Хеннинг Манкелль - Перед заморозками
На этот раз она набралась терпения и дождалась, пока чайник закипит. Налила чашку чаю, пошла в спальню и легла на кровать — не на ту сторону, где обычно спала Анна, а на другую. Как-то она уже спала здесь — они с Анной заговорились допоздна, выпили довольно много вина, и Линда, не в силах идти домой, осталась ночевать. Спалось ей тогда беспокойно, потому что Анна все время вертелась и брыкалась во сне. Линда отставила чашку, потянулась и незаметно для себя заснула.
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Посмотрела на часы — она проспала около часа. Чай остыл, но она все равно его выпила — очень хотелось пить. Потом она поднялась и расправила покрывало. Внезапно ее опять посетило странное чувство — что-то не так.
Она не сразу сообразила, что ее насторожило. Покрывало. С той стороны, где спала Анна. Кто-то там лежал, постель была примята. И не расправил как следует покрывало. Это было странно. У Анны во всем, что касается порядка, была железная самодисциплина. Крошки на столе или нерасправленное покрывало — она воспринимала такие вещи как личное оскорбление.
По какому-то наитию Линда приподняла покрывало. Там лежала майка. Размер XXL, темно-синяя с рекламой английской авиакомпании «Вёрджин». Она поднесла ее к носу. Запах чужой, не Аннин. Стиральный порошок, или, может быть, жидкость после бритья. Она расправила майку. Анна обычно спала в ночных сорочках, причем у нее были по этой части очень высокие требования — качество этих сорочек было отменным. Линда не могла себе представить, что Анна хотя бы одну ночь могла бы проспать в этой рекламной английской майке.
Она сидела на краю кровати, уставившись на майку. Нам в полицейском училище ничего об этом не говорили, подумала она. Ни слова о том, как расценивать появление чужих маек в спальнях пропавших подруг. Она постаралась представить, что сделал бы отец на ее месте. Пока она училась, нередко случалось, что он подробно отвечал на ее все более замысловатые вопросы, когда она приезжала на каникулы. Рассказывал о ходе того или иного следствия, и она поняла, что у него было главное правило, исходный пункт, и он постоянно к нему возвращался, повторяя, как заклинание, прежде чем начать осмотр места преступления: всегда есть что-то, чего ты не видишь. Надо уметь искать не бросающиеся в глаза детали. Она огляделась. И чего я здесь не вижу? Меня больше беспокоят не эти невидимые подробности, а очень даже видимые. Небрежно заправленная постель, рекламная майка там, где должна была бы лежать ночная рубашка.
В гостиной зазвонил телефон. Она вздрогнула, поднялась и уставилась на аппарат. Отвечать или нет? Она протянула было руку, но тут же ее отдернула. После пятого сигнала включился автоответчик. Это была Генриетта. Это всего-навсего я. Твоя подруга Линда, та самая, что ни с того ни с сего подалась в полицейские, была у меня вчера и спрашивала, где ты есть. Вот и все. Позвони, когда будет время. Пока.
Линда еще раз прослушала сообщение. Голос совершенно спокойный, ничего, что могло бы угадываться между слов, никакой тревоги, все нормально. Презрительное удивление по поводу того, что подруга ее дочери оказалась до такой степени идиоткой, что решила натянуть на себя полицейскую форму. Линде это было неприятно. Может быть, Анна тоже так думает? Может быть, она относится к Линдиному выбору с таким же презрением? Ну и плевать, подумала Линда. Пусть пропадает, сколько ей хочется. Она взяла лейку, полила цветы и пошла домой на Мариагатан.
К тому времени, как отец пришел с работы, она успела приготовить ужин и поесть. Пока он переодевался, она разогрела еду и села напротив него за стол.
— И как там?
— Ты имеешь в виду пропавшую тетеньку?
— А кого же еще?
— Ей занимается Палитра.
Линда недоуменно уставилась на него:
— Палитра?
— У нас есть криминалист по фамилии Свартман. И еще один, Грёнквист. Оба у нас недавно и часто работают в паре. Сварт и Грён, черный и зеленый, их так у нас и прозвали — Палитра. Картину дополняет еще и то, что Свартман женат на женщине по имени Роза. Они пытаются узнать, куда могла поехать Биргитта Медберг. Нюберг осмотрит ее квартиру. Мы решили, что к этому надо отнестись серьезно. Там поглядим.
— А ты как считаешь?
Он отодвинул тарелку.
— Что-то в этом деле мне не нравится. Но я могу и ошибиться.
— А что именно тебе не нравится?
— Есть люди, которые не должны исчезать. И если с ними это все же происходит, значит, что-то случилось. О таких вещах не пишут в учебниках, это я знаю из опыта.
Он поднялся и включил кофеварку.
— Лет десять назад вдруг исчезла женщина, квартирный маклер. Может, помнишь? Даже если помнишь… в общем, она была очень религиозной, принадлежала к какой-то евангельской церкви, у нее были маленькие дети. И когда муж пришел и заявил, что она пропала, я сразу понял, что это не пустяки. Так оно и было. Ее убили.
— Биргитта Медберг — вдова, у нее нет маленьких детей, и вряд ли она особо религиозна. Можешь себе вообразить, что эта толстуха, ее дочка, во что-нибудь верит?
— Верующим может быть кто угодно. И ты в том числе. Но речь-то не об этом. Я говорю о непредвиденных случаях, когда не знаешь, за что ухватиться.
Линда рассказала о своем визите к Анне. Она не упустила ни одной мелочи. Отец глядел на нее с возрастающим недовольством.
— Тебе не следует этим заниматься, — сказал он, когда Линда замолчала. — Если что-то и случилось, это дело полиции и прокуратуры.
— Ну и что? Я тоже полиция.
— Ты аспирант, ты будешь работать в охране порядка, ты будешь следить за тем, чтобы все было более или менее спокойно — на улицах, площадях да еще в этих маленьких прелестных деревушках в Сконе.
— Все равно, мне кажется очень странным, что она исчезла.
Курт Валландер отнес тарелку и чашку из-под кофе в мойку.
— Если кажется странным, заяви в полицию.
Он вышел из кухни, и Линда услышала, как он включил телевизор. Ее взбесил его ироничный тон — наверное, потому, что он прав, подумала она.
Она еще некоторое время сидела в кухне и дулась, прежде чем решила продолжить разговор. Он сидел в кресле и спал. Когда он захрапел, она ткнула его в бок. Он вздрогнул и вздернул руки, защищаясь словно от нападения. И я бы так же всполошилась, подумала Линда. Вот и еще одно сходство. Он скрылся в ванной, потом пошел в спальню и лег. Линда еще какое-то время смотрела кино, толком не понимая, в чем заключается интрига. Около полуночи она тоже пошла спать. Ей почти сразу приснился Герман Мбойя. Он теперь в Кении, и у него собственная практика в Найроби.
Вдруг зазвонил мобильник. Он лежал около ночника. Она ответила, глянув на часы — четверть четвертого. Молчание. Она слышала только чье-то прерывистое дыхание. Потом связь прервалась. Теперь Линда была уверена. Кто бы это ни был, звонок как-то связан с Анной. Она приняла сообщение, состоящее из нескольких вдохов и выдохов, без слов. Но сообщение было важным.
Спать она уже больше не могла. Отец встал в четверть седьмого. Она слышала, как он плещется в душе. Когда он начал греметь посудой в кухне, она встала. Он удивился, что она не спит и уже одета.
— Я еду с тобой в полицию.
— Что случилось?
— Я подумала над тем, что ты вчера сказал. Что, если я тревожусь, надо заявить в полицию. Так и сделаю. Поеду с тобой в отделение и сделаю заявление об исчезновении Анны Вестин. Мне кажется, что все это очень серьезно.
14
Линда никогда не знала заранее, когда у отца случится очередной приступ ярости. Она помнила с детства, как и она, и мать пугались до полусмерти, а дед, наоборот, пожимал плечами или точно также рявкал в ответ. Она помнила свою тревогу, когда у отца вдруг выступало красное пятно на лбу, прямо между бровями… но это был уже поздний симптом, тогда его уже было не остановить.
А сегодня утром, решив перевести дело об исчезновении Анны на официальные рельсы, Линда такой реакции и ожидала. Для начала отец швырнул на пол пачку салфеток. Это получилось довольно комично, поскольку салфетки в силу своего малого веса не грохнулись на пол, как он, очевидно, рассчитывал, а, порхая, словно бабочки, медленно опустились вниз. Но Линда все равно сразу ощутила тот же самый страх. Мгновенно вспомнились преследовавшие ее в детстве кошмары — она просыпалась в холодном поту, потому что во сне отец, только что улыбавшийся ей доброй и дружеской улыбкой, вдруг превращался в разъяренного зверя. А мать, Мона как-то раз, уже после развода, сказала: Он сам даже не представляет, какой это ужас — вдруг, ни с того ни с сего беспричинная вспышка, момент, когда ее меньше всего ожидаешь. И дальше: Посмотреть со стороны — эдакий широкоплечий славный парень и толковый полицейский, хоть и немножко себе на уме. И если он на работе позволяет себе рычать, то для этого всегда есть основания. А дома он распускается, превращается в сущего террориста, и я его не просто боюсь, я его ненавижу.
