Билл Пронзини - Удобный случай
Я перебрался через окно. В желудке словно стоял раскаленный утюг, и я проклинал себя за глупость. Приземлился на руки, ободрав лицо об острое железо.
Беглец спустился почти на второй этаж и был ко мне спиной. Он пытался спуститься по скользким ступенькам. Я поднял револьвер, ухватил левой рукой правую и выстрелил, целясь в ноги. Первая пуля пролетела мимо, но я выстрелил во второй раз и ранил его в правое бедро. Он присел и выронил чемодан. Забил руками в воздухе, пытаясь сохранить равновесие.
Я видел, что ему это не удастся.
Пуля отбросила его в сторону, и он ударился об ограждение. Железный поручень отбросил его в другую сторону. Он завопил и исчез.
Я медленно поднялся, вытирая пот с лица, и стал спускаться. Коретти бежал по переулку. Я поглядел, не бежит ли кто-то вслед за ним, но никого не было. Лестница была старой и упиралась в асфальт. Я спустился до первого этажа. Коретти стоял над типом. Я медленно подошел к ним, и вдруг мне показалось, что у меня остановилось дыхание. Огненная игла пронзила меня от груди до почек, и я упал на колено, опустив голову и едва дыша.
Коретти подбежал ко мне.
— Арни? Ты ранен?
— Нет, — ответил я, стискивая зубы. — Язва. Пилюли в кармане.
Он достал пузырек, сунул мне пилюлю под язык. Боль с каждым разом становилась все острее. Наконец, я смог нормально дышать. Коретти помог мне встать.
— Лучше?
— Лучше. Дай мне минуту отдыха.
— Вызову врача.
— Нет, мне уже лучше, — я глянул на тело, вытянувшееся справа от лестницы. — А он?
— Мертв. Сломал шею.
— Лучше вызвать бригаду.
— Сначала я помогу тебе. Ты плохо выглядишь, Арни.
Я кивнул, и он помог мне подняться по пожарной лестнице. Чемодан, который выронил тип, застрял между прутьев ограждения. Коретти поднял его. На третьем мы пролезли в окно. Я был покрыт ледяным потом.
Коретти положил чемодан на кровать.
— Надо заглянуть внутрь, — сообщил он.
Он щелкнул замком, откинул крышку, и мы заглянули внутрь.
Деньги. Чемодан был набит купюрами по двадцать и пятьдесят долларов в толстых пачках, перехваченных бумажной лентой. На каждой пачке карандашом была нацарапана сумма.
Мы застыли, не сводя глаз с чемодана. В воздухе пахло порохом.
Тишина сгущалась. Я слышал стук дождевых капель по металлической лестнице. И ощущал ледяное дыхание ветра, врывавшегося через разбитое окно.
— Как думаешь, Арни, сколько здесь?
— Представления не имею, — ответил я, облизнув губы.
Коретти стал доставать пачки из чемодана. Укладывал их на кровать, где они образовали огромный зеленый веер. Когда он повернулся ко мне, чемодан был пуст.
— Если цифры на лентах верны, здесь около четырехсот тысяч. Арни, четыреста тысяч!
Голос его звучал странно.
У меня пересохло в глотке. До сих пор я даже не задумывался об этих деньгах. Они были какими-то невесомыми, нереальными. Обычное задание, украденные деньги, скрывшийся вор — такое случается ежедневно. Это — моя работа, это часть моей работы. И все.
Но когда я смотрел на зеленые пачки на кровати, деньги набирали вес, обретали плотность и реально занимали мои мысли. Я не отрывал от них взгляда, меня приковало к месту. Денег больше, чем я увижу за всю жизнь, и я думал, что могли значить для меня эти деньги, даже половина их — расплата с долгами, за машину, за дом, гонорар врачу, оплата образования для сына, многие вещи, без которых нам приходилось обходиться. Они могли стать нашими, легкая добыча, и никто никогда ничего не узнает, ведь можно сказать, что мы не нашли денег, и это может принадлежать нам, целых четыреста тысяч долларов…
Я сглотнул слюну, пытаясь смочить горло. Повернул голову и встретился взглядом с Коретти и прочел в его глазах те же мысли, что крутились в моей голове. С моего лба стекали крупные капли пота, а тишина в комнате стояла оглушительная.
— Арни? — прошептал Коретти.
— Ты думаешь о том же? — продолжил он.
— Ага, — ответил я. — О том же.
Коретти втянул в себя воздух.
— Может получиться, Арни.
— Не знаю. Действительно не знаю, Боб.
— Может получиться, — повторил Коретти.
Я вытер лицо.
— Я в жизни не украл ни цента, — сообщил я. — Боб, я за пятнадцать лет даже от контрабандистов не взял ни гроша.
— Как и я, — кивнул Коретти, — но речь не идет о чаевых в полсотни долларов. Речь идет о четырехстах тысячах. Такой случай подворачивается всего раз в жизни. Всего раз, Арни.
— Знаю, Боже! Один раз!
Дождь усилился, а ветер заносил ледяные капли через окно. Я ощущал на разгоряченном лице холодную воду.
— Слишком большой риск, — сказал я. — Ужасный риск.
— Да, риск, — подтвердил Коретти. — Но четыреста тысяч? За такие деньги можно рискнуть. Дело может выгореть, Арни.
— Будет расследование.
— Что они могут доказать?
— Гиббонс наверняка видел чемодан, когда Фельдштейн заявился в отель. У них возникнут подозрения.
— Но что они могут доказать, Арни?
— Нельзя же вечно прятать эти деньги. Они все поймут, как только мы станем их тратить.
— Если понемножку, — сказал Коретти. — Буквально по капле. Деньги пришли от букмекеров, и они, прежде всего, грязные. Никаких возможностей отследить их.
— И все же можно попасться, — настаивал я. — Ты давно работаешь легавым, как и я, Боб. Губят мелкие вещи, неожиданности. Сам знаешь. (Коретти облизнулся.) Нас отправят в тюрьму. А что будет с семьями?
— Я как раз думаю о семье, — возразил Коретти. — Думаю о всем том, что они могли бы иметь, а я не могу дать. Я об этом всегда думаю, Арни.
Пятнадцать лет, подумал я. Пятнадцать лет, а я даже не прикарманил штраф. Мои глаза не отрывались от денег. Я смотрел на деньги и, как Коретти, думал о счетах, о телефонных звонках и посланиях кредиторов, о готовой одежде, о тщательно планируемом недельном бюджете, о поганой боли, терзавшей брюхо.
Я думал обо всем этом и о пятнадцати годах безупречной службы честного полицейского. Об убеждениях человека, об образе жизни, который он себе выбирает, о том, что происходит, когда надо всем этим пожертвовать, об удачном выпадении костей, и понял, что человек, который переступает через себя, идет к собственной гибели. Я закрыл глаза и увидел улыбающееся лицо Джерри и лицо сына. Открыл глаза, глубоко вздохнул и сказал Коретти:
— Нет, черт подери, не могу. Не пойду на это.
— Арни…
— Нет, Боб. Нет.
Я подошел к кровати и уставился на деньги. Потом поспешно, почти в ярости, запихнул все в чемодан и резким движением захлопнул крышку. Выпрямился и поглядел на Коретти.
— Пойду вызову бригаду, — сказал я. — Вызову бригаду и скажу об этих деньгах. Назову всю сумму до последнего доллара. Вот, как все будет, Боб. Иначе быть не может.
Наши глаза встретились. Мы долго глядели друг на друга, потом я отвернулся, вышел в коридор, спустился вниз, ощущая чемодан у бедра. Я ни разу не обернулся. Чарли Гиббонс был в вестибюле, глядя на меня широко открытыми глазами. Он начал задавать вопросы, но я бесцеремонно прошел мимо, залез в машину и бросил чемодан на заднее сиденье. Потом вызвал Дворец Правосудия и сообщил о случившемся.
Я сидел в машине и ждал бригаду. Я просидел в машине пять минут, прежде чем появился Коретти. Он подошел к машине, сель за руль, потом после долгого молчания спросил.
— Позвонил?
— Да.
Новое молчание. Потом Коретти сказал:
— Боже, я едва тебя не убил, когда ты взял чемодан и вышел в коридор. Едва не выстрелил тебе в спину.
Я зажмурился.
— Ты не понимаешь? — продолжил Коретти. — Я едва тебя не убил. Мы дружим уже десять лет, а я тебя чуть не убил!
Я втянул воздух, потом медленно выпустил его из себя.
— Такие деньги странно действуют на людей.
— Наверное, ты прав. Не знаю. Быть может, все получилось бы. Никогда не знаешь. И, быть может, это лучшее решение. Я так перепугался из-за того, что произошло наверху. Я думал, что знаю себя, Арни, но теперь сомневаюсь. Я уже ни в чем не уверен.
— Мне тоже было нелегко, Боб.
— Знаю, — кивнул Коретти. — Думаешь, я не знаю?
— Самое лучшее для обоих, забыть о случившемся.
— Не знаю, смогу ли.
Моя рука затряслась. Я сунул ее в карман рубашки, чтобы достать сигарету. Пачка была смята из-за падения на лестнице. Коретти, не сказав ни слова, протянул мне свою пачку, и я взял сигарету. Наши глаза вновь встретились, но мы почти тут же отвернулись друг от друга.
Я закурил и глубоко затянулся. Выждал. Никакой боли. Я глядел на дождь, потом еще раз затянулся — в желудке вспыхнула жгучая боль. Я вскрикнул и стал валиться набок. Коретти протянул ко мне руку, и больше я ничего не видел. Только на границе сознания остался визг тормозов, затихавший в беспросветной ночи.
В глаза ударил яркий, ослепительный свет, и я отвернулся, пытаясь уйти от него. Услышал голос: «Заканчивается действие анестезии».
