Рикошет - Юлия Александровна Лавряшина
Но однажды я поняла, что все они по очереди начнут влюбляться в Артура — и женщины, и собаки… Тогда наш дом станет сумасшедшим. Не то чтобы я считала, будто он теперь до конца жизни должен хранить верность памяти мамы, но предугадывала: меня точно не обрадует, если Артур Логов станет крутить романы на моих глазах. С собаками проще, даже если все они будут считать хозяином только нашего прекрасного следователя, а мы с Никитой, его помощником, будем кем-то вроде обслуги. Это как раз ничего, в собаках столько любви — ее хватит на всех. Но вот с несчастными женами я решила повременить…
Первой в наш дом вошла Моника. И это как раз таки собака, а не женщина. Артур задумал забрать ее из приюта «ДогДом» после первой же совместной прогулки. Тогда мама еще была жива, и мы втроем наведывались к приютским песикам по выходным. Первое знакомство с Моникой обернулось для Артура полным отчаянием: ему так и не удалось усмирить страх в ее взгляде. Поэтому он и запомнил эту собачку, поэтому и забрал, как только мы перебрались в отцовский дом в Подмосковье…
Теперь они друг в друге души не чают: Логов очаровывал Монику осторожно, как диковатую девушку, уже пережившую обман и разочарование. Они подолгу гуляли вместе по берегу Учи, тогда еще покрытой льдом. Потом следили, как вода пробивается на волю, и Моника по-прежнему держалась настороженно. В мае я не раз замечала, как они просто сидят рядом на коротенькой свежей траве, и Артур даже не пытается погладить ее жестковатую шерсть, просто рассказывает о чем-то. Может, о моей маме, он ведь тоскует по ней не меньше, чем я… А собака бросает короткие взгляды и отводит свои удивительные, будто подведенные карандашом глаза, все еще не решаясь поверить, что этот человек не обидит.
Но мы все не теряли надежды, что перелом в их отношениях случится. И этот день совпал с началом лета, которое сразу же заявило о себе двадцатиградусным теплом. Артур вернулся с работы еще до заката солнца, как все нормальные люди, и после ужина лениво растянулся на прогретой за день траве. И вдруг Моника, встретившая его, как всегда, застенчиво, подобралась к нему, легла рядом и положила голову ему на руку, совсем как влюбленная девушка.
Я смотрела на них через открытое окно кухни. Артур поймал мой взгляд и сделал «большие глаза», выказав изумление и восторг. Шевельнуться он долго не решался и, кажется, дышал через раз… А Моника тихонько задремала, согретая теплом его тела и вечерними лучами. Из дома мне не видна была ее морда, но я не сомневалась, что наша собака улыбается во сне. Поверить в то, что счастье не просто возможно, а уже — вот оно, с тобой! — какое это блаженство… Обмякнуть, окутанной ощущением абсолютного доверия. Я тоже испытываю нечто подобное рядом с Артуром — это человек, который не обидит и не предаст. Нам с Моникой повезло, что он взял нас под свое крыло…
— Ты подсматриваешь за ним?! — опешил Никита, ворвавшись в кухню и застав меня у окна.
— Сдурел совсем? — огрызнулась я. — Сам взгляни: Моника впервые улеглась рядом с ним. Сама! Вот на что я смотрю.
С Никитой Ивашиным мы были на равных, хотя он-то уже окончил институт, куда я даже не стала поступать. Прошлым летом — понятно почему, а в этом году, когда Артур намекнул, что можно бы и подумать о «корочке», я откровенно призналась: ни малейшего желания поступать в вуз не испытываю. А зачем? Вряд ли кто-то может научить меня писать прозу, а ни к чему другому я тяги не испытываю. Буду набираться мастерства у любимых писателей, благо книг в доме — целые шкафы…
Кажется, Артур тогда хотел сказать еще что-то, скорее всего, намекнуть, что я могла бы стать со временем его коллегой, но успел сообразить: в качестве добровольного помощника я принесу больше пользы. В этом Логов убедился уж не раз. Меня не сковывали никакие официальные рамки, я могла примерять маски и даже чуточку обманывать людей ради выяснения правды, которую они сами скрывали от следователя — из опаски или привычного недоверия властям… А с такой милой светловолосой девочкой с огромными голубыми глазами многие отмякали и начинали откровенничать.
Так что Артуру было на руку то, что я участвую в расследованиях подпольно, хотя его начальник полковник Разумовский (для меня — Павел Андреевич!) обо мне отлично знал. И закрывал глаза на наши не совсем законные действия, ведь в конечном счете, как ни парадоксально, они были направлены как раз на восстановление законности.
В общем, и в этом году меня никто не стал уговаривать поступать в институт, и я продолжила наслаждаться жизнью с двумя «следаками», каким-то невообразимым образом ставшими моей семьей, и пятью собаками, включая Монику, которым выпала честь стать основателями нашего приюта для животных.
Но Моника была первой. Мы решили, что ей необходимо не просто привыкнуть к Артуру (и заодно к нам с Никиткой), но почувствовать себя его единственной собакой. Мы даже приюту дали ее имя, ведь она стала кем-то вроде прародительницы стаи. Почему-то мне казалось, будто Моника понимает это и ценит…
Смешно, конечно!
* * *
По выходным Никита старался готовить завтраки, которые помнились бы потом всю неделю, ведь в будни они с Артуром наспех перекусывали бутербродами, порой не успевая даже сесть за стол, на бегу, и уезжали в Комитет. Для Логова главное было залить в себя кофе, который он варил сам и таким, что у Никиты глаза на лоб лезли от крепости.
А чем питалась Сашка, он даже не знал… Спросил как-то раз, но она отмахнулась:
— Ой, не бери в голову! Что я — маленькая?
«Конечно, маленькая, — подумал он тогда с нежностью. — И не только ростиком… Тебя хочется нянчить и нежить. Если б ты только позволила…»
Именно для нее Никита с утра пораньше замешал тесто на блины, осторожно сдув пылинки со специальной сковородки, которой никто не пользовался, кроме него. Когда купил ее, то опасался, что Логов начнет подтрунивать, но тот отнесся к приобретению с неожиданным уважением. Ивашин объяснил себе это тем, что его начальник ценит профессионализм, чего бы это ни касалось. Если уж печь блинчики, то на правильной сковороде!
У Никиты они получались тоненькими и не жирными, и это сразу откликнулось в Сашке воспоминанием:
— Мама такие же пекла…
Он испугался, что расстроил ее, напомнив о главной потере, и уже готов был дать себе слово больше никогда… Но тут
