Сергей Высоцкий - Наводнение
— Нет.
— А что на нем было?
Мальчик тяжело вздохнул и посмотрел на Алабина, словно искал у него поддержки.
— Не помнишь?
— Не помню, — тихо сказал Костя и неожиданно заговорил с горячностью: — Я даже не знаю, как это вышло, что забыл. Вспоминал, вспоминал! Никак не вспоминается. — Он сморщил лоб и покачал головой, осуждая себя за такую промашку. Чубчик снова съехал ему на глаза.
То, что мальчишка не стал ничего придумывать, а честно сказал, что не может вспомнить одежду преступника, порадовало подполковника. С большим доверием можно было отнестись ко всем остальным его показаниям.
— Костя, здесь на фото человек, которого ты считаешь преступником, одет совсем легко, в полосатой рубашке. А тогда? Что на нем было? Темное? Костюм, плащ?
— Не помню.
— Ну ладно, не велика беда. — Корнилов улыбнулся. — Ты куда шел, Костя, в тот день?
— Домой. Портфель хотел занести — и на Острова… Меня с физкультуры отпустили.
Горюнов отвел глаза в сторону, и подполковник подумал: «Небось с физкультуры-то ты сбежал».
— И шел ты, Константин, домой веселый и довольный. Да? Погода хорошая, уроков, наверное, мало задали…
— Мало. — Рот его расплылся в улыбке.
— А думал о чем?
Костя замялся.
— Ну… Шел… Думаю, зайду домой, поем — и на троллейбус.
— Шел, значит, шел… Свернул со Среднего в переулок… Тебе, кстати, в переулке никто навстречу не попался?
— Нет, — подумав, ответил мальчик. — Никого в переулке не было. Только впереди тетенька шла. Кассир. А этого я сразу и не заметил.
— Они не разговаривали?
Мальчик отрицательно мотнул головой.
— Этот мимо прошел. Потом обернулся и — ножом…
— А в руках у него, кроме ножа, ничего не было? Чемодана, портфеля?
— Ничего. Ой, я вспомнил! — неожиданно звонко крикнул Костя. — Он же в свитере и в пиджаке был!
— Цвет, цвет свитера не запомнил? — наклонившись к мальчишке, спросил Корнилов.
— Да кто его знает! Какой-то серо-буро-малиновый.
— С цветом все ясно, — сказал подполковник, подмигнув мальчику. — Серо-буро-малиновый! Предельно точно.
Костя хихикнул, но тут же спохватился и виновато посмотрел на Корнилова.
— А куда он побежал потом, ты не вспомнил? — Корнилов знал, что в беседе со следователем Горюнов не смог указать, в каком направлении убежал преступник.
— Нет, не вспомнил. Я к тетеньке кинулся… А потом «скорую» вызывать.
— Ну что ж, Костя, спасибо тебе. Большую ты нам помощь оказал. — Игорь Васильевич встал и подал Горюнову руку.
Костя протянул свою маленькую ладошку и заулыбался. Улыбка у него была чуть-чуть смущенная и добрая.
— Игорь Васильевич, обидно, что я не заметил, куда он побежал! — сказал Костя.
— Ты все правильно сделал, Константин. Сначала надо о пострадавшем думать. Молодец! А сейчас товарищ старший лейтенант пригласит следователя, который ведет дело… Ты ведь уже встречался с ним?
Костя кивнул.
— Ну и прекрасно. И кого-то из родителей вызовем.
Мальчик вздохнул.
— Не вздыхай, так положено. Кто на первом допросе был? Папа? Мама?
— Мама…
Мальчишечье самолюбие было явно задето.
— Вы его поймаете? — спросил Костя, когда Игорь Васильевич уходил.
Корнилов кивнул.
«Поймаем-то поймаем, только вот когда?» — подумал он.
2
Корнилов понимал, что находка Кости Горюнова может привести к успеху. К быстрому успеху. А вдруг мальчишка ошибся? Мало ли бывает случаев, когда и взрослые ошибаются в такой драматической обстановке! И тогда пропали даром усилия многих, упущено время… Но никакой другой серьезной зацепки в деле не было. Версия о причастности к ограблению кого-то из работников института маловероятна. Корнилов решил: надо рискнуть. И следователь Аверин, ведущий дело о нападении на кассира, тоже считал, что надо довериться приметливости мальчика.
Но прежде чем разыскивать торгующую книгами продавщицу на снимке из альбома, Игорь Васильевич решил съездить на место происшествия.
…Он медленно шел по Тучкову переулку, еще и еще раз стараясь мысленно воспроизвести картину преступления. Вот здесь, вдоль стены церковного дворика, по старинному тротуару из щербатых известняковых плит шла кассирша. Со стороны Среднего проспекта. Преступник шел ей навстречу. И поэтому вахтер, видевший кассира из окошка проходной, не разглядел лица преступника. Да, собственно, он ничего не разглядел… Не запомнил ни одежды, ни роста нападавшего. Вот и теперь, долго и внимательно разглядывая несколько фотографий из альбома, вахтер покачал головой:
— Нет, не припомню. — И, виновато посмотрев на Корнилова, добавил: — Не могу узнать, спину только и видел.
А мальчишка узнал…
Игорь Васильевич вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит, и оглянулся. Переулок был пуст. Только в конце его, у самой набережной, шли два офицера. Корнилов стал разглядывать окна соседнего дома и встретился взглядом с каким-то стариком, сидевшим в квартире первого этажа. Он смотрел на Игоря Васильевича пристально, не отводя глаз. Корнилов слегка поклонился старику, и ему даже показалось, что и старик чуть заметно кивнул.
«А ведь дед наверняка пенсионер. Сидит у окна, разглядывает прохожих от нечего делать. Или гуляет где-нибудь поблизости. Может быть, он что-то видел? Хотя тут ведь всех опрашивали…»
Подумав так, Корнилов все же пошел в ЖЭК и выяснил, кто живет в той квартире, откуда выглядывал старик. Паспортистка, полистав свои книги, сообщила ему, что четвертую квартиру занимает семья Казаковых. Мать со взрослым сыном и больной дед.
На лестнице было темно. Откуда-то, наверное из подвала, тянуло холодом, запахом сырых дров. Игорь Васильевич зажег спичку и с трудом разглядел цифру «4» на огромной обшарпанной двери и старинный звонок с надписью «Прошу повернуть». Он повернул. Дверь тотчас отворилась, словно Корнилова уже давно поджидали. На пороге стоял мужчина лет двадцати восьми — тридцати с красивыми, уложенными волной волосами. Судя по гримасе разочарования, промелькнувшей на его худом, чуточку аскетичном лице, мужчина кого-то поджидал.
— Вы к кому? — спросил он после секундного замешательства.
— Прошу прощения, — сказал Корнилов, доставая удостоверение. — Я из уголовного розыска. Мне бы хотелось поговорить…
Еще не закончив фразы, он увидел, как лицо мужчины стала заливать краска. Корнилов давно уже не придавал значения тому, как реагируют люди на неожиданный приход милиции. Растерянность или спокойствие, бледность или краска на лице — это могло ровно ничего не значить. Нужно было хорошо знать человека, чтобы делать выводы.
— Мне бы хотелось поговорить с товарищем Казаковым. Вас зовут Игнатий Борисович?
— Да. Проходите, пожалуйста, — пригласил мужчина, справившись с растерянностью. — Вот сюда можно повесить плащ… — Он отступил от дверей, пропуская Корнилова.
— Два дня назад здесь, в переулке, ограбили кассира. Это произошло днем, но, может быть, кто-то из вашей квартиру находился дома? И смотрел в окно…
— К нам уже приходили из милиции, — словно бы обрадовавшись, быстро ответил мужчина. — Разговаривали с мамой. — Он открыл дверь в большую, тесно заставленную мебелью комнату. Усадив Корнилова в скрипучее кресло, сам присел на краешек стула, всем своим видом показывая, что визит Корнилова в эту квартиру случаен и тотчас закончится. — Ни меня, ни мамы в то время не было дома.
— Вы живете втроем?
— Да. Третий — дед. Но он уже много лет болен… Паралич.
— А ваш дедушка ничего не видел, Игнатий Борисович?
Казаков развел руками и снисходительно усмехнулся:
— Вы понимаете, дед… — Он понизил голос и, оглянувшись на прикрытую дверь в другую комнату, покрутил длинными пальцами у головы.
Корнилов вспомнил очень пристальный, но вполне осмысленный взгляд лохматого старика и подумал: «Неужели у сумасшедшего может быть такой умный взгляд?»
— А если мне попробовать поговорить с ним?
— Но ведь он болен… Не повредит ли это ему? — с сомнением произнес Казаков. — Можете попытаться, впрочем…
Он поднялся со стула и сделал несколько шагов в нерешительности, будто надеясь, не передумает ли Корнилов. Игорь Васильевич отметил, что у Казакова ладная спортивная фигура, и почему-то подумал: «Интересно, он еще не женат или успел уже развестись? Хотя, впрочем, с больным дедом, наверное, забот немало».
Они вошли в большую, узкую комнату, и в нос резко ударил затхлый воздух. Корнилов только чуть позже понял, что все здесь провоняло сигарным дымом. Первое, что бросилось ему в глаза, — старое штурвальное колесо на стене и в нем поблекшая фотография большого парохода. Длинная труба придавала пароходу старомодный вид. Еще на нескольких развешанных на стене фотографиях, в черных, посеревших от пыли рамках тоже были изображены пароходы.
