Марина Серова - Эти проклятые доллары
— Когда она уходила, что с собой взяла?
— Ну, сумочку свою коричневую… зонтик…
— А где живет эта тетя Рита?
— Я там только один раз была… где-то возле вокзала…
— Алиночка, а по телефону ты не додумалась тете Рите позвонить?
— Я не знаю ее телефон… хотя… может быть, у мамы в комнате, если там есть в записной книжке…
Ольгина комната — сколько раз я там ни была — не переставала поражать меня тем вкусом, с которым ее отделала и обставила хозяйка. Но сейчас здесь все носило ощутимый налет тревоги и беспокойства.
Брошенный на шикарное кресло комплект нижнего белья (классного!), чего, как я знаю, Оля никогда себе не позволяла даже в самых форс-мажорных обстоятельствах. Ну что за картина? — осколки разбитой чашки возле журнального столика, пепельница, полная окурков со следами бордовой губной помады…
Я порылась в письменном столе своей подруги, что оказалось небесполезным. По крайней мере, теперь у меня в руках были Ольгина записная книжка и толстая общая тетрадь, явно дневникового характера.
Первым делом следовало отыскать телефон Риты. Так, так… вот он! 13-22-77.
Натренированная память сразу подсказала, как будто автоответчик выдал текст:
«Пустые хлопоты неминуемо доведут вас до отчаяния. Живите проще».
Тьфу ты, черт, это же телефон! Часы показывали уже почти полночь, тем не менее, учитывая экстремальность ситуации, я набрала номер, и через пару гудков мелодичный женский голос сказал мне:
— Алле.
— Очень извиняюсь за поздний звонок. Вас беспокоит подруга Ольги Матвеевой Татьяна. Вы Рита?
— Да, а что случилось?
— Оля три дня назад, вечером 18 августа, ушла к вам в гости и… И с тех пор ее нигде нет. Ко мне прибежала Алина…
— Боже мой! Она ко мне так и не пришла тогда, хотя мы предварительно созванивались, я ее весь вечер прождала… А где же она?
— Я сама, Рита, хотела бы это знать. И желательно без помощи милиции, потому что, как частный детектив по профессии, я чувствую некую деликатность обстоятельств, а эти дуболомы с погонами…
— Да, да, вы правы! Ой, я так что-то за Оленьку разволновалась… Может, я сейчас приеду (вы откуда звоните?) и помогу…
— Спасибо, но пока мне лучше поработать одной, — вежливо отказалась я. — Вы лучше скажите: в последние дни перед исчезновением Ольга что-нибудь необычное, особенное вам говорила?
— Ну… Она все насчет Славы переживала. Звонил он, мол, неделю назад, сказал, что из Штутгарта, а звонок был какой-то странный… не междугородный. Успокоил Ольгу, что через пару дней прилетит домой, и как сквозь землю провалился с тех пор. Она очень волновалась…
— Да, я это знаю. Спасибо за информацию, если мне что-то понадобится, я смогу на вас рассчитывать?
— Конечно, все, что угодно… для Ольги…
— До свидания, извините, спокойной ночи.
— Какая уж тут спокойная… До свидания.
Рита была искренне взволнована, я даже по голосу определила этот тип маленькой яркой женщины-канарейки, сидящей в золотой клетке, выстроенной мужем. Она, очевидно, к исчезновению Оли отношения не имеет. А помощи от нее… Ну, ладно, там видно будет.
Я поднялась наверх в детскую комнату, где Алина уснула, не раздеваясь, прямо на ковре перед своей кроватью. Бедная девочка! Измаялась за эти дни, вот тоже досталось ей!
Переложив ребенка на кровать, я прикрыла ее пледом, а сама пошла на кухню, сварила крепкий кофе и начала читать последние страницы Ольгиного дневника. Не праздного любопытства ради.
Я пролистала десятка два начальных страниц, где шли малоинтересные записи об Ольгиных личных переживаниях, муже, ребенке, хозяйственных делах — обычная трепотня скучающей богатой дамы. «Для себя, как говорится, и, конечно, для истории».
Но вот я наткнулась на интересующие меня по времени записи.
«15 августа…Он сегодня обещал прилететь, но уже ночь, а его нет.
Меня все мучают эти его звонки из Германии — они странные какие-то, будто из соседнего дома. Хотя что ему от меня скрывать?
Уезжал он, правда, как-то лихорадочно. Даже любимый чемодан из крокодиловой кожи не взял, и бритву забыл, и книгу в дорогу. Какой-то толстый и явно тяжелый „дипломат“ все таскал за собой по квартире. Я еще, как чувствовала, спросила его: „Славик, что-то случилось?“
А он так раздраженно, не оборачиваясь, буркнул: „Все в порядке, как прилечу — позвоню“. И даже, гад, не поцеловал. Надо снотворного выпить, а то опять не усну.
17 августа. Вчера весь день промаялась. Только Алинка отвлекает меня от противных мыслей, любимая моя доченька. А Славик…
Может, все-таки у него есть другая, но где? Там, в Германии, или здесь? Если здесь — я этого не вынесу и терпеть не буду. Еще где-то далеко ладно, пусть потешит свой… Позвонила в фирму, ответила Ленка-секретарша, сучка (может, он все-таки с ней?). Говорит, что ребята, Вова с Лешей, тоже волнуются и даже, мол, вне себя ходят, дела пошли паршиво, а шеф пропал с концами…
Ну ни хрена себе!
Уж если и они ничего не знают!
Алинка до сих пор все спрашивает, привезет ли папа из заграницы новую Барби, бедняжка моя, папа хоть себя самого бы привез!
Напиться, что ли?
18 августа. Все. Сил больше нет терпеть эту неизвестность.
Когда Таньке звонила, она все хи-хи да ха-ха, дескать, с Гретхен какой-нибудь там завалился… Если бы! Тут что-то не то.
Поеду, наверное, вечером к Ритуле, может, хоть она мне что путное посоветует, не к ментам же мне бежать! Вон телефон…»
Глава 2
На этом Ольгины записи обрывались. Я сделала еще чашку кофе, сходила посмотреть, как там Алинка, — посапывает себе, кролик, — и налила из бара (да простят меня хозяева!) себе рюмку настоящего «Армянского». Дай Бог, чтобы все были, по крайней мере, живы!
Но мне надо отрешиться от эмоций, абстрагироваться от того, что Ольга моя подружка, и рассматривать ее только как клиента — человека, которого во что бы то ни стало надо найти. Хотя почему только ее? И Славу, этого красавчика «под Бельмондо», тоже следует вытащить на свет Божий. Что он такого натворил, интересно, если ни его, ни Ольги днем с огнем не сыскать, и ребенок вон брошен один в этих хоромах…
Я уже с какой-то (классовой, что ли?) неприязнью бродила по дому, разглядывая всю эту навороченную мебель, дорогие, но тупые картины манерой письма под Илюшу Глазунова.
И к чему, в сущности, людям так много жилищного пространства и житейского барахла? Вспомнился разговор с одним «крутым» насчет того, зачем ему в трехуровневой квартире четыре сортира. Он так удивленно глянул на меня (аналогично, похоже, смотрел в школе на училку, которая ставила ему двойку по истории) и ответил:
«Ну, как же? Один — мне, другой — жене, третий — дочке…»
— А четвертый? — наивно спросила я.
— Четвертый, это, знаешь, для гостей, — с чувством собственного достоинства ответил радетель рыночной экономики совдеповского образца.
Я пнула ногой попавшийся на пути большой мягкий пуфик, потом села на него, обхватила голову руками и поняла, что в эту, обалдевшую за истекшие шесть часов башку уже никакие умные мысли больше не придут. Сползла на мягкий толстый настоящий персидский ковер и… проснулась от голоса Алины:
— Тетя Таня, ну вставайте, уже утро; нам надо маму искать.
Быстренько придя в себя — не раскачиваться же перед ребенком! — я резво вскочила и побежала в ванную. Двадцать минут утреннего туалета привели меня в полную боевую готовность.
Потом я сообразила на кухне себе кофе, Алине — чай и яичницу с ветчиной и в процессе незамысловатых утренних хлопот окончательно решила, с чего начать распутывать данный мне в руки таинственный клубок.
Итак, едем к Славику на фирму. Как она там называется? Гомер, Шекспир, Бодлер…
Ох ты, Господи, вот прикольщики-то, эти торговцы оргтехникой и подозрительными лекарствами! Она называется «Корнель LTD»!
Представляю себе тупые морды регистрирующей юридическое лицо чиновной братии при виде абсолютно незнакомого слова и их строгие вопросы: мол, че это все значит?
Я аж подавилась от смешка бутербродом (Алинка вытаращила глаза), когда вспомнила одну обалденную историю на эту тему. (Замечу, кстати, что с утра надо себя развеселить любым путем, тогда денек сложится удачнее).
Мой хороший приятель в пору его студенческой юности проходил так называемую пионерскую практику в лесном лагере за городом. Я хорошо помню эту эпоху, поскольку уже была достаточно взросленькой и плавно переходила от пионерского возраста к комсомольскому.
Короче, был пионервожатым у двух десятков восьми —, девятилетних детенышей, которых родители отправили на месяц подышать свежим воздухом. Там насчитывалось штук десять подобных пионерских отрядов.
Времена стояли андроповские, и с идеологией, сами понимаете, было строго.
И вот приходит в отряд к вожатому Олегу главная в лагере девка-пионервожатая и говорит:
