Виктория Платова - Инспектор и бабочка
– Она?
– Женщина, которая опекает вашу сестру. Она ваша родственница?
– Она больше, чем родственница. Она многое сделала для нашей семьи. И продолжает делать. У нас особые отношения, но я не намерен это обсуждать.
То, что это «особые» отношения, ясно по прикроватному алтарю. По трем фотографиям в деревянных рамках. На двух из них сняты те, с кем Икер уже успел познакомиться: русская Дарья, ангел и сам Исмаэль (кошек на снимках нет). Один из снимков сделан на открытом воздухе и полон солнца; за спиной троицы просматривается большой приземистый дом, слишком мрачный для солнечного дня. Второй снимок можно назвать интерьерным, и на нем нет уже Исмаэля, только ангел и русская. Русская сидит в высоком кресле с резной спинкой, ангел устроился у нее на коленях. Обе делают вид, что читают книгу, но не забывают при этом исподтишка поглядывать в объектив. Третья фотография (она черно-белая и расположена в центре) резко контрастирует с остальными. Если два других снимка мог сделать кто угодно, пусть даже и кошки, то в этом явно прослеживается рука мастера. Настоящего художника. И объектом приложения его сил стала женщина. Лет тридцати пяти – сорока, очень красивая: перед фотографической, без всяких следов ретуши, красотой этой женщины меркнет и сходит на нет полузабытая красота Лусии и всех девушек, которых знал или когда-либо видел Икер. Даже русская, о которой инспектор неотступно думает, даже она не в состоянии тягаться с женщиной со снимка. Хотя… Они чем-то похожи. Вот только чем? Короткая стрижка, высокие скулы, нежный овал лица – на этом сходство кончается. И… начинается сходство с кошкой. Той самой, чей янтарный взгляд так испугал Субисаррету. Нынешнее внезапное открытие пугает не меньше, от него ломит затылок, а по спине бегут мурашки. Вот черт, за сегодняшний вечер Икера с переменным успехом одолевали самые разные (в основном детские) страхи, но этот страх сильнее всех остальных, вместе взятых. От лица женщины веет опасностью, но это не опасность капкана, из которого всегда есть шанс вырваться. Это опасность зыбучих песков, в которых можно пропасть навсегда.
Наверное, это и есть мать девочки и юного саксофониста, – вот первая мысль, пришедшая ему в голову.
Хорошо, что она умерла, – вторая.
Все последующие мысли не имеют никакого значения, ими Икер пытается защититься от ощущения собственной ничтожности: только ничтожный человек может радоваться чужой смерти, если, конечно, речь не идет о кровном враге. Женщина со снимка – никакой не враг, всего лишь несчастная мать двоих детей, она погибла насильственной смертью. «Ее убили», – вот что сказал Икеру ангел. Возможно, люди, совершившие это злодеяние, думали так же, как инспектор, с поправкой на время: «Хорошо бы ей умереть». Вот и случилось то, что случилось. А он, полицейский, сам того не желая, оказался на одной волне с убийцами, и это удручает больше всего.
– Во время того недоразумения с саксофоном вы общались с соседом по-английски? – говорит Субисаррета, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, которые вызвал портрет.
– Естественно.
– Никакого акцента вы не услышали?
– А должен был?
– Я просто задал вопрос.
– Нет, никакого акцента я не услышал. Это важно?
– Может быть. А может быть, и нет.
Любимая фраза Альваро. Ее брал напрокат сам Субисаррета, и не где-нибудь, а в Брюгге. Но с тех пор прошло два года, и все это время фраза пылилась в глубинах Икерова сознания, ни разу не востребованная. С чем связано ее возвращение? С трупом Кристиана Платта в красной пижаме или с обитателями номеров двадцать семь и двадцать девять?..
– Вы когда-нибудь были в Брюгге, Исмаэль?
В отличие от русской, африканец не медлит с ответом ни секунды:
– Мой первый опыт публичных выступлений связан с Брюгге. Прошло не очень гладко, но Брюгге мне понравился.
– И как давно вы были в Брюгге?
– Это имеет какое-то значение? В позапрошлом году. Май или июнь, точно не вспомню, но было довольно тепло.
– А… ваша семья?
– Мы почти никогда не расстаемся, и Брюгге не стал исключением из правил.
Позапрошлый год. Май или июнь. Не исключено, что художник Альваро Репольес и саксофонист Исмаэль находились там в одно и то же время. В одни и те же дни. Или день. И Исмаэль был там не один – с русской Дарьей, которую он зовет Дарлинг. С сестрой и кошками. Но главное – с русской, а она сказала инспектору, что знать не знает ни о каком Брюгге.
Почему она солгала?
Быть в Брюгге — не преступление. Не постыдный факт биографии, который необходимо тщательно скрывать от посторонних глаз. Наоборот, Брюгге – самая настоящая жемчужина в коллекции воспоминаний любого путешественника. Из Брюгге тащат все, что под руку подвернется: тонны фотографий и видеозаписей, рекламные проспекты, сувенирные кружки, брелоки, магниты на холодильник, футболки с надписью «I LOVE BRUGGE»; кружева и шоколад местного производства. Со временем кружева желтеют, а шоколад покрывается белесым налетом, что делает воспоминания о Брюгге еще более щемящими. Даже Икер, приехавший в Брюгге совсем не как турист, не удержался от покупки дурацкого магнита и набора открыток «Западная Фландрия». Открытки, правда, таинственным образом исчезли, а магнит Икер снял с холодильника сам.
Чтобы мысли о пропавшем Альваро не мозолили глаза всякий раз, когда нужно достать пиво.
– Вы действительно никогда раньше не видели Кристиана Платта?
– Кто это? – недоумевает Исмаэль.
– Человек, которому мешал ваш саксофон. И которого убили.
– Вот как? Надеюсь, вы не ищете связь между этими двумя событиями?
– Нет. Просто спрашиваю, не виделись ли вы раньше?
– Я же сказал, в тот вечер я видел его в первый и последний раз.
– Может быть, в Брюгге?
– Определенно, нет.
– Хорошо. Имя Альваро Репольес ни о чем вам не говорит?
– Никогда о таком не слышал.
– Альваро Репольес. Художник.
– Увы.
– Он – один из лучших современных художников Испании, – неуклюжий реверанс в сторону друга; Альваро, будь он жив, только поморщился бы от подобных высокопарных высказываний.
– Живопись не мой конёк, инспектор. Сожалею.
Ни о чем он не сожалеет, этот принц крови. Он улыбается, как и положено принцу, – сдержанно и снисходительно одновременно. И Субисаррета готов поклясться: он уже видел эту улыбку. Вот только где? Не мешало бы отделить ее от лица и рассмотреть пристальнее. Альваро – тот просто перенес бы ее на холст, в блокнот; изменил бы до неузнаваемости, сделал предметом. Или камерой хранения других предметов. Чье первоначальное предназначение позабыто напрочь, как первоначальное предназначение красной пижамы. Теперь это – новая кожа маленького Борлито, которую в трех десятках кварталов отсюда сдирает сейчас судмедэскперт Иерай.
– О живописи вам лучше поговорить с Дарлинг… С Дарьей. Она частенько покупает картины и уже собрала неплохую коллекцию. Но, честно говоря, подписи «Альваро Репольес» я не видел ни на одном из полотен. Думаете, стоит на него раскошелиться?..
В ожидании ответа Исмаэль дергает себя за мочку уха. И этот жест тоже знаком инспектору, ну конечно!.. Второй джаззальдийский вечер! Мальчик-саксофонист, выступавший на разогреве у роскошных толстух из «Чикаго Блюз»!.. Он был по-настоящему хорош, особенно импровизацией на тему классической «’Round Midnight», Икер даже почувствовал комок в горле и подумал тогда… Что он подумал?
Этого мальчишку ждет большое будущее.
И мальчишка так же дергал мочку уха в перерыве между «’Round Midnight» и какой-то сентиментальной, чуть сладковатой балладой. Впрочем, к лежащей на поверхности сладости примешивалась подспудная горечь, и Икер подумал тогда… Что он подумал?
Этот мальчишка не очень счастлив.
А еще Субисаррета почему-то решил, что саксофон – не союзник мальчишки. Слишком разговорчивый малый, слишком доверчивый. И если бы мальчишка вдруг решил скрыть какую-то тайну, связанную с ним самим или с кем-то другим, – саксофон обязательно бы выдал его. Вывел на чистую воду. Впрочем, эта мысль оказалась мимолетной и была немедленно унесена потоком музыки, и больше не возвращалась. А потом Субисаррета и вовсе переключился на чикагских пухлых очаровашек. Но мальчишку-саксофониста он все же запомнил.
– А ведь я видел вас, – говорит инспектор Исмаэлю. – Позавчера. В театре Виктории Эухении. Вы отличный музыкант.
– А вы любитель джаза? – улыбка принца, несмотря на лестный отзыв Икера, не претерпела существенных изменений. Она остается все такой же снисходительной и сдержанной.
– Можно сказать и так. Стараюсь не пропускать джазовые вечера, особенно в период «Джаззальдии». И хотел бы получить ваш автограф.
– Мой?
– Ну да. Вас ждет большое будущее.
