Людмила Басова - Каинова печать
В десятый класс Витя перешел, когда ему уже исполнилось восемнадцать. На него заглядывались девчата, но он по-прежнему был домашним мальчиком. Закончить школу, поступить в Московский институт, стать известным, а может, и знаменитым художником – это была мечта, которая вполне могла стать реальностью. Мама Роза сначала и слушать не хотела о его отъезде, но потом смирилась. Москва не так уж далеко, можно приезжать не только на каникулы, но и на выходной день.
Молодежные компании Витя не любил. Однажды, побывав на дне рождения одноклассника, он почувствовал себя неловко, слушая анекдоты про евреев. Причем, рассказывал их отец именинника, взрослый мужчина, и рассказывал очень артистично. Герои анекдотов Абрам или Сара, а иногда Рабинович, попадали впросак из-за своей хитрости либо из-за жадности. Ни у мамы Розы, ни у Арона Марковича этих качеств не было и в помине. Но кто их знает, остальных евреев…
Витя смеялся больше всех, а отсмеявшись, громко, чтобы слышали все, сказал:
– Надо бы рассказать эти анекдоты моим приемным родителям, пусть посмеются. Запомнить бы только.
Так он впервые импульсивно дистанцировался от них, и постепенно стал задумываться о том, что его усыновление имеет и оборотную сторону.
– Розенблат, ты куда после десятого? – спросила его как-то одноклассница Лена, дочка первого секретаря райкома партии.
– Конечно в художественный. Куда же мне еще?
– А, ну туда, может, и примут, – вроде бы как успокоила Лена.
– Почему «может быть»? Поступлю, значит, примут.
– Ну, не совсем так, – усмехнулась она. – В Баумановский, например, с такой фамилией вряд ли поступишь.
– Почему? – глупо спросил он и тут же сообразил, почему.
Разговор оставил тяжелый осадок. Но гром грянул, когда до выпускных экзаменов оставалось всего несколько месяцев. Шел 1953-й год. Страну потрясло сообщение о разоблачении «убийц в белых халатах» – известных врачей кремлевской больницы. Газеты и радио раскалялись от праведного гнева, требуя суровой кары врачам-отравителям. Русакова вызвал к себе первый секретарь обкома партии. Они давно знали друг друга, были на ты.
– Володя, надо почистить наши медицинские учреждения… Сам понимаешь.
Русаков понимал. Надо, значит, надо.
– Но Арона не отдам, – заявил он.
– Ты что, с ума сошел? Как это «не отдам»?
– Не отдам! – набычившись, твердил Русаков. Оба перешли на крик. Наконец, устав от перепалки, Русаков, понизив тон, спросил: – Иван Андреевич! Все, как говорят, под богом ходим, от судьбы и несчастного случая никто не застрахован. Случись что с твоими близкими, к кому бы ты обратился, скажи, как на духу?
Аргумент подействовал.
– Ладно, в госпитале пусть останется. Но с главного убери. Все. Это не обсуждается.
Через неделю, вернувшись с работы, Роза Моисеевна сказала Вите:
– А меня на пенсию проводили. И правильно, надо молодым дорогу уступать.
Событие, потрясшее страну, она никак не комментировала. Арон Маркович встретил свое понижение, как всегда, бесстрастно. В конце концов его не лишили возможности стоять у операционного стола. Было ли ему жаль своего детища, госпиталя, который он создавал с нуля и сделал образцовым медицинским учреждением – этого никто не узнал. Главврачом назначили Сергея Борискина, тридцатилетнего хирурга, который считал Арона Марковича своим учителем. «Наверное, это неплохо, все-таки из своего коллектива», – подумал Арон Маркович.
– Борискин? Он еще себя покажет! – говорили с опаской между собой коллеги, знавшие его гораздо лучше, чем бывший главный врач.
Виктор был в панике. Будущее, еще недавно казавшееся таким безоблачным, обрушилось в одночасье. Приближались экзамены, но перспектива получить аттестат зрелости на фамилию Розенблат его не устраивала никоим образом. «И вообще, с какой стати, я же русский», – возмущался он про себя. И решил действовать. В папке, где Роза Моисеевна хранила документы, Виктор нашел свидетельство об усыновлении. Нужны ли еще какие-то справки, чтобы вернуть себе прежнюю фамилию и национальность, он не знал. На всякий случай съездил в Дом инвалидов и взял выписку из истории болезни, с тем и пошел в городской ЗАГС. Перед кабинетом заведующей толпилось много народу. Витя занял очередь, нервничая оттого, что может наткнуться на кого-то из знакомых, но, внимательно оглядевшись, таковых не увидел. В кабинет он вошел, когда до обеденного перерыва оставалось пятнадцать минут. За столом сидела не то что толстая, а прямо-таки могучая женщина. Ее плечам позавидовал бы спортсмен-тяжелоатлет, шеи практически не было, а квадратное лицо казалось бульдожьим. Витя заробел. Глянув глазами-буравчиками из-под заплывших век, великанша рявкнула:
– Ну, что там у тебя?
И глянула на часы.
Витя молча протянул паспорт.
– Ну? – опять услышал он. – И зачем вы мне его принесли?
Полистав паспорт, заведующая швырнула его на край стола. Квадратное лицо побагровело.
– Я сейчас все объясню. Я быстро, – заторопился Витя и положил перед ней свидетельство об усыновлении.
– Мои родители погибли во время войны. Я был доставлен в Дом инвалидов в тяжелом состоянии. Потом меня усыновили. Короче, я хотел бы вернуть себе свою фамилию, стать тем, кто я, по сути, и есть – русским человеком.
И тут заведующая начала вставать из-за стола. Витя испугался. А когда она выбросила вперед правую руку, не сразу понял, что ему предлагают рукопожатие.
– Уважаю, это мужественный поступок.
Могучая женщина побагровела еще больше. Праведный гнев так клокотал в ее груди, что из всего, что она говорила, Витя воспринимал лишь отдельные слова: «… самое святое… товарища Сталина… отнять наших детей… не позволим».
И уселась, как рухнула, стул под ней заскрипел, стол дрогнул, когда она положила на него тяжелые руки.
– Я тебе дам анкету. Заполни.
Витя осмелел:
– Зинаида Михайловна, – имя прочел на двери, на табличке, – у меня еще к вам просьба. Посоветоваться, если можно.
– Можно, – кивнула голова.
– Я уже говорил, что попал в Дом инвалидов в тяжелом состоянии, после ранения…
– Какое у тебя могло быть ранение, что за ерунду ты говоришь?
Глаза-буравчики просверлили Витю насквозь, но он был уже уверен в себе.
– Видите ли… Мы с мамой возвращались домой после комендантского часа. Маму застрелили, а меня, если позволите…
Виктор быстро закатал штанину на правой ноге. Розовая впадинка чуть ниже колена очень походила на пулевое ранение.
– Документов у меня с собой никаких не было, и когда я назвал фамилию Графов, может, произнес нечетко, меня записали Грачевым. А я тогда подумал – какая разница. Теперь жалею об этом. Хочется носить именно свою фамилию, от отца и деда.
– Графов! – фыркнула Зинаида Михайловна. – Из графьев, что-ли?
– Что вы! – Виктор застенчиво улыбнулся. Скорее, из крепостных какого-нибудь графа.
– Ну ладно. Графов или как там тебя. Бери анкету, заполняй, а мы тут решим.
Через неделю Виктор получил новый паспорт на имя Графова Виктора Ивановича, русского, и вздохнул с облегчением. Неизвестно, какие грядут времена и откуда могла бы вылезти история о судимости матери.
Виктору еще предстояло поменять комсомольский билет, но с этим, как он предполагал, проблем не будет. Секретарь райкома комсомола Федор Ерохин бывал у них в школе на общешкольных комсомольских собраниях, знал, что Виктор хорошо рисует, даже обращался к нему пару раз с просьбой оформить праздничные стенды в райкоме, да и возрастом был ненамного старше. Встретил секретарь Виктора приветливо, вручив билет, крепко пожал руку, пожелал всяческих успехов. А вот дальше случилось непонятное. Попрощавшись, Виктор направился к выходу и, уже почти переступив порог кабинета, явственно услышал сказанное ему в спину:
– Как жить будешь, гнида!
Это было так неожиданно и, казалось бы, невозможно, что он застыл на пороге. Ослышался? Федор сказал ему вслед что-то другое? Вообще ничего не говорил? Несколько секунд он стоял, не зная, закрыть ли за собой дверь или все-таки обернуться? Обернулся, онемевшими губами спросил:
– Вы что-то сказали?
– Нет, ничего. – Секретарь недоуменно пожал плечами и улыбнулся.
И по улыбке этой понял Виктор: сказал, сказал… Пулей выскочил из кабинета, так, что заныла больная нога. Уже когда вышел из здания, остановился, растер колено и пробормотал: «Сам небось еврей, сволочь».
На другой день старшая медсестра, мать секретаря райкома комсомола Мария Федоровна Ерохина, работавшая с Ароном Марковичем со дня открытия госпиталя, рассказала ему о том, что их сын изменил фамилию.
– Все нормально, – усмехнулся бывший главврач, – крысы всегда бегут с тонущего корабля. И попросил: – Розе ничего пока не говорите.
* * *Дмитрий ознакомился с результатами судмедэкспертизы. Отпечатки пальцев, взятые в мастерской художника, принадлежали Геле, соседу по мастерской Митрохину, что вполне объяснимо, но отпечатки, причем испачканные кровью, на входной двери оставлены неизвестным. Кровь на носках Митрохина была идентична крови убитого, так что пока первым из подозреваемых оставался именно он. Дмитрий попросил доставить задержанного, надеясь, что допрос все-таки прояснит ситуацию. За сутки, проведенные за решеткой, художник побледнел и даже осунулся. Увидев уже знакомого следователя, вроде как обрадовался. Надеялся, что его привели, чтобы отпустить? Дмитрий, покончив с обязательными вопросами: имя, место рождения и т. д., протянул ему заключение экспертизы.
