Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство… - Анастасия Щетинина
– Шеф, идите!.. – Парень загребающим жестом звал Грановского в коридор и, как только тот вышел, зашептал на ухо: – Еще одна. Четвертая.
– Да твою же… – захрипел Грановский.
– Не в этом дело. Его взяли. На месте! – Лицо Зверева сияло.
2
Грановский смерил глазами мужчину в мешковатой куртке, закованного в наручники, усаженного по ту сторону письменного стола в комнате для допросов.
– Коробченко Олег Юрьевич. Семьдесят девятого. Сотрудник санслужбы. Судим за побои, – он негромко кашлянул, шурша страницами протокола, – в девяносто шестом. И за хранение. В две тысячи четвертом.
– Да, я – Коробченко, – заговорил страшным голосом лысый, как футбольный мяч, мужчина, обнажив зубы в полубезумной улыбке. Он грохнул браслетами по столу. – И вам повезло взять самого… МЕНЯ.
Грановский кашлянул громче, поглядывая на часы за спиной задержанного.
– Прекрасно, – он шмыгнул носом. – Ну, говорите.
– Я – тот, кого вы искали все эти годы, – усиленно растягивая слова, произнес мужчина и наклонился вперед, сверкая мутными глазами. – Радуйтесь.
– В чем конкретно вы сознаетесь? – официальным голосом спросил Зверев, похлопывая смартфоном о левую ладонь.
– В убийствах, конечно. – Мужчина недоуменно склонил голову.
– И сколько же убийств вы совершили, гражданин Коробченко? – Грановский постукивал карандашом о поверхность стола.
– Тридцать восемь. Нет, тридцать девять! Первую я ухлопал еще в девяносто третьем. Вот таким пацаном. – Он медленно провел ладонью сверху вниз.
– Кроме кистей рук, какие части тел вы употребляли в пищу? – серьезно спросил Грановский.
– Да все без разбора. – Мужчина лязгнул зубами.
– Вы вступали в сексуальный контакт с жертвами до или после убийства? – спросил Зверев заинтересованным тоном, при этом бросив косой взгляд на шефа.
Грановский одобрительно кивнул.
– Что за дурацкий вопрос, естественно, ДО, – возмутился мужчина. – Я не какой-то извращенец.
– Слушай, ты, придурок!.. – Грановский неожиданно вскочил и, схватив мужчину за ворот куртки обеими руками, притянул к себе.
– Шеф-шеф! – Зверев взял его за плечо.
Грановский отпустил Коробченко и с шумом выдохнул.
– Вместо того чтобы работать, я должен тратить время на этих уродов. Решил прославиться, да? Думаешь, ты один желающий? Только за последнюю неделю сто восемь идиотов признались в таких преступлениях, что тебе не снилось даже. Эти убийства с отрезанными руками взяли на себя уже человек двадцать, а то и больше. У них даже лучше получалось.
– Да плевать я хотел на них. Я – убийца! Маньяк, понимаете? – заорал мужчина. – Я требую, чтобы меня немедленно арестовали.
– Вышвырните этого… А, хотя подождите. Задержите его на сутки, пускай остынет. Заодно проверьте отпечатки, следы крови и прочее. Не он первый такой, но мало ли… – Он пожал плечами. – Показания запишите. Сравним. И анализ крови, на предмет веществ. Сдается мне, он…
Когда торжествующего Коробченко увели, Грановский уронил тронутую сединой голову и почти молящим голосом обратился к молодому парню с усами-перышками, в форменной одежде:
– Слушай, браток. Будь другом, принеси кофе.
Как только за покорным сотрудником закрылась дверь, Грановский, потирая мозолистые руки, посмотрел на Зверева.
– Ну, что там по последней?
– Да все то же. Шесть глубоких ран в грудь, живот. Руки отсечены по локоть. Как и в первом случае, орудие убийства нашли на месте. Отпечатки проверяют. Погибшая Инна Шишкевич. Тридцать три. Замужем. Ребенок, полтора года.
– О, господи! – Грановский застонал.
– Ну чего, надо ехать. – Зверев хлопнул бумажной папкой по столу.
– Поехали, Миш. Нет, обожди минуту. Сперва кофе.
3
– Чего задумался? – Грановский поглядел на Зверева, который как-то погрузился в себя.
На лице молодого человека лежала тень, взгляд поблескивал холодным железом.
– Да вот думаю. Живешь, ходишь на работу, вечером возвращаешься, думаешь, жена встретит. Потом звонят. Соболезнуем, вашу любимую расчленили. Обязуемся вернуть все части в целости и сохранности. – Он выпустил из груди воздух, будто пытался выдавить тяжелый комок.
– Думаешь, я об этом не размышлял сто тыщ раз? – Грановский тряхнул головой. – Вот поэтому и поседел к пятидесяти. Отец мой в восемьдесят три до сих брюнет, чуть-чуть только посеребрился. А я… – он обвел рукой вокруг головы.
Зверев горько улыбнулся.
– Да. Вот так старалась девушка, готовила сюрприз жениху, замуж собиралась, и на тебе. Хороший портрет, кстати. Я не знаток, конечно, но написано реально талантливо, прямо как живой получился. Видно, человек всю душу вложил. Племяшка моя ходит в художественную школу. Какой-нибудь любитель лучше рисует, чем эти кандинские, малевичи и прочие. Одни квадратики да кружочки. А тут лицо, прямо как фотография. Только подписано как-то по-дурацки, «бик». Как зажигалка.
Грановский равнодушно пожал плечами.
– Лучше бы за разговором следил, чем картинки разглядывать, – раздраженно отвесил он, глядя в сумеречную мглу, окончательно заполнившую Петербург. – Считай, у нас времени ровно до следующего убийства.
Подъехав к дому на Богословской улице, они поднялись в квартиру. Им открыл мужчина в круглых очках, взъерошенный и небритый, теребивший обеими руками до неприличия вытянутую футболку. Его лицо выражало такую обширную палитру чувств, что Грановский и Зверев слегка замялись.
– Вы по поводу Инны? – начал он, оглядывая следователей ошалелым взглядом.
– Да. Для начала, примите, пожалуйста, соболезнования, – заговорил Грановский, пытаясь придать высушенному за двадцать шесть лет работы голосу долю сочувствия.
Мужчина распахнул рот и заскулил, но ни Грановский, ни Зверев не смогли с точностью определить, то ли вдовец разразился рыданием, то ли рассмеялся в истерическом припадке.
В таком же недоумении они удалились спустя три четверти часа.
Покинув пределы душной, добрый месяц не проветриваемой квартиры, они, словно по взмаху дирижерской палочки, выдохнули с облегчением.
– Сегодня кругом одни сумасшедшие, – Зверев покачал головой.
– Похоже на то. Только виновный вряд ли открыто сообщил бы, что у его жены любовник. Алиби от младенца я, конечно, не засчитаю, но готов поставить, – Грановский задумался на мгновение, – пять тысяч, что этот Артур Шишкевич ни при чем.
– Это почему?
– Ты обратил внимание, как долго он рассматривал фотографии других жертв? На приметы свидетелей обратил внимание. Что у Кирилла Суровкина плешина, а у Гусева, который жил со шлюхой, родинка в половину лица.
– С проституткой. Шлюха – не за деньги. Извиняюсь, что перебил.
– Ну и жену слил, что ходила налево. Чтобы так притворяться, надо быть блестящим актером. – Майор помахал пальцем. – Но ты завтра загляни к нему еще разок. Раз он сидя дома программирует, то наверняка застанешь. Позвони за часик. Посмотрим, что он там наболтает по второму заходу. Но вряд ли это он, – Грановский покачал головой.
– Так, значит, придется проверять этого Ермолаева, если покойная реально с ним… – Его лицо на секунду засветилось, но, вспомнив об отрезанных руках и ребенке, Зверев вновь помрачнел.
– Проверим, Миш. Проверим, – вздохнул Грановский.
В безрадостном молчании они неслись в направлении Свердловской набережной, навстречу свинцовой поверхности Невы, видневшейся в начале Пискаревского проспекта.
Над головой майора Грановского склонилась, подобно теряющим листву кленам Любашинского сада, пожухлая тень четвертого убийства. Он вспомнил недавнюю тираду Зверева. Некто без имени, лишенный жалости к осиротевшему ребенку Инны Шишкевич, согнутой горем
