Мария Семенова - Дядя Лёша
— И это тоже прекратить. Какая ты строгая. Ах, ну да, я же забыл, я же говорю с будущей учительницей. И чему же ты собираешься учить милых крошек?
— Рисованию, — холодно ответила Кристина.
— О, да я имею дело с художником. — Антон снова попытался прижать ее к себе. — Я очень люблю художников, особенно когда у них такая красивая грудь.
В этот миг прямо перед Кристиной возник Вадим. Он нежно прижимал к себе Валерию, и на лице его она увидела хорошо знакомое ей выражение. Нежное, доброе и ласковое. Такое лицо бывало у него тогда, когда они вместе лежали в постели. Но сейчас он так смотрел не на нее, а на другую.
— Ты, кажется, ревнуешь, — услышала она голос Антона.
— А вы нет?
— А я — нет. Ревность — чудовище с зелеными глазами, как сказал Шекспир. Это недостойное чувство. Давай лучше наслаждаться моментом. — Его руки скользнули вдоль ее тела, как будто ощупывали его.
— Пустите, — вдруг сказала Кристина.
Она оттолкнула от себя Антона, решительно повернулась и пошла к столику. Больше всего в эту минуту ей хотелось немедленно оказаться дома. У себя в комнатке, маленькой, но своей. Ее душили слезы, но она знала, что надо держаться, надо глядеть на всех высоко подняв голову. Она не могла не смотреть на Вадима, и в то же время знала, что нельзя смотреть. Антон подошел и сел рядом.
— Ну прямо дикая кошка, — сказал он.
— Налейте мне, — хрипло приказала Кристина.
— Слушаюсь и повинуюсь, милая паненка. Обожаю эту польскую гордость — в женщинах. У мужчин она смешна, у женщин великолепна.
Антон наполнил ее бокал коньяком. Кристина взяла и осушила его одним залпом.
— Так коньяк не пьют, — заметил Антон. — Его нужно сначала погреть в руках, чтобы ощутить весь букет.
— Не хочу я никакого букета, — мрачно заметила Кристина.
Тем временем музыка смолкла. Пары стали возвращаться к столику. Первыми вернулись Лидия с Гришей.
— Что с тобой? — спросила Лидия, увидев подругу.
— Ей немного плохо, — ответил Антон.
— Мне хорошо, — резко возразила Кристина. Вернулись Вадим и Валерия.
— Кристина, что с тобой? — спросил Вадим, но в его голосе прозвучала не тревога, а плохо скрытое раздражение.
— Ничего, — тихо ответила та. Оркестр заиграл снова, и Вадим взял Кристину за руку:
— Пойдем потанцуем.
Они вышли на середину зала.
— Вадим, ты любишь меня? — спросила Кристина с отчаянием в голосе.
— Ну что за глупости ты спрашиваешь, — сказал Вадим раздраженно, но в следующий же миг смягчился. — Ну конечно. А ради кого я все это затеял? Я же хотел, чтобы тебе было весело, это ведь твой праздник. А ты меня приревновала, дурочка.
Не оттого, что зеркало разбилось.
Танец кончился, и они снова сидели за столиком, но Вадим не отрываясь смотрел на Валерию. До чего же все-таки она хороша!.. Чем дольше он ею любовался, тем отчетливей понимал, что до сих пор ни разу ничего подобного не встречал. И, что гораздо важнее, не переживал. Любование живым совершенством неожиданно о оказалось сродни боли. Эти черные волосы, по которым стекал и переливался золотистый свет… эти бархатные ночные глаза, нежная белая шея и матовые щеки, чуть-чуть подкрашенные легким румянцем, проступившим от танца и выпитого вина…
Вадим даже застонал про себя, представив, как эта скульптурная красота плавилась бы и таяла в его объятиях, даря ему нечто такое, чего он ни с кем еще не испытывал, побуждая его стремиться к высотам, о которых он раньше даже не подозревал…
Кристина рядом с нею в самом деле была Золушкой. Простой дочерью лесника в гостях у наследницы сорока поколений принцесс. Лесной незабудкой, которой вовсе не место среди вечных алмазов. Вадим поймал себя на том, что уже не впервые думает о ней с некоторым раздражением. Для чего она здесь, что она здесь делает? Только путается под ногами. Господи, да с чего у них с нею вообще все началось?!
Кристина, Лида, Гриша, Антон — все они словно отодвинулись куда-то, он едва слышал, о чем они говорили. Ему были неприятны их голоса.
Тем более он не обратил внимания на нового посетителя, вошедшего в зал, — коренастого коротко стриженного мужчину с массивной золотой цепью на правом запястье. Все были слишком заняты каждый своим. Один Антон заметил его появление, но также никак не отреагировал.
— Да, а вот ласточкиных гнезд в здешнем заведении не подают, — заметил он и чуть-чуть передвинулся, так чтобы оказаться вполоборота к вновь пришедшему.
Кристина чуть не ляпнула, что самым вкусным воспоминанием лично для нее так и осталась докторская колбаса с батоном за тринадцать копеек, которую они с бабушкой уплетали когда-то на скамейке в Пушкине, отстав от надоевшей экскурсии. Кристина вовремя прикусила язык, покосилась на Валерию и подумала, что так и останется белой вороной среди этих людей, выросших на каких-нибудь бланманже… Она попыталась сообразить, что же это такое — бланманже. Вспомнить не удавалось.
«Как там бабушка…» — подумалось ей.
— А я, — сказал Гриша Проценко, — был однажды у сына ба-а-альшого начальника, так там к чаю дали торт, «Графские развалины» назывался. Помню, лопаю третий кусок, сам думаю, что со мной тренер завтра сделает, а остановиться не могу, знай жую, только за ушами трещит…
Кристина заметила, как снисходительно усмехнулся Антон. Еще в школе, на вечеринке у одноклассницы, ей довелось попробовать нечто, тоже именовавшееся «развалинами». Покупное безе, политое приторным кремом из сгущенки. Она подумала, не это ли убогое великолепие имел в виду Гриша, и заподозрила, что не у нее одной за этим столом были постыдно совковые корни. Ей хотелось спросить, но она снова прикусила язык. Она обернулась к Вадиму. Вадим не заметил ее взгляда. Он смотрел на Валерию, и глаза у него были…
— Чепуха это все, — вдруг сказала Валерия. Она улыбнулась и сразу стало заметно, что она сильно навеселе. Валерия оглядела стол и неожиданно добавила, обращаясь сразу ко всем: — Стерлядь на гриле, креветки с авокадо… улитки… А вот, бывало, дедуля кабанчика заколет… Мама картошки наварит, и мы ее со шкварками… Вы как хотите, а ничего вкусней точно не бывает!
У Вадима так и защемило сердце при этих словах. Если бы не четверо чужих, посторонних людей, неизвестно почему сидевших с ними за столом, он прямо. сейчас обнял бы Валерию. И пообещал ей нечто нерушимое, важное и очень сердечное. Как же это по-человечески — вот так заглянуть под маску холеной красавицы крупье, раскатывавшей на белом «рено». И увидеть обычную девочку, выросшую где-то в нищей провинции… В этот миг Валерия показалась ему необыкновенно близкой и родной. Не спустившейся откуда-то с небес царственно-недоступной красавицей, а земным существом, доверчивым, беззащитным и уязвимым.
Кристина сделала над собой усилие и попыталась продолжить тему запоздалым рассказом про бутерброд с колбасой. Внезапная откровенность Валерии странно подействовала на нее. Только что она до смерти боялась сознаться в собственной совковости, а теперь ей, наоборот, стало необъяснимым образом стыдно, что росла она как-никак в относительно благополучном Ленинграде, а не в Богом забытой дыре, где какой-то дедуля выращивал кабанчика. Наверно, по праздникам на стол выставлялся не зефир в шоколаде, как в приличной семье Калиновских, а слипшиеся конфеты-подушечки. Однако ее жалкие попытки поддержать разговор пропали впустую.
— О Господи, — негромко, но так, что все услышали, вздохнул Антон. Коснулся локтя Кристины своим и сказал, кивнув на Валерию: — Ну вот, приехали. Всегда так, когда напьется. Нет на свете краще птицы, як свиная ковбаса. Прав был классик: пустили Дуньку в Европу…
Валерия вздрогнула, как от пощечины. Это был удар ниже пояса. И главное — за что?! Она бросила недоеденный бутерброд на тарелку, отвернулась и стала промокать губы салфеткой. Легкий розовый румянец превратился в неровные пятна, почти сразу, впрочем, прошедшие.
Кристина отдернула локоть и попыталась решить, что ей противнее: внезапное хамство Антона или то, что он вздумал записывать ее в союзницы.
Вадима точно окатили холодной водой. Мигом развеялся хмель, искрившийся в голове, а вместе с ним испарилось и ощущение волшебства. Он зло подумал о том, что ни за что больше не станет приглашать к себе на праздник чужих людей. Иначе оглянуться не успеешь — сам этот праздник, вот как теперь, внезапно станет чужим.
— Ты-то у нас весь из себя европейский, — нарушая неловкое молчание, сказал он Антону. Он старался ронять слова веско и холодно, и у него, кажется, получалось. Он убийственно хмыкнул: — Как это теперь говорят? После евроремонта?..
Антон томно пожал плечами и сбил сигарный пепел о прозрачный край пепельницы.
— Ну, — засмеялся он, — для некоторых сейчас особенный шик — плясать на столах, со всеми брататься и вспоминать, как кирзачами глину месили. Ты погоди, она еще выпьет, всякие народные слова начнет изрекать…
