Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации

МОСКВА — ЯРОСЛАВЛЬ — ВОЛХОВСТРОЙ — ЛЕНИНГРАД — МОСКВА. Февраль

Утром Данилову позвонил Серебровский. Он выполнял обязанности начальника МУРа. Начальник лежал в госпитале после операции аппендицита. Данилов два дня назад вырвался к нему. Начальник читал «Три мушкетера» издания Академии.

— Слушай, — печально сказал он Данилову, — веришь, нет, после гимназии впервые перечитываю. Книга-то великая. Нужная книга, она людей мужеству и верности учит.

Начальник в белой казенной рубахе, схваченной пуговичкой на горле, казался совсем молодым. А может быть, книга их юности наложила свою печать на его лицо? Данилов хитрыми путями достал яблоки и принес ему. Тот взял одно, понюхал и сказал печально:

— Детством пахнет.

Данилов потом шел по улице и вспоминал печальные глаза начальника, потрепанный томик «Трех мушкетеров» и яблоко в его руке.

Серебровский позвонил и сказал зло:

— Собирайся, Иван, начальник главка вызывает. Сейчас он с нами поговорит кое о чем и о пряниках.

Данилов пошел в отдел, где стоял большой платяной шкаф, оставшийся с тех пор, когда они официально жили на казарменном положении, вынул новый китель, снял гимнастерку и пошел чистить сапоги. В туалете он посмотрел на себя в зеркало. Вроде все нормально, щеки глянцево блестели.

Много лет назад в коридоре МЧК его встретил Дзержинский.

— У вас мало времени, Данилов? — спросил он.

— Есть время, Феликс Эдмундович.

— Тогда не забывайте бриться по утрам.

Данилов мучительно и жарко покраснел. С тех пор его никто не видел небритым.

Серебровский ждал его внизу. Он нервно ходил по тротуару, забросив руки за спину.

— Готов? — спросил он.

— Как видишь.

— Тогда поехали.

— Зачем вызывают?

— Из-за «докторов».

Так в МУРе называли ту самую банду.

— Значит, ордена нам сегодня не дадут, — Данилов открыл дверь машины.

Коридоры наркомата были пустынны и строги. Вся жизнь проходила за дверьми кабинетов с эмалированными овалами номеров.

Приемная начальника главка, огромная и сумрачная, была обита темными дубовыми панелями. Навстречу им поднялся капитан. Левая рука, затянутая в черную перчатку, беспомощно висела вдоль кителя.

— Полковник Серебровский и подполковник Данилов? — спросил он.

— Так точно, — ответил Серебровский.

— Подождите. — Адъютант скрылся за дверью, выполненной под шкаф.

— Порядок у вас тут, — мрачно сказал Данилов, — ни тебе здравствуйте, ни тебе...

Дверь распахнулась, на пороге стоял капитан.

— Прошу.

Начальник Главного управления, комиссар милиции второго ранга, сидел за огромным полированным столом. Ничего не было на этом столе, только пепельница и календарь.

— Товарищ комиссар, по вашему приказанию полковник Серебровский прибыл.

— Товарищ комиссар, по вашему приказанию, подполковник...

Комиссар махнул рукой.

— Садитесь.

Они сели. Начальник главка достал пачку «Казбека», толкнул ее через стол.

— Курите.

Они закурили, и синий ароматный дым поплыл по комнате.

— Ну что же, товарищи, я прочитал вашу справку по делу о банде «докторов». Кое-что, безусловно, вами сделано, но этого мало. Вы взяли второстепенных персонажей этой драмы. А главные герои еще на свободе.

Начальник главка был женат на актрисе, постоянно общался с деятелями театра, поэтому любил щегольнуть искусствоведческой эрудицией.

— Да, — продолжал он, — мало этого, у нас сегодня практически нет подходов к банде. Как ваше мнение, Данилов?

— Я изложил свое мнение в рапорте, но могу повторить: пока подходов нет.

— А вы смелый человек, Данилов.

— Какой есть, товарищ комиссар.

— Вы сказали, пока нет подходов, как понимать это пока?

— Работаем, ищем.

— Долго. Преступно долго. Я прочитал ваш рапорт. Наконец, нам товарищи из Наркомата торговли дали заключение по поводу изъятой вами бумаги для отрывных талонов и шрифта. Таким типом карточек пользуются в Ленинграде. Мы дали команду нашим товарищам в ЛУР, они кое-что нашли. Поэтому я принимаю решение. Вы, Данилов, берете двоих своих и едете в Ленинград. Блокада уже частично снята, и с четвертого февраля туда на поезде доехать можно. Правда, с пересадками, но можно. Помните, выход на банду там. У меня все.

Данилов и Серебровский встали и пошли к дверям.

— Данилов, — сказал комиссар, — задержитесь.

Он подошел к Данилову.

— Дело взял под контроль первый замнаркома. А вы знаете, что он человек крутой. Вы должны сделать все возможное. Поняли?

— Так точно.

— Нет, вы не поняли. Последствия провала операции будут оцениваться по суровым обстоятельствам войны.

Данилов помолчал, глядя на комиссара, потом ответил:

— Товарищ комиссар, я готов нести любую ответственность в любое время.

— Ну что ж, я предупредил вас. Смотрите.

— Я могу идти?

— Да. Впрочем, постойте. Вы пишете в рапорте, что ни у одного из задержанных не обнаружены вещи артиста Минина?

— Так точно.

— Ваши соображения?

— Мне думается, что есть еще кто-то, видимо, тот самый Брат, о котором говорится в письме. Наверное, он. С какой стати брать именно квартиру Минина? Мы сейчас отрабатываем все связи Артиста. Возможно, и выйдем на Брата.

— Желаю удачи. — Комиссар протянул руку.

В машине Серебровский спросил:

— Пугал?

— Немного.

— Он мужик неплохой. Из сыщиков, все понимает, но над ним начальство, — Серебровский присвистнул.

Шофер недовольно посмотрел на него.

— Ты чего? — хитро прищурился Серебровский.

— Нельзя свистеть, примета плохая, — мрачно изрек водитель, — полковник, а бесчинствуете, как извозчик.

Серебровский захохотал.

— Вот, Иван, кто у нас главнее всех. Тебе хоть начальник главка фитиль вставлял, а мне шофер.

В кабинете Данилов, не снимая шинели, сел за стол и долго смотрел на карту на стене. Черным широким пятном на ней расползся Ленинград.

В августе сорокового его премировали поездкой в этот город, он уже собрал чемодан, как начались грабежи дач. Объявился в Москве бежавший из лагеря Цыган. В Ленинград уехала одна Наташа.

Данилов был в этом городе, но тогда он назывался еще Петроград. Как же давно это было... Перестрелка в ресторане, дом на Канавке. Девушка по имени Лена, с которой он гулял ночью вдоль каналов, мостов, высокомерных домов северной столицы. Но Москва все равно была милее ему. В ней не было стрельчато-прямого ранжира улиц, зданий таких не было, мостов. Дома в Москве сгрудились, как зеваки на происшествии, улицы искривились и сгорбатились. И была она вся, с деревянным двухэтажным Замоскворечьем, с элегантным Арбатом и прудами, подернутыми ряской, родной и доброй.

Данилов поднял телефонную трубку, позвонил дежурному и приказал разыскать Никитина и Муравьева.

Потом снял шинель и начал думать о дороге.

Через полчаса появились разысканные в столовой оперуполномоченные.

Никитин выглядел недовольным. Обед он считал делом святым и не любил, когда его отрывают.

Муравьев был, как всегда, невозмутим.

— Вот что, герои московского сыска, едем в командировку. Завтра. Оформляйте документы и собирайте вещи.

— Куда? — с деланным равнодушием поинтересовался Муравьев.

— В Ленинград.

— Вот это да! — вскочил с дивана Никитин. — Вот это дело!

— Вам все понятно? — умышленно строго сказал Данилов.

— Так точно! — заорали оперативники и, толкаясь, выбежали из кабинета.

Никитин

Все документы они с Муравьевым оформили стремительно. Потом он поехал в общежитие на Башиловку собирать вещи.

В комнате их жило шесть человек. Вернее, они иногда ночевали здесь. И сегодня у окна спал парень из ГАИ, недавно по ранению списанный вчистую из армии.

Никитин достал вещмешок, раскрыл его.

Да, немного за двадцать семь лет нажил он вещей. Висел в шкафу единственный штатский пиджак да одна рубашка. А все остальное имущество получал он по арматурной ведомости на вещевом складе.

Никитин уложил в мешок теплую военную фуфайку, их выдавали разведчикам на фронте, носки, две пары байковых портянок, бритву, помазок, кусок мыла. Вот и все.

В Туле перед войной он «построил» себе новый костюм. До чего же хороша была вещь. Светло-серый коверкот. Пиджак с хлястиком и кокеткой, брюки фокстрот, тридцать два сантиметра. Король он был тогда на танцах.

В 41-м в дом, где ему дали комнату, попал снаряд, и погубил немец замечательный костюм. И еще кое-что погубил. Была эта комната первым его настоящим домом. Туда он принес патефон и никелированный чайник, купил чашки со странным названием «ворошиловские».

Теперь его дом — койка в холодном общежитии или промятый диван в его комнате в МУРе. Никитин затянул горловину мешка и вышел, осторожно прикрыв дверь. На работе он бросил мешок под стол и начал просматривать бумаги.