Безумие толпы - Пенни Луиза
Отдай он своим агентам приказ действовать, отменить чтение еще не начавшейся лекции, это могло бы привести к тому самому насилию, которого он хотел избежать.
Не допустить превращения собрания людей в толпу не ахти какая наука. Стратегию можно выучить, он сам инструктировал рекрутов в академии Sûreté, учил их обращаться с большими, потенциально опасными собраниями. Но в конечном счете все сводилось к оценке ситуации. И к дисциплине.
Полицейские чины должны уметь контролировать поведение не только толпы, но и свое собственное. Будучи слушателем академии, Гамаш видел подготовленных полицейских во время паники, возникшей на демонстрации, – они ломали строй и начинали лупить сограждан дубинками.
Это было ужасно. Отвратительно.
Подобного никогда не случалось, если он руководил полицейским отрядом, следящим за порядком, однако Гамаш подозревал, что при определенных обстоятельствах этого не избежать. Безумие толпы – вещь ужасная, не дай бог это увидеть. А безумие полиции с дубинками и пистолетами – еще хуже.
Теперь он поочередно запрашивал доклад у своих офицеров. Его голос звучал спокойно и властно.
– Инспектор Лакост, что у вас? – спросил он в микрофон.
После короткой паузы – Лакост взвешивала ответ – она сказала:
– Наши люди контролируют ситуацию. Я думаю, в настоящий момент рискованнее остановить их, чем позволить продолжать.
– Merci[7], – сказал Гамаш. – Инспектор Бовуар, как там дела снаружи?
Он всегда использовал официальный тон, когда говорил со своими подчиненными на открытой частоте, и предпочитал называть их по званиям, а не по именам.
Невзирая на протесты инспектора Жана Ги Бовуара, Гамаш назначил (сослал, по словам Бовуара) его на пост у дверей.
В свои тридцать с лишним Бовуар оставался стройным и подтянутым, хотя слегка прибавил в весе. Как и Лакост, он был заместителем Гамаша, к тому же его зятем.
– Народ прибывает – зал не вместит всех, patron, – доложил Жан Ги, стоявший на перевернутом ящике, и поднес руку в перчатке козырьком ко лбу, чтобы защититься от блеска отраженных от снега солнечных лучей.
Его агенты топали ногами, потирали руки в варежках друг о друга, заставляя кровь бежать быстрее, и смотрели на своего начальника так, словно он нес личную ответственность за пронизывающий до костей холод.
– Я бы сказал, что подтягиваются еще сто пятьдесят, ну, может, сто восемьдесят человек. Они довольно возбуждены. Кто-то толкается, но пока реальных драк нет.
– Сколько уже в зале? – спросил Гамаш.
– Мы насчитали четыреста семьдесят.
– Вы знаете максимальное количество. Что, по-твоему, произойдет, когда наберется это число?
– Трудно сказать. Приходят семьями, приводят детей. Хотя не понимаю, зачем тащить сюда ребенка?
– Согласен.
Итак, в зале дети. Гамаш проинструктировал своих людей в этом отношении: безопасность младшего поколения – самая важная задача, если события начнут разворачиваться по худшему сценарию.
Конечно, все могло обернуться настоящим кошмаром. При возникновении чрезвычайной ситуации люди, стремясь поскорее покинуть какое-либо помещение или пробраться в него, нередко устраивали смертельную давку. И самыми уязвимыми были дети.
– Оружие у кого-нибудь в толпе есть?
– Ни огнестрельного, ни холодного, – доложил Бовуар. – Несколько бутылок. И мы конфисковали кучу плакатов. Людей это сильно злило. Можно подумать, будто в Хартии прав и свобод прописано, что и в каких количествах можно приносить в переполненный зал, если вы принадлежите к какому-то клубу по интересам.
Он посмотрел на груду плакатов, брошенных на снег у кирпичной стены.
Большинство из них были самодельными. Почему-то более зловещими казались плакаты с надписью цветными карандашами: «Ça va bien aller».
«Все будет хорошо».
От одного этого кровь Бовуара закипала. Активисты присвоили фразу, которая во время недавней пандемии обещала утешение. А теперь они извратили ее, выдавая за некое тайное послание, скрытую угрозу. И хуже того – заставляли своих детей произносить эти слова.
Он посмотрел на толпу и увидел, как некоторые из собравшихся проталкиваются вперед, боясь, что не попадут внутрь, в отличие от противников.
– Напряжение нарастает, patron, – сказал Бовуар. – Я думаю, пора закрыть вход.
– Merci, – произнес Гамаш и вздохнул.
Он, безусловно, принял во внимание совет Бовуара и даже считал, что тот, вероятно, прав, однако должен был признаться самому себе, что в данном конкретном случае не доверяет суждению своего заместителя. Оно, без всяких сомнений, окрашивалось личными чувствами. Именно поэтому он, невзирая на возражения Бовуара, предписал ему находиться у входа, а не внутри, не в зале.
Гамаш посмотрел на часы. Без пяти четыре.
Настало время действовать. Запретить или допустить.
Он еще раз оглянулся и посмотрел на двух женщин средних лет. Они стояли друг возле друга в темноте кулис.
Та, что слева, в черных слаксах и серой водолазке, держала в руках блокнот-планшет и явно волновалась.
Но внимание Гамаша привлекла другая женщина.
Профессор Эбигейл Робинсон кивала, слушая собеседницу. Она положила руку на предплечье коллеги и улыбалась. Она сохраняла спокойствие. И сосредоточенность.
На ней был голубой кашемировый свитер и юбка цвета верблюжьей шерсти до колена. Пошитая на заказ. Простая, классическая. Такую юбку, подумал Гамаш, вполне могла бы надеть его жена Рейн-Мари.
Мысль эта была не очень приятна.
Именно из-за Эбигейл Робинсон, университетского профессора, специалиста по статистике, все эти люди в морозный декабрьский день вышли из дому и собрались здесь.
Они могли бы кататься на лыжах или на коньках, могли бы сидеть у камина с чашкой горячего шоколада. Но предпочли другое: набиться в этот зал, толкать и пихать друг друга. В надежде получше разглядеть этого специалиста по статистике.
Одни пришли поддержать ее, другие – освистать и выразить свой протест. Третьи – чтобы послушать, четвертые – чтобы забросать критическими вопросами.
А некоторые – может быть, кто-то один, – чтобы сделать кое-что похуже.
Старшему инспектору еще предстояло познакомиться с этой женщиной, которая собиралась выйти на сцену, хотя ее помощница, представившаяся как Дебби Шнайдер, подошла к нему, как только они с профессором тут появились, и предложила нечто, похожее на любезность: беседу тет-а-тет.
Он отказался, объяснив, что должен работать. И приступил к своим обязанностям.
Но он был честен перед собой и в глубине души признавал, что, будь это кто-нибудь другой, он бы с удовольствием согласился на разговор. Сам бы попросил об этом, чтобы рассказать о мерах безопасности. Определить некоторые правила. Заглянуть в глаза и установить личный контакт между защитником и подзащитным.
Впервые за всю карьеру он вежливо отказался познакомиться с человеком, за жизнь которого нес ответственность. Вместо этого он обговорил все меры безопасности с мадам Шнайдер и тем ограничился.
Он повернулся к залу. Солнце уже садилось. Через двадцать минут на землю опустится темнота.
– Продолжаем, – сказал он.
– Oui, patron[8].
Глава вторая
Гамаш еще раз обошел закулисное пространство, выслушал доклады находящихся там агентов. Проверил двери и темные закутки.
Он попросил технический персонал включить свет.
– Кто эти люди? – спросила девушка-звукооператор, мотнув головой в сторону собравшихся. – Кто назначает лекцию в дни между Рождеством и Новым годом? Кто приходит на нее?
Это были хорошие вопросы.
Гамаш заметил несколько знакомых лиц в толпе. Он знал их как весьма милых, достойных людей. У кого-то на верхней одежде виднелись большие пуговицы. У кого-то их не было.
Сюда пришел кто-то из его соседей. Даже друзей. Но большинство присутствующих он видел в первый раз.
