Инна Бачинская - Японский парфюмер
В положенное время Галка родила мальчика Павлика. Крестной его стала моя мама — кто ж еще? Я помню, как Галка впервые вышла с Павликом во двор. Мальчик спал в коляске, а Галка, важная, похорошевшая, подробно рассказывала, как прошли роды, сколько Павлик весил, сколько набрал сейчас, как он ест, спит и какой он умный — уже узнает деда! Как увидит — сразу в рев!
Мы подружились — такие разные, с таким разным житейским опытом. Галка — драчливая и разбитная, и я — несмелая и «домашняя». Старая затрепанная поговорка о сходящихся противоположностях опять подтвердила свою истинность. Но с другой стороны, с кем же еще Галке было дружить? С девочками ей всегда было неинтересно, «бабские» разговоры ее не привлекали, в силу того, что женственностью, которую девочки осознают уже лет с десяти, она не обладала. Парадоксально, что эта история приключилась именно с ней, а не с девочкой, полностью осознавшей свою женскую притягательность для мальчиков. Но что случилось, то случилось. А после родов интерес ко всем друзьям-мальчишкам испарился, и она осталась одна. А тут я!
Это была не дружба, а наваждение. Мы не могли и дня прожить друг без дружки и жили практически на два дома — то у Галки, когда Николай Гаврилович был на работе, то у меня, когда он был дома.
У Галки — замечательный неунывающий характер. В отличие от меня. Она твердо стоит на земле, никогда не жалуется, ничего ни от кого не ожидает и рассчитывает только на себя. Родив Павлика, она перешла в вечернюю школу, затем выскочила замуж, развелась, окончила радиотехнический техникум, так как имела склонность к точным наукам, снова вышла замуж за мальчика на семь лет моложе с ангельской внешностью по имени Вениамин. Родила близнецов — Лисочку и Славика.
Когда я поступила в институт, на иняз, мы почти перестали видеться. Но однажды, в критическую для себя минуту, я разыскала Галку через тетю Настю и примчалась припасть к ее широкой груди.
После рождения близнецов родители Вениамина, спавшие и видевшие, что они не сегодня завтра разбегутся, смирились и купили молодоженам трехкомнатную квартиру на выселках, в пригороде. И они только что переселились. Беспорядок там был страшный — всюду узлы, коробки, старые газеты. Беспорядок и бедность. Галка, толстая, растрепанная, в замызганном халате, обрадовалась мне. Некрасивое ее лицо даже похорошело от переполнявших чувств.
— Катюха! Не ожидала! Я думала, ты меня совсем забыла. Загордилась. Конечно, я понимаю…
В комнате не было ни стола, ни стульев. Мы уселись прямо на постель — старый матрас, стоящий на кирпичах. Галка принесла чашки с чаем. «Вообще-то можно в кухне, — сказала она, — но там еще хуже!» Удивительно, но она совсем не стеснялась бедлама, царящего в квартире. Лисочка и Славик, ласково-бесцеремонные, хорошенькие, в Вениамина, чумазые, как цыганята, набросились на меня и мигом распотрошили принесенную коробку конфет. Тут же прыгал черный веселый щенок с широкой дельфиньей мордой. Компания подобралась радостная, шумная и нахальная.
Появился Павлик, очень серьезный, и вежливо поздоровался. Сказал, что ему нужно в школу, у них дополнительные занятия.
— Знаем мы эти дополнительные занятия! — засмеялась Галка.
— Ну, мама! — сказал с укоризной Павлик, покосившись на меня, вежливо попрощался и ушел.
— Видала? — спросила Галка. — Самый приличный из всей семьи, не то что эти злыдни! — Она кивнула на злыдней, примеряющих мои пальто и шляпу. Мой пушистый шарф красовался на шее у собаки. — Хотя и зануда, и в кого он только такой? — добавила она, рассеянно созерцая шалящих детей, чем напомнила мне свою мать. — А ты как? — спохватилась Галка. — Выглядишь шикарно, пахнешь — с ума сойти! Французские?
— Французские, отец Эрика подарил.
— Везет же некоторым, а мой свекор меня и знать не хочет, не говоря уже о свекрухе. Хотя грех жаловаться, помогают и внуков любят, балованные, правда, говорят. Вот, квартирку купили.
Я почувствовала неловкость. За свои дурацкие проблемы, за шикарный белый плащ, за французские духи. Я была здесь чужая. Я сидела на старом матрасе, не зная, что сказать и как, не обидев Галку, подняться и уйти. Мы уже давно не дети, у нас разные судьбы, и понять друг друга нам будет трудно.
Паузу прервала Галка. Она хлопнула меня по спине и сказала:
— Ну, чего ты, Катюха, расслабься! Будь как дома.
И от того, как она сказала это, небрежно-дружелюбно, чуть насмешливо, все понимая, я вдруг разрыдалась. Я громко всхлипывала, захлебывалась и подвывала, с облегчением вцепившись в потрепанный Галкин халат, приникнув к ее спасительному плечу. А она, обняв меня и тихонько покачивая, как малого ребенка, приговаривала:
— Ну-ну, давай-давай самовыражайся, изливайся, поплачь, сразу легче станет! Красавица ты моя глупая…
Оробевшая троица, бросив мои вещи, подошла ближе, полная любопытства и сочувствия. Первым не выдержал щенок с дельфиньей мордой. У него было маленькое сердце и большая собачья душа. Он задрал морду кверху и завыл в унисон с моими рыданиями. Затем вступили близнецы, завопив, будто их резали. Я, оторвавшись от Галки, с удивлением смотрела на ревущую компанию, потом перевела взгляд на подругу, и мы словно по команде захохотали. Мы хохотали, забыв обо всем на свете, как когда-то в далеком детстве, переводя дыхание и начиная снова, до слез, до икоты, до полного изнеможения.
— Ну, вот, а ты говоришь! — с трудом выговорила Галка, вытирая слезы.
— Что говорю? Я ничего!
И мы покатились снова. Близнецы вторили нам радостными воплями, щенок лаял и носился по комнате.
— Давай выкладывай! — потребовала Галка, когда, отсмеявшись, опустошенные, как будто пьяные, мы сидели, бессмысленно глядя друг на друга.
— Я не знаю, что мне делать, — начала я.
— Любовная лодка разбилась о быт?
— Он пьет!
— Сейчас все пьют, — хладнокровно заметила Галка.
— Но… я так не могу!
…Я никак не могла привыкнуть, что у меня есть муж, что я замужняя женщина. Брак мой был на редкость неудачным, о чем я, по неопытности, не имела ни малейшего понятия и наивно ожидала, что все как-нибудь само собой образуется. Эрик был единственным сыном крупного хозяйственного работника, избалованным, не знающим ни в чем отказа, ленивым и невежественным. С дурными привычками к тому же, вроде пристрастия к картам и спиртному. В моей семье был культ труда и образования, а также довольно жесткие моральные устои. Эрика пристроили на иняз, где он и учился, если можно назвать учебой прогулы, проваленные зачеты и вечную академическую задолженность. Меня, как серьезную студентку и ответственного человека, попросили подтянуть лентяя. Эрик был красивым парнем с обаятельной улыбкой и приятными манерами, добродушный, безвольный и безразличный ко всему, кроме нескольких приятелей, преферанса и, как ни странно, стихов. Он сочинял стихи запоем, постоянно, чуть ли не говорил в рифму. Его комната была завалена листками с рифмованными строчками. Когда на Эрика находил сочинительский стих, простите за каламбур, он хватал первый попавшийся клочок бумаги — старый конверт, газету, салфетку — и творил. Его мама, Светлана Даниловна, поощряя увлечение сына, разложила повсюду чистые блокноты, не забыв даже про туалет. Наверное, стихами он меня и покорил. Его мама одобряла наши отношения. Я нравилась ей. Я была так не похожа на подруг Эрика.
Нас поженили раньше, чем я сообразила, что происходит. Для меня красивое свадебное платье, ритуал в ЗАГСе, гости и крики «Горько!» были игрой, а о том, что такое семейная жизнь, я, выросшая без отца и не имевшая взрослых подруг, понятия не имела.
Нам сняли квартиру. Платили родители Эрика, разу-меется. Мама не одобряла мой брак, считая, что нужно сначала окончить институт и получить диплом, а уж потом… Но и не мешала.
К моему изумлению, Эрик не хотел вставать по утрам, чтобы идти в институт. Каждое утро я подолгу его будила, уворачиваясь от летящих подушек и воспринимая это как все ту же игру. Мне, наделенной повышенным чувством ответственности, не приходило в голову бросить Эрика и уйти одной.
Озадачило меня и появление молодого мужа в нетрезвом виде. Я, дуреха этакая, решила было, что он прикалывается — шатается, цепляется за стены, делает вид, что вот-вот свалится, смешно коверкает слова. Но когда он действительно упал и ударился об угол стола, разбив в кровь лицо, и выругался матом, я испугалась. Потом его стошнило прямо на пол. Эти сцены стали повторяться чаще и чаще. Я не знала, как ему помочь, и чувствовала себя виноватой. Эрик, проспавшись, просил прощения, каялся, целовал руки. А мне было страшно — я стала его бояться. Я была полна тоски и безысходности, я чувствовала себя пойманным животным. Любовь прошла без следа. Можно было, конечно, поделиться с мамой, но я стеснялась. Мама ведь предупреждала… И тогда я отправилась к Галке.
