Александр Аде - Возвращайся!
Скоро они вдвоем соединятся на облачке и будут с улыбкой вспоминать, как любили и истязали друг друга на земле…
* * *Вчера Акулыч обиделся не на шутку, и я решил, что он месяц, а то и два не станет со мной общаться, но нет – сегодня позвонил. Голос отстраненный, мрачный, сухой:
– Поговорил об тебе с товарищем. С коллегой, как выражаются всякие-разные ботаники. Мужик проверенный, надежный, будет тебе заместо меня. Подмогнет, ежели приспичит.
Нескладно пытаюсь подольститься:
– Спасибо, Акулыч. Но учти – тебя, единственного и неповторимого, не заменит никто.
– Угу, – буркает он и отключается.
Надулся. Похоже, я всерьез ранил его ментовскую душу.
В семь часов вечера встречаюсь с «товарищем», которого порекомендовал Акулыч.
Признаться, я не хотел, чтобы мы общались в его казенном кабинете, и он, словно прочитав мои мысли, сам предложил потолковать на улице.
И вот мы сидим на скамеечке возле стеклянного бизнес-центра – таких в нашем благословенном городке хоть отбавляй. Этот именуется «Кактусом», и перед ним действительно торчит невероятных размеров железный кактус, на который, не боясь уколоться, облокотился ухмыляющийся металлический мексиканец. На голове сомбреро, на поясе – две кобуры с револьверами.
Расположившегося рядом со мной мужика я (про себя) назвал Пыльным Опером. На нем голубая рубашечка с короткими рукавчиками, светло-серые брючки и белые дырчатые туфли. Выглядит он человеком вполне довольным жизнью. Благополучным бизнесменом, например. Не самым крупным – что-то вроде владельца продуктового магазинчика, а то и двух. Из-под плетеного рыжего ремешка откровенно вываливается солидное брюшко. Внешне он – из породы Акулыча, Завьялова и прочих подобных хлопчиков, увесистых и округлых.
Усевшись на скамейку, Пыльный Опер закидывает ногу на ногу, сложив на толстом колене массивные загорелые кисти рук. Ушки у него маленькие, по-боксерски прижатые к круглой голове.
– Между прочим, можно в пивбаре по душам покалякать, – предлагаю я. – До него вон – рукой подать.
– Небольшой я любитель пива, – говорит Пыльный Опер напряженным глухим голосом, точно отчитывается перед начальником. И откашливается. – Водочку – пожалуйста. Но – только в холода. Для сугреву. Летом не пью.
Мне попался редкий тип оперативника – молчун. Такие выдавливают из себя самый-самый минимум, отмеряя каждое слово с жадностью скупца. Зато принимают информацию с удовольствием. При этом как бы стушевываются, становятся частью окружающей обстановки, невзрачным почтовым ящиком, который всегда готов к приему письма. А сейчас этому «ящику» необходимо выдать, а не принять информацию, и он чувствует себя не в своей тарелке.
– Где произошло убийство? – задаю наводящий вопрос.
Он принимается объяснять – тяжело, косноязычно ворочая слова, точно валуны. Дотошно описывает место преступления.
Картина вырисовывается следующая. Кате Завьяловой нанесли четыре удара острым предметом, предположительно ножом. Кроме того – маленький штришок: под лифчиком обнаружен обрывок бумаги, на котором шариковой ручкой нарисован зигзаг.
– Вот такой, – Пыльный Опер достает из барсетки новенькую записную книжечку, авторучку и, сопя, выводит молнию, какую обычно изображают на примитивных картинках. – Это уже второе такое убийство. Примерно месяц назад грохнули женщину. И тоже ножом. А под бюстгальтер, между прочим, засунута бумажка с похожим зигзагом. Вроде маньяк действует. Боюсь, дело гиблое. Глухарь.
– Хоть какие-нибудь маломальские улики обнаружили?
– В обоих случаях никаких. Уж очень осторожный гад. Места выбирает безлюдные, действует аккуратно. Отпечатков не оставляет.
– А что связывает предыдущую жертву и Катю Завьялову? Внешность? Характер? Возраст? Социальное положение?
– Первая убитая – повариха из ресторана «Глория хит». Двадцать восемь лет. Толстушка-хохотушка. Есть сожитель… точнее, был… охранник из того же ресторана. Ничего общего с женой Завьялова.
– Итак, убийства совершены в разные месяцы. Хотелось бы знать числа.
– Надеешься найти алгоритм действий маньяка? – усмехается Пыльный Опер, внезапно применив научное выражение и этим слегка меня огорошив. – Я тебя разочарую. Первое злодейство случилось четвертого мая, в среду, а второе – в субботу, одиннадцатого июня. И опять же – упреждаю следующий твой вопрос – места преступлений разные. Повариху зарезали на окраине, а Завьялову – почти в самом центре.
– Заковыристый маньяк, – говорю я.
– Куда уж заковыристее, – цыкнув зубом, соглашается Пыльный Опер. – А если он вообще не маньяк, а?..
Придя домой, сажусь за компьютер и принимаюсь шарить в интернете – это теперь мое любимое занятие.
И что узнаю.
Первое. Руны – письменность древних германцев (с первого века нашей эры по двенадцатый). Затем народы Северной Европы приняли христианство, и руническое письмо было заменено латиницей.
Второе. Молния – это руна Зиг, означающая Солнце или Победу.
Третье. В 1933-м сдвоенную руну Зиг фашисты сделали эмблемой СС, к чему приложил руку сам Генрих Гиммлер. Действительно, молния похожа на латинскую букву S и в ней скрыта какая-то дьявольская сила и красота.
Кстати, объясню, почему дьявольская. Согласно Евангелию от Луки, 10–18, молния обозначает сатану: «Он же сказал им: Я видел сатану спадшего с неба, как молнию».
Итак, если мы имеем дело с шизанутым маньяком, то явно сдвинутом на фашизме или сатанизме. Выбор есть.
* * *На следующий день после полудня отправляюсь на место преступления, хотя и понимаю, что ничего не обнаружу. Ладно, проникнусь атмосферой, – и то шаг вперед.
«Копейка» послушно везет меня в центр города. Еще полгода назад я не рисковал садиться за баранку родной машинешки, зато теперь шоферю как в прежние благословенные времена. Причем не только катаю себя и Анну, но и всех, кто готов заплатить за проезд. Я опять стал бомбилой, и это веселое и рисковое занятие развлекает меня вечерами и ночами.
Никогда не чувствовал себя таким физически здоровым, как этим летом, когда наш городок под самую завязку накачен солнцем, а я гарцую в линялой футболочке, выгоревших джинсах и легоньких белых кроссовках!
Три года назад я был полумертвецом, балансирующим на грани бытия и небытия. А сейчас – загорелый мужик в расцвете сил, и даже кажется, что эти силы прибывают с каждым днем, а мы с Анной – бессмертны!
День с утра наливался жаром и сверканием. Припарковываю «копейку» на одной из центральных улиц. Катя Завьялова оставила свой «лексус» где-то здесь. Потом отправилась пешком.
Вываливаюсь из родной машинешки и двигаюсь Катиным маршрутом – к циклопическим недостроенным монстрам из стекла и бетона.
Лет восемь назад городская власть, свихнувшись от амбиций, замыслила соорудить на берегу пруда целый район исполинских бизнес-центров – знай наших! Но – как обычно – громадье бюрократических планов наткнулось на элементарную нехватку бабла. Стройку века заморозили.
Шагаю вдоль пруда.
Летом, да еще в выходные, да еще в жару город лишается горожан: кто-то уматывает на дачу, кто-то – на ближайшие водоемы. А здесь и в будние-то дни безлюдье, а сегодня, в субботу, совсем пустынно. Оно и понятно: нет поблизости ни торговых центров, ни банков, ни кафушек, только больничка для высокого ранга чинодралов да два бетонных короба, в которых на благо области трудится казенный люд. Навстречу мне попадается только парочка влюбленных, и просвистывают, гогоча и жизнерадостно матерясь, пацанята-велосипедисты.
А вот и эпохальные сооружения, которые даже в незавершенном виде – как разрушенный древнеримский Колизей – внушают некоторый трепет, если не сказать уважение.
Сейчас, когда солнце слепяще сияет в их огромных синеватых стеклах, они выглядят миролюбиво: невероятные чудища, разлегшиеся на солнцепеке. Даже бетон и железная арматура в июньском сиянии кажутся благодушными. Но в ненастные дни беременным женщинам лучше здесь не ходить.
Что забыла Катя возле этих громад в полдесятого вечера?
Представляю себе так. Субботний вечер одиннадцатого июня. Катя идет вдоль пруда. Вот она миновала маленькую асфальтовую дорожку, по которой большинство сворачивает влево, направляясь к сердцевине города: торговой улочке имени Бонч-Бруевича. Но Катя продолжала двигаться по набережной. Мимо одного гигантского пугала, мимо второго. Почти до самого бетонного забора. Тупика. И тут, перед забором, ее ждал убийца.
Откуда он взялся?
Ага.
Покряхтывая от напряжения, кое-как забираюсь на забор и усаживаюсь на нем, задом к пройденному пути. Передо мной открывается панорама: три «хрущевки», за ними – две скромные высотки, заброшенный участок земли с несколькими деревянными хибарами, дальше – мост и стадион «Арена». От этого ландшафта веет такой провинциальной скукой, что сводит челюсти.