Полина Дашкова - Эфирное время
Вместо того чтобы работать по специальности, инженером-строителем, он занялся чем-то сомнительным, торговал всякой дрянью, таблетками для похудания, средствами для выведения волос, эликсирами, поднимающими мужскую потенцию, омолаживающими витаминами, причем все это активно и неприлично рекламировалось, объявлялось чудом фармацевтики, лекарствами двадцать первого века, но не было одобрено Минздравом, и неизвестно, какие имело побочные эффекты. Сама Кира Георгиевна двадцать пять лет честно прослужила в районной санэпидемстанции рядовым врачом-гигиенистом, с мужем развелась, когда Наташе было три года, с тех пор презирала всех мужчин вообще и каждого в частности. Чем старше становилась Наташа, чем явственней маячила перспектива ее собственной, отдельной взрослой жизни, тем чаще и вдохновенней произносила Кира Георгиевна свои монологи о цинизме и бездуховности современных молодых людей. Когда появился Саня, вся эта кипящая лава презрения обрушилась на него, и возражать не имело смысла, тем более сейчас.
Наташа уже несколько минут пыталась снять с Димыча шапку. Она вышла из дома без перчаток, руки ее застыли и все не могли отогреться. Распухшие пальцы никак не справлялись с узлом. Димыч хныкал, ему хотелось спать, ему не нравилось, что его так долго и неловко раздевают, тормошат, к тому же его пугал сердитый голос бабушки, он чувствовал, что взрослые ссорятся, и готовился зареветь всерьез. Если бы он не был таким усталым и сонным, наверное, уже давно заглушил бы своим ревом это взрослое безобразие.
— Дай-ка я развяжу, ты только путаешь! — Кира Георгиевна отстранила Наташу, присела на корточки перед Димычем. — Что ты здесь накрутила? Не могла нормально завязать? Ты хоть позавтракать успела?
— Я не хочу есть.
— А в голодный обморок хочешь хлопнуться, ко всем прочим радостям? То же мне, декабристка, жена ссыльнокаторжного. И нечего на меня так смотреть. Иди, возьми там сыру в холодильнике, бутерброд себе сделай. Деньги, деньги… Больные вы все, честное слово. Вот и сейчас наверняка у тебя только и крутятся в голове суммы с нулями. Ты о другом должна думать. Ты должна, наконец, сделать серьезные выводы. У тебя сын растет.
— Какие выводы, мама? — крикнула Наталья из кухни и хлопнула дверцей холодильника.
— Самые серьезные, Наташа. Самые серьезные. С кем ты живешь? Как ты живешь? Ты посмотри, какие люди окружают твоего мужа. Один только этот Вова Мухин чего стоит! У него на лбу написано, что он настоящий бандит, если только на таком узком обезьяньем лобике может уместиться какая-нибудь надпись. Кстати, он заходил к вам позавчера, когда ты была у врача.
— Кто? — крикнула из кухни Наташа и уронила нож.
— Вова Мухин.
— Мама, что же ты не сказала?
— Ну, забыла, прости. Неужели это так важно? И что за манера — орать через всю квартиру? Хочешь поговорить — зайди в комнату. Ребенок засыпает, а ты кричишь.
Наташа влетела с бутербродом в руке. Кира Георгиевна успела раздеть Димыча и уложить в постель. Они стали разговаривать шепотом.
— Зачем он заходил?
— Откуда я знаю? Он мне не докладывал. Вообще, ни здравствуйте, ни до свидания. Хам.
— Подожди, мама, я не поняла. Расскажи все по порядку. Он позвонил в дверь, ты открыла…
— Нет, мы с ним встретились внизу в подъезде. Мы с Димычем возвращались с прогулки, он нас чуть не сшиб дверью. Я смотрю — физиономия знакомая. Поздоровалась, он не ответил. Вот и все общение.
— А ты уверена, что это был Вова Мухин? Ты, кажется, видела его не больше двух раз, и очень давно.
— Я еще не в маразме, слава Богу, и память на лица у меня отличная. Ладно, ты не болтай, ешь. Бледная как смерть. Смотри, не доедешь до адвоката.
Наташа принялась за бутерброд. Хлеб был ее любимый, бородинский, к тому же еще теплый. И сыр «чеддер», тоже ее любимый, но жевала она вяло, без всякого аппетита.
— Мам, а когда ты вернулась в квартиру, там ничего не изменилось?
— О, Господи, — тяжело вздохнула Кира Георгиевна, — ну что там могло измениться? Никого ведь дома не было.
— И все-таки, постарайся вспомнить. Это очень важно.
— Наталья, у тебя губы дрожат, ты посмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа. Подумай, до чего твой драгоценный Санечка тебя довел! Вот это важно, и об этом ты должна сейчас думать.
— Ну что ты меня все пилишь? И так тошно. Пойми же ты наконец, Саня не убивал, его подставили, поэтому сейчас важна каждая мелочь. Вместо того чтобы ворчать, ты бы лучше попыталась вспомнить все подробно про Мухина.
— Да, конечно, этот самый Мухин его и подставил, я все видела, но тебе нарочно не хочу говорить. — Кира Георгиевна саркастически усмехнулась. — А тебе не приходит в голову, дорогая моя девочка, что если это произошло, значит, были причины. Вот меня, например, никто никогда не подставит. И тебя, я надеюсь, тоже.
Наташа ничего не ответила, глотая слезы, отправилась в ванную, чтобы сцедить молоко в бутылочку для следующего кормления.
На прощанье, уже на лестничной площадке, ничуть не стесняясь соседки, которая ждала лифта, Кира Георгиевна сказала громким, торжественно звенящим голосом:
— В общем, так. Тебе, конечно, надо пойти в юридическую консультацию, и с Димулей я посижу, но пойти тебе надо только с одной целью: посоветоваться, как быстрее оформить развод и разменять квартиру. Ты поняла меня?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Говорить с матерью убитого было настолько тяжело, что Илья Никитич заинтересовался этой дамой всерьез. Елена Петровна Бутейко держалась молодцом, и не подумаешь, что потеряла единственного сына, однако почему-то отказывалась отвечать на многие вопросы, самые простые и невинные.
— Зачем вы лезете в нашу жизнь? Какое отношение все это имеет к нашему горю? Вы ерундой занимаетесь, — она опрокинула в рот стопку валокордина, поморщилась, тряхнула головой, как будто хлебнула чистого спирту, и уставилась на Илью Никитича сухими злыми глазами.
— Я веду расследование, — напомнил он.
— Зачем? Убийца задержан на месте преступления. Что тут расследовать? Судить его надо. Судить и расстрелять!
Илья Никитич сидел за шатким кухонным столиком у окна. Прямо в стекло упирались голые ветки тополя. По веткам прыгал снегирь. Ярко-красная грудка была единственным цветным пятном на черно-белом фоне пасмурного зимнего пейзажа. Застиранные ситцевые шторки только добавляли серости.
— Вам от этого станет легче? — тихо спросил Илья Никитич, так тихо, что Елена Петровна не расслышала.
— Расстрелять — выкрикнула она и хлопнула ладонью по столу.
Стол был покрыт вытертой клеенкой, такой же клеенкой с фруктовым рисунком были оклеены стены кухни. На белых пластиковых дверцах маленького буфета пестрели остатки облупившихся переводных картинок.
— Не надо так кричать, — попросил Илья Никитич, — следствие идет, вина Анисимова еще не доказана.
— Тут нечего доказывать. Вам надо убийцу судить, а вы пытаетесь опорочить семью, от которой уже ничего не осталось. Я знаю законы. Я не обязана вам отвечать на вопросы, если мои ответы могут принести вред моей семье и мне лично! — выпалила Елена Петровна, вскинув подбородок.
— О каком вреде вы говорите? — тяжело вздохнул Илья Никитич. — Я задал вам простой вопрос: чем занимался ваш муж раньше? Разве в трудовой биографии Вячеслава Ивановича есть что-то опасное для вашей семьи?
Бутейко резко встала и начала метаться по крошечной кухне, из угла в угол. Лицо ее побагровело, сухие глаза засверкали.
— Мой муж в больнице. У него инфаркт. Как вы смеете копаться в его прошлом? Вас это не касается! Это вообще не относится к делу! — Она кричала так, что у Ильи Никитича зазвенело и зачесалось в ухе.
— Простите, Елена Петровна, почему вы так сильно нервничаете?
— Потому, что у меня убили сына! Потому, что у меня тяжело болен муж!
— Я понимаю и соболезную.
— Мне ваши соболезнования не нужны. Они ничего не стоят, ваши соболезнования. Моего мальчика не вернешь! Я отказываюсь отвечать на ваши идиотские вопросы.
— Отказываетесь отвечать, — понимающе кивнул следователь, — ну что ж, давайте официально оформим ваш отказ.
— Мой сын убит. Мой муж в больнице, в реанимации. У него обширный инфаркт. Хоть капля совести есть у вас? Я жаловаться буду.
— Елена Петровна, я вам очень сочувствую, вы можете жаловаться, это ваше право. — Бородин старался говорить как можно мягче. — Вы в который раз повторяете то, что мне отлично известно. Вашего сына убили, ваш муж в больнице. Я могу понять ваше состояние, но реакция на мои простые вопросы кажется мне странной. Я всего лишь попросил вас рассказать, чем занимался ваш муж.
Елена Петровна встала и вышла из кухни. Вернулась она через минуту и резким движением швырнула на стол трудовую книжку.
