Кирилл Казанцев - Золотой грех
1988 год. Что он помнил о тех годах, и 88-м в частности? Сколько ему тогда было, десять? Он был тогда шокирован недавно вышедшим фильмом Сергея Соловьева «Асса». Странный, непонятный и какой-то обнаженный фильм. Но запомнились песни Виктора Цоя, особенно «Мы ждем перемен». Ну да — это как раз перестройка, а Цоя с его песнями называли как раз певцом перестройки. Точнее, певцом того, чего от перестройки ждали.
А еще Борисов помнил, но это из истории в училище, про XIX Всесоюзную партийную конференцию КПСС. Важнейшими результатами ее были, кажется, решение по инициативе Горбачева о реформе политической системы и… еще что-то. Теперь исторические моменты чуждых Геннадию времен постепенно выветривались из головы.
Хотя нет, запомнилось еще кое-что. Например, меры, призванные сохранить роль КПСС в стране. Это было странно: старт предпринимательства и коммунистическая партия. А еще в 1988 году было полностью прекращено глушение зарубежных радиостанций в СССР. А вот что Борисов хорошо помнил, так это изменения в литературном мире. Ведь в горбачевские времена начали публиковать ранее не печатавшиеся и запрещенные книги. Тогда появились «Дети Арбата», «Жизнь и судьба», «Доктор Живаго».
А еще тогда громыхали процессы над казнокрадами и коррупционерами. И вовсю по стране маршировало горбачевское слово «перестройка», а за границей молодежь носила футболки с этим словом на груди и спине, а еще с надписью: «Я люблю Горбачева».
И вот знакомая фамилия — Давыдов. Да, Борис Михайлович Давыдов и некий Владимир Николаевич Ложкин. Давыдов — первый секретарь Читинского горкома ВЛКСМ и Ложкин — молодой инженер, новатор и рационализатор. Открытие первого в Чите Центра научно-технического творчества молодежи, которым руководил как раз Ложкин. А отвечал в горкоме за открытие этих центров как раз Давыдов.
Дальше шло описание деятельности Центра. Ясно, что от научно-технического творчества он быстро отошел, занявшись различными формами коммерческой деятельности. В основном это была банальная перепродажа сырья, закупленного по госцене. А что, вовремя ребята сориентировались, ведь Центры НТТМ пользовались тогда огромными, баснословными льготами. Они не платили налогов! Никаких! Вот это были времена! Правда, они все-таки отчисляли 3 % от своего дохода в общесоюзный фонд НТТМ. Очень похоже на «крышу» в более позднее коммерческое время. А, и 27 % в местный фонд, которым распоряжался координационный совет НТТМ. И возглавлял его спустя полгода уже кто? Владимир Николаевич Ложкин!
Теперь стало понятно, что же инкриминировали Ложкину и Давыдову. Оказывается, когда Центры НТТМ получили право обналичивать деньги, это стало чуть ли не основным их бизнесом. Вот она, колыбель российской «бизнес-элиты», вот откуда этот бешеный рывок инфляции. И Давыдов с Ложкиным через подставные организации, кооперативы и липовые договора обналичили порядка 150 миллионов рублей. И это при том, что новый «жигуль» в автомагазине стоил 9800 рублей, а средняя зарплата по стране была около 200 рублей. Ясно, что они не все положили в карман, что делились, не считаясь и не стесняясь. Но все равно в их карманах осталось много. Очень много. Так вот откуда пошел бизнес Давыдова?
Но как им удалось отвертеться? А отвертеться удалось… только Давыдову. Борисов в который уже раз возвращался и вчитывался в показания и свидетельства, в сведения, предоставленные экспертами и консультантами. И получалось, что Давыдов был честным комсомольцем, борцом за развитие научно-технической мысли в молодежной среде и достойной оплаты этой мысли. А вот Ложкин вор! Значит, Давыдов — идейный вдохновитель, а исполняющее его идеи лицо проворовалось.
Терпение лопнуло, Борисов решительно перевернул оставшиеся страницы и нашел лист с заголовком «приговор». Он не стал перечитывать преамбулу, а сразу нашел место после слова «приговорить». Ложкина Владимира Николаевича приговорить к лишению свободы сроком на двадцать лет с отбыванием… Двадцать лет! Хотя по тем временам это были суммы, подпадающие под «особо крупные размеры». Ну-ка, ну-ка, а Давыдов? На основании свидетельских показаний… где-то тут, а вот — Давыдова Бориса Михайловича. Свидетельских показаний!
Борисов почесал нос и посмотрел на календарь. 1988 год плюс двадцать лет. Получается, что Ложкин, если не подох в колонии, вышел на свободу в 2008 году. И вполне ему могло хватить времени на организацию и подготовку мести своему бывшему коммерческому партнеру. А если еще не все удалось конфисковать, если он умно распорядился и не оставил деньги в бумажках, то у него и средства могли найтись на все это. И тогда Давыдов не просто в опасности. Он сам и вся его семья в смертельной опасности, потому что, отсидев двадцать лет, Ложкин мог просто осатанеть от жажды мести. Он мог, только ею питаясь, и выжить там в эти страшные для него годы. У-у, ребята, а дела-то наши плохи!
Борисов набрал номер Шаповалова и только потом посмотрел на часы. Он невольно поморщился, но решил, что дело того стоит.
— Але, Сергей, не спишь?
— Что у тебя? Что-то срочное? — спокойно ответил голос Шаповалова.
— Помощь нужна, Серега. Ты не мог бы попросить нашего шефа поднять дела на осужденного в 1988 году Владимира Николаевича Ложкина в Чите. Очень интересно, выжил ли он в колонии, где сидел, вышел ли, как и положено ему было в 2008 году?
— Что, нарыл версию с вендеттой? [3]
— Думаю, что ты бы тоже пришиб кого угодно, отсидев единолично за общие делишки двадцатку. Лучшие годы молодого парня.
— Та-ак! Это уже серьезно, Геша.
Борисова в предоставленных ему Ковалем материалах заинтересовало еще одно лицо. В материалах она фигурировала не просто как гражданка Самохина Лидия Ивановна, пару раз она там именовалась как невеста подсудимого Ложкина. А вот и лист допроса Самохиной. Город Чита, улица Профсоюзная, дом 27. И все? Борисов полез в карту Читы и без труда установил, что это частный сектор. Вряд ли, конечно, но устанавливать ее придется. Столько лет прошло. А она моложе Ложкина и Давыдова на пять лет, значит ей сейчас 48 лет. Если жива.
Профсоюзная улица уходила от центра в хвойные леса и блистала лужами в ямах разбитого асфальта. Недавно поставленные бетонные столбы освещения были еще не подключены, а старые деревянные столбы уже убрали. Борисов представил, какая тут темень вечером, и ему стало грустно. В центре люди живут, и здесь тоже. Все граждане одного города, а какая разница в условиях. Пасынки и падчерицы!
Двадцать седьмой дом он нашел сразу. Цифра была грубо нанесена краской малярной кистью прямо на почтовый ящик на низенькой калитке. А за калиткой неухоженный сад, заросший высокой сорной травой и кустарником. Нет в этом доме благополучия, это было видно сразу. Хорошо еще, чтобы здесь не было и собаки. В планы Борисова не входило громко призывно кричать и барабанить в калитку на всю улицу. Он предпочитал, чтобы вообще никто не знал о его визите.
Рискнув, он повернул щеколду и проскользнул во двор. Протоптанной тропинкой прошел до покосившейся веранды, взбежал по расшатанным ступеням и поднял руку, чтобы постучать.
— Эй, милок, а тебе кого надо-то?
Оглянувшись на голос, Борисов увидел бабку лет восьмидесяти, тяжело опирающуюся на палку. Она шла со стороны почерневшего от времени деревянного покосившегося туалета. Картина запущенного двора, внешний вид этой явно одинокой старухи в застиранном коричневом платье, с выбившимися седыми прядями из-под косынки, терзаемой, видимо, болями в ногах и спине, то, что ходит она в уличный не обустроенный туалет, — все вызывало какую-то горькую грусть.
Борисов вспомнил, как он восемь лет назад помогал другу перевозить из деревни его бабушку. Старой женщине совсем стало невмоготу жить одной, но ей было очень тяжко покидать родные стены, ведь старики «прикипают» к месту прожитыми годами, воспоминаниями. И хотя друг Борисова в доме своей бабушки сделал теплый туалет со сливом, оборудовал дом газовым котлом, все равно бабушке там одной оставаться было тяжело. А тут… «Одинокая», — решил Борисов.
— Здравствуйте, бабуля! — бодро приветствовал он старушку. — Как здоровье?
— Да уж какое мое здоровье, — привычно прокряхтела женщина, подходя к незнакомцу и разглядывая его лицо. — А тебе чего надо-то? Ты не из собеса?
— А вы сядьте, сядьте, — бережно взял Борисов бабушку под локоть, помогая ей взобраться по ступеням на веранду и усаживая на стул. — Я женщину одну разыскиваю, которая здесь жила очень давно.
— Женщину? Это как давно-то? До войны, что ль?
— Нет, позже, бабушка. А вас как зовут-величают, бабуль? Меня зовите Геннадий.
— Ишь, Геннадий, — с доброй улыбкой произнесла бабка. — Барское имя. А меня все Захаровной зовут. По-простому.
— Ну и хорошо, очень доброе прозвище, — улыбнулся Борисов. — И отца своего не забываете, если вас по отчеству величают. Вроде как и все его поминают, когда к вам обращаются.
