Судьбе наперекор… - Лукина Лилия
Иван внимательно посмотрел на него и ничего не. ответил, и тот понял, что он своего решения не изменит.
А вечером они втроем сидели за этим же столом и чаевничали. Заходящее солнце окрасило сад в розоватый цвет, мирно шумел самовар, привлеченные наступившей прохладой, вышли на охоту комары, Бублик лежал неподалеку, опустив лобастую голову на лапы, и только иногда вскидывался, чтобы поймать в своей непролазной шерсти какую-нибудь особенно наглую блоху, а они разговаривали потихоньку обо всем понемногу. И ни один посторонний человек, глядя на эту идиллическую картину дружной семьи, никогда не догадался бы, что за люди сидят перед ним. А это был бывший глава всего уголовного мира России, вор в законе Петр Петрович Ковалев, по немудреной кличке Коваль, который полгода назад после серьезного сердечного приступа решил уйти на покой, испросил и получил разрешение обвенчаться со своей давней зазнобой* как ее называли другие, а на самом деле — с первой и единственной в своей жизни любовью Анастасией и, передав дела преемнику, уехал лечить застарелые болячки на юг, где был принят местными авторитетами со всем возможным почетом и уважением, какие и подобают настоящему вору в законе, коронованному еще во времена Советского Союза. Человек же, ласково называемый Ковалевыми Ванюшей и сынком, был его личным, не признающим невозможного, киллером, с помощью которого Коваль держал в узде самых неуправляемых беспредельщиков, фигура, обросшая такими жуткими легендами и леденящими душу историями, что, когда Петр Петрович заявил, что отходит от дел, то очень и очень многие истово перекрестились и не одну свечу в церкви поставили, узнав, что эта страшная черная тень, много лет стоявшая за Ковалем, им больше не грозит.
Провожая Ивана на следующее утро обратно в Москву, Ковалевы стояли в своей калитке до тех пор, пока его фигура не скрылась за поворотом, а уже в доме Настасья совершенно серьезно сказала мужу:
— Если по твоей милости с Ванюшей чего случится, я тебя паразита, собственными руками удавлю!
— Не успеешь!— мрачно ответил ей Коваль.—Я раньше сам застрелюсь!
И он был совершенно искренен, потому что Иван, когда-то внезапно появившийся в его жизни, давно и прочно занял в его душе то место, которое у обычных людей предназначено для единственного и горячо любимого сыночка. Кровиночки!
Мужчина лет сорока пяти, презрительно названный Ковалем Гиеной, внешность имел самую импозантную, а выражение его лица носило печать настолько вызывающе откровенного благородства, что невольно возникала мысль: «А не законченный ли это подлец?». В то утро он ехал на работу за рулем своего шестисотого мерседеса и, нервно пощипывая волосы на большой черной родинке над верхней губой, думал, что время поджимает, а от того единственного человека, который только и может ему помочь, ни слуху ни духу. Чтобы сократить дорогу, он свернул на одну из тихих московских улочек и тут же услышал за спиной чей-то бесцветный голос:
— Остановитесь здесь. Лучшего места для разговора нам не найти.
Гиена послушно затормозил и, сняв руки с руля, постарался незаметно вытереть свои мгновенно взмокшие ладони о брюки, чувствуя, как между лопатками пробежал ручеек холодного пота. Он сидел не шевелясь и даже дышать старался незаметно, но ничего страшного не происходило, и тогда он отважился посмотреть в зеркало заднего вида и увидел позади себя блондинку в больших зеркальных очках.
— П-п-простите?..— несмело спросил он.
— Я Иван,— спокойно ответила блондинка и даже не улыбнулась при этом.
Придя в себя, Гиена прошептал:
— Мне говорили, что вы творите чудеса, но чтобы такие! Но как вы в машину попали? Она же на сигнализации! Да еще и на охраняемой стоянке была!
— Вас это действительно интересует? — невозмутимо спросил Иван, и мужчина, зябко поежившись, отрицательно помотал головой.- Я просмотрел документы и, поняв, что хочет ваш клиент, задался вполне естественным вопросом: он вменяем?
— Я никогда его не видел, хотя веду с ним дела уже много лет,— осторожно ответил Гиена.— До сих пор он производил впечатление совершенно нормального, хотя и очень тяжелого в общении человека, и я не знаю, какая муха его укусила, что ему в голову пришла вдруг такая идея.
— А как зовут этого садиста-теоретика? — безразлично спросил Иван, но что-то в его тоне прозвучало такое, что начисто исключало возможность не ответить на его вопрос или солгать, и мужчина, в нарушение всех профессиональных тайн, ответил.
Но, видимо, это имя ничего Ивану не сказало, потому что он никак на него не отреагировал, а просто произнес:
— Я берусь за это дело. Всю оговоренную сумму вы переведете на счет Петра Петровича. Вы еще не забыли его номер?
— Как можно забыть этого необыкновенного человека?! — воскликнул Гиена с таким искренним возмущением, что можно было бы подумать, будто он ничего не знает о том презрительном прозвище, которым наградил его бывший хозяин.— А что? У него проблемы? — осторожно поинтересовался он с затаенной радостью, что у страстно ненавидимого им Коваля возникли какие-то осложнения, но, почувствовав, как сзади на него тут же повеяло могильным холодом, замер и извиняющимся тоном залепетал: — Простите! Я позволил себе лишнее. Это, конечно, не мое дело. Простите великодушно! — и, помолчав немного, продолжил: — Скажите, пожалуйста, как я смогу связаться с вами в случае необходимости — дело-то неординарное? Конечно, о развитии событий меня будет постоянно информировать мой человек, который находится на месте, а я в свою очередь буду держать в курсе моего клиента — он требует, чтобы я докладывал ему все самым подробным образом. Видимо, есть какие-то нюансы, о которых он мне не сказал— его право! — Гиена осторожно пожал плечами, опасливо покосившись на Ивана — не воспримет ли он этот жест как что-то угрожающее или неуважительное:
Самое главное, чтобы первый этап был закончен до 11 июня, тогда, бог даст, и ко второму переходить не придется. Так как я смогу с вами связаться?
— Вы сейчас оформите на свое имя сотовый телефон с федеральным номером и отдадите мне. А по окончании дела я его просто выброшу.
Когда они вышли из магазина, Иван велел мужчине подвезти его к одному дому и подождать, а если он через пятнадцать минут не выйдет, то уезжать, после чего, забрав большой яркий пакет, ушел. Он скрылся в подъезде, а мужчина остался в машине. Глядя вслед невысокой стройной фигурке на высоких каблучках, он подумал: «Черт побери! Так это и есть легендарный Иван! Да-а-а... Недаром ему Коваль бешеные деньги платил!» — и расхохотался, вспомнив, как при передаче дел преемник Коваля Мартын попросил, чтобы тот свел его со своим киллером, но получил твердый и категоричный отказ.
Раздосадованный Мартын в подпитии позволил себе в узкой компании высказать некоторые оскорбительные предположения по поводу связывающих Коваля и Ивана отношений. Доброжелатели, естественно, нашлись и донесли. Той же ночью Мартын очнулся в собственной спальне собственного, самым тщательным образом охраняемого, дома связанным и с кляпом во рту, после чего был беспощадно выпорот собственным же ремнем. А на прощание кто-то тихонько шепнул ему на ухо: «Еще раз что-нибудь ляпнешь — убью, а если попытаешься что-нибудь сделать, то убью мучительно». Наутро обеспокоенная столь долгим сном хозяина охрана вошла в его спальню и застала картину маслом во всей ее немыслимой красе. Сложив два и два, Мартын понес свою повинную голову к Ковалю, был прощен, выпил с хозяином мировую и произнес историческую фразу: «Да! Такого человека только ты и мог в руках держать! Мне этот фрукт не по зубам!».
Занятый этими воспоминаниями мужчина, тем не менее постоянно поглядывал на часы и, когда после ухода Ивана прошло уже двадцать минут, собрался было уехать, но потом решил все-таки рискнуть и посмотреть в подъезде — вдруг он сумеет понять, куда этот невероятный человек со своим пакетом пошел. Когда он открыл дверь, то первое, что он увидел, был солнечный свет, проникавший в подъезд через открытые двери напротив,— подъезд был сквозным. Мужчина расхохотался, подумав: «Ну и стервец! Ну и профессионал!»,— и отправился на работу. Но он еще больше удивился бы, если бы узнал, что «блондинке» потребовалось не более двух минут, чтобы превратиться в самого обыкновенного, затрапезно одетого, неприметного мужичонку средних лет в больших, дешевых пластмассовых черных очках, который, выйдя из подъезда, поправил на плече потрепанную спортивную сумку и направился к метро.
