Третий круг рая - Марина Владимировна Болдова
Я отрицательно помотала головой – не знаю…
– Жора Фандо. Ресторан и отель «Греция» на набережной, клуб «Бигль», парк «Остров бест». Ну и так, по мелочам – офисные здания, парковки, магазины. Слышала о таком? Впрочем, откуда… прости. Он почти наш ровесник, Лянка! А она с ним… Хотя все фигня, их дело… но башку Жора мне снесет точно. Если не спрячешь… У тебя дача жива? У озера?
Значит, шел ко мне целенаправленно. И уж никак не за помощью гадалки, коей являюсь. Что ж, не буду обманывать. Дом на Агатовом озере, которое с чьей-то нелегкой руки дачники называли Озером грешников, вполне крепок и даже обитаем. Я с родителями прожила в этом коттеджном поселке семь лет, ровно до моего поступления в школу. Наш дом стоял первым от дороги, другие были рассыпаны в беспорядке по лесу, словно кто-то сверху гигантской рукой щедро кинул горсть одинаковых деревянных строений. Количеством восемнадцать. Обшитые досками стены со временем приобрели мрачный оттенок сильно отсыревшего дерева. Почему-то особенно черной стала та сторона, что к озеру. Что мешало владельцам дач окрасить фасады цветной краской, я не знаю. Впрочем, я сама до сих пор не удосужилась купить хотя бы ведерко для окраски окон – разбухшие от сырости за зиму рамы закрывались с большим трудом. Заборов в поселке не имелось, как и, собственно, определенных границ участков. Но самым непонятным было то, что нам, детям, было запрещено рассказывать об этом месте кому бы то ни было под страхом страшного наказания. Мне смолчать было легче всех – наша семья жила здесь круглый год, остальные же наезжали из города чаще летом и совсем редко зимой. И почти всегда с бабушками и дедами, нежели с родителями.
Отец работал комендантом этого странного места: то ли дачного массива, то ли небольшого загородного коттеджного поселка. Днем я была с ним, мама уезжала, как говорил отец, «на службу» – рано утром меня будил звук клаксона служебной «Волги», водитель которой жил в самом ближнем от нас доме – на высоком берегу озера. Сложное для меня слово «архивариус» я четко выговаривала к трем годам, вызывая у мамы улыбку. Смысл же стал понятен мне не скоро.
Со всех сторон стеной стоял смешанный лес, большей частью хвойный. Рос он и по берегам озера, вытянутого вдоль на много километров. Купаться настрого запрещалось, но почему так, похоже, никто не знал. Нам, детям, нельзя было даже приближаться к единственному сходу к воде – крепко сколоченным деревянным мосткам, с которых набирали воду для технических нужд взрослые. Питьевую же приносили из источника в глубине леса. Отец считал ее целебной, заваривая травяной чай по собственному рецепту.
Мы, дети, ходили друг к другу в гости, но я не помню, чтобы взрослые когда-нибудь собирались вместе. У мостков, набирая воду, они, вежливо здороваясь, перекидывались парой фраз и расходились по своим домам. Жизнь в поселке замирала рано, задолго до прихода темноты. Уже совсем поздним вечером отец включал слабое «уличное» освещение, приносил дрова для камина, если было прохладно, и запирал дом. Я забиралась в мансарду и выглядывала в окно – самих коттеджей видно не было, лишь россыпь огней – то был свет в окнах.
До самого переезда в городскую квартиру я была уверена, что абсолютно в каждой семье есть автомобиль «Волга» с водителем, пианино в гостиной и библиотека-кабинет: во всех дачных коттеджах именно так называлась комната в мансарде с книжными стеллажами вдоль одной из стен и обязательным камином…
С каждым годом все больше домов в отпускной сезон оставались закрытыми – лишенный комфорта отдых радовал лишь непритязательных любителей тишины и уединения. Этим же летом на дачах постоянно пребывал только один человек, и жил он в моем доме. Теперь я размышляла, могу ли подселить к нему соседа.
«Да пусть едет, в конце концов. Уживутся как-нибудь с дедом», – решилась я, стараясь не вникать, возможно ли это вообще.
– Дача жива. Но… там условия не очень.
– Фигня вопрос!
– Ты будешь не один. В доме живет дед – Егор Романович. Он никуда не выезжает, я продукты привожу, иногда остаюсь на несколько дней. Ему семьдесят пять, он здоров и бодр. Но характер не из легких, – предупредила я и на миг задумалась: я совсем не знала нынешнего Захара, но тот, шестнадцатилетний, которого помнила, был стопроцентным эгоистом. И ловким манипулятором.
– Твой дед? Не обижу! Я на неделю, не больше. Спасибо, Лянка, друг!
«Ну, не друг я тебе, Тальников! Ни разу не друг! Но не выгонять же тебя… в лапы некоего Фандо!» – подумала я, выходя из комнаты.
– Есть хочешь? – обернулась в дверях и застыла: Захар беззвучно плакал…
Нет, мужские слезы для меня не признак слабости, скорее наоборот. В этой комнате я видела всякое… Но в кресле ссутулился в безнадежной усталости некогда безответно любимый мною человек. Любимый безумно и слепо первой и, похоже, единственной любовью. Предавший вмиг, но так и не ставший чужим. Прощенный, но так и не осознавший свою вину. Он не считал себя виновным, списывая свое предательство на обстоятельства. Так сложилось… Я, оправдывая его, повторяла за ним: «Да, так сложилось…» – забывая мучительно долго, бередя рану при каждом взгляде на школьную фотографию…
Вернувшись в комнату, я осторожно присела на подлокотник кресла, обняла Захара за плечи, устроив свою голову на его макушке. От волос пахло табаком и мужским шампунем.
Я понимала, «снять» с него информацию будет несложно: я все еще остро чувствую ментальную связь с ним. Я закрыла глаза…
…Я «смотрю» сверху, с высоты потолка огромного холла стилизованного под старину особняка. Внизу Захар, только что вошедший с застекленной веранды в дом, громко зовет Жанну. Вот он ставит на пол сумку с ноутбуком, прислонив ее к гнутой позолоченной ножке банкетки. На атласную обивку кидает папку, промахивается, та, краем задев
