, как они там, зашивает ли Риточка на них дырки? Я так вам скажу: ваш музей вам надоел, и вы хотите протирать штаны в более комфортных условиях: стать аристократом и страдать маниловщиной в баварском замке. Не получится, Сева! К сожалению, дружище, не получится!
Но, зная вашу неугомонность, я предполагаю, что вы и дальше будете бомбардировать меня своими дурацкими письмами. Так вот, я заявляю вам: ваш диагноз, который врачи вам поставили – совершенно, кстати, справедливо, – в этом случае я буду вынужден обнародовать. Обнародовать всем, включая функционеров Тарасовского управления культуры. Нет, поймите меня правильно, я абсолютно не хочу этого, не надо делать из Левы свинью. Но боюсь, что иначе просто нельзя заставить вас перестать валять дурака. Вам нужно просто ехать и устраиваться официантом в Европу и не мечтать больше о престолах, Сева! Вы понимаете меня? Лева всегда был практичным человеком, послушайте старого бедного еврея! Вы великолепно будете выглядеть в роли лакея. Ваше прирожденное чувство благородства позволит вам устроиться в хороший ресторан. Если, конечно, Лева этому (за скромную, естественно, плату) поспособствует. Вы слышали? Однозначно – официантом! И никаких потуг на высшее общество!
Ваше предложение – поступить к вам на службу дворецким – мне, безусловно, польстило, но я хотел бы заранее обговорить сумму моего жалованья. В противном случае это предложение меня не заинтересует. В общем, Сева, я закругляюсь, потому что меня зовет мама, а завтра мне надо рано вставать и садиться за баранку, зарабатывая свои деньги.
Напомните, кстати, о моем существовании господам Заботкиным. Я еще жив и не собираюсь доставлять им радость своим преждевременным уходом из этой жизни. Кстати, в Мюнхене я обнаружил клинику, в которой успешно решают те самые проблемы, которые случились у наших с вами друзей. По-моему, по деньгам это выйдет даже дешевле, чем в Москве. Разницу они могут подарить старому бесполезному Леве за то, что он помнит об их существовании и тратит свое время на поиск нужных для них вариантов. Но, кажется, я становлюсь излишне многословным. Да и мама по-прежнему зовет меня из соседней комнаты обедать. На сем остаюсь ваш непреклонно Лев Марков (Белявский). Азохен вей».
– И почему ты не хотел показать нам сразу это письмо? – спросил Максим.
Гайворонский, набычившись, молчал.
– Сева, а что это он пишет про какой-то твой диагноз? – полюбопытствовала Марина.
Всеволод Олегович совсем смутился и беспокойно заерзал на стуле.
– Это всего лишь обычный Левин юмор, – запинаясь, проблеял он.
– Мне вначале тоже показалось, что это юмор, – нахмурился Максим Заботкин. – Поэтому я и не придал ему значения. Но сейчас я думаю...
С этими словами он поднялся со стула и шагнул в сторону старенькой тумбочки с резными ножками, за которую Гайворонский сунул отнятую у Максима книгу. Заботкин извлек ее оттуда. Это была старая толстая книга, с желтенькой закладкой где-то посередине.
Я подошла и заглянула Максиму через плечо:
– Учебник по психиатрическим заболеваниям... – прочитала вслух.
Марина пока еще не понимала до конца, в чем дело, и только вопросительно смотрела на супруга. Максим открыл книгу на заложенной странице и сказал:
– Тут галочкой помечено...
– Читайте, пожалуйста, вслух, – попросила я.
Максим начал читать:
«Паранойяльная шизофрения... Характеризуется... Образование сверхценных идей – болезненная привязанность к другому человеку, неадекватные устремления карьерно-амбициозного характера, не подтвержденные ни предыдущим опытом, ни личными качествами. Пониженная самокритичность, снижение трудовой и половой продуктивности... Слабо корректируема. Больного переубедить практически невозможно...» – Так, так. – «Часто сопровождается бредом, в экстремальных ситуациях возможны агрессивные проявления...»
Заботкин, закончив читать описание симптомов, недоуменно посмотрел на присутствующих.
– Господи! – испуганно ойкнула Марина. – Сева, да это же прямо про тебя...
– В этой книге можно найти кучу симптомов, которые в изобилии наблюдаются и у вас! – бросил Всеволод. Однако он явно смутился, покраснел и нервно заходил из угла в угол по комнате.
– Я думаю, нам стоит прочитать письмо самого Всеволода Олеговича, ответ на которое мы только что лицезрели. Из него, наверное, все станет ясно, – предложила я.
– Я не дам вам читать мое письмо! – Гайворонский внезапно выхватил у Максима учебник и огрел им Заботкина по голове. – Правильно Лева говорил: для того чтобы у вас что-нибудь в мозгах появилось, нужно подойти и дать вам по башке толстой энциклопедией! – ликующе завопил он.
– Ну, знаете ли... Сева, вы исчерпали ресурсы моей толерантности, – сказал Максим, потерев ушибленное место, и направился к телефонному аппарату. – Мне кажется, нам следует вызвать психиатрическую бригаду!
– А у меня телефон не работает! – продолжал ликовать директор музея. – У нас с Риточкой нет денег, чтобы оплачивать услуги ГТС. Ня-ня-ня, ня-ня-ня!
Гайворонский дурашливо заиграл в воздухе ладонями и, пританцовывая, заскакал на одной ножке. И показал Заботкину язык.
Я улыбнулась и нащупала в сумочке свой сотовый. Тем временем, пользуясь тем, что Максим и Сева «замкнулись» друг на друге, Марина быстро загрузила файл с письмом Гайворонского, и перед моими глазами появился текст:
«Здравствуй, Лева! Большое спасибо тебе за письмо, оно меня очень порадовало, – начиналось его письмо классическим школьным стилем. – У меня все по-прежнему, супруга меня не понимает и не любит, и вообще, никто не понимает. У меня осталась одна радость в жизни – это общение с тобой. В прошлом своем письме ты выбрал для меня не очень теплые слова. Хоть ты меня и обидел, но я все равно хорошо к тебе отношусь. Я рад, что ты зарабатываешь деньги, ты всегда об этом мечтал. Передавай большой привет от Севы своей мамочке и пожелай ей долгого здоровья.
А у меня, Лева, вокруг полный хаос. Я понимаю, что родился не в свое время и не в том месте. Это просто не мой мир! К сожалению, я опоздал родиться. Вокруг я встречаю одно сплошное непонимание! Меня окружают жалкие людишки, погрязшие в своих ничтожных бытовых делах. Про Заботкиных я даже говорить не хочу, потому что они, по своему обыкновению, только смеются надо мной. Эти пошлые люди не видят, как гнусна и отвратительна жизнь, и продолжают ею наслаждаться, не задумываясь над тем, что все, что нас ждет, – это тлен! Одним словом, ни одной родственной души.
