Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
После зубовного скрипа под ледяной струёй, воспользовавшись пятиминутной отсрочкой приведения в исполнение приговора, самолично подписанного накануне вечером лишним стаканом ларечной водки, ему предстояло кое-как, с порезами и невольно оставленными островками рыжеватой щетины, брить нижнюю часть лица, сунув в страдальчески изогнутый рот зубную щетку с глянцевым червяком мятной пасты. Осторожно пережевывая червяка, он надеялся вернуть утраченный вкус «большой свежести». Голова была фарфоровой, руки свинцовыми, а в животе бурлила неостывающая лава.
А дальше, упаковав себя поцивильнее. Юрьев должен был отправляться в институт — к новой жизни, подписывать этот проклятый акт.
«А от завлабства откажусь. Нечего им из меня шута делать», — твердо решил он, как бы отстраняясь от голоса в стреляющей телефонной трубке.
Но поди ж ты! Ирина на другом конце города рыдала. Эта железная леди, эта прекрасная глыба льда, как Северный полюс хранящая обычно гордое ледовитое молчание, проливала горючие слезы, всхлипывая и подвывая! «Оказывается, и она умеет плакать!» торжествуя, отметил про себя Юрьев.
Ну что ты паникуешь! — с отвращением воскликнул он, чувствуя, что холод преисподней уже разлился по всем его членам, выбивающим свою омерзительную чечетку, и сейчас его вывернет наизнанку. — Разве парень еще в прошлом месяце не??????????? — ??????????????????… Вернется. Может, сегодня и прикатит. От приступа тошноты у него потемнело в глазах. Наверное, в Москве митингует на концерте какой-нибудь нервно паралитической группы!
Нет, сил больше не было терпеть все это. «Пивка бы!» жалобно канючил в мозгу бессильный птенец. «Накось, выкуси!» кричала, смеясь прямо в лицо, жестокая действительность. И была права: денег у Юрьева не было, и Юрьеву хотелось умереть.
Нет, Юрьев, все друзья его здесь, в городе, я к ним заходила, а один он никогда и никуда прежде не пропадал… Приезжай, пожалуйста, тут все гораздо серьезней, чем ты думаешь.
Не могу, Ирина, засипел Юрьев, сдерживая очередной приступ болезни, — мне в институт надо — новую жизнь начинать.
Но я ведь тебя никогда ни о чем раньше Не просила. — Ирина вновь начала всхлипывать. — Пойми, здесь — особый случай. Приезжай, Юрьев, я тебе все расскажу…
Что было делать? Жена впервые плакалась ему, пусть даже в телефонную трубку, но все Же это было для него событие.
«Поеду, решил про себя Юрьев, в голове которого тихой сапой укоренялась подлая идейка: под шумок занять у бывшей жены на бутылку. — Если я ей так нужен, то пусть опохмелит меня, иначе сегодня же кончусь… А сегодня я не могу, сегодня я ей нужен!»
Юрьев попробовал было мерзко хохотнуть, но вышло уж очень жалко, и потом, голова, кажется, треснула в нескольких местах от прилива невыносимой боли, словно бочка Торичелли.
— Ладно, жди, — сказал Юрьев и, включив над раковиной холодную воду, со стоном положил голову на рельсы расплаты.
Анатолий Юрьев — порядком полысевший за последние несколько лет молодой еще человек, в настоящий момент сильно и без удовольствия пьющий и совсем не собирающийся менять на что-то более приличное накатанную дорожку от родного порога до пивного киоска с остановкой в гастрономе, — наконец-то пришел в себя. Свершилось. Он даже побрился!
Когда-то подающий надежды физик и неважный спортсмен, а ныне боязливый, как полевая мышь, квартиросъемщик, до сегодняшнего дня надеявшийся скоротать остаток жизни в четырех стенах протекающей однокомнатной «хрущевки» и балующий себя лишь однообразными вылазками к местам общественного потребления в обществе мечтательных обитателей питерских чердаков и подвалов, надел свой потертый до жирного блеска на сгибах серый костюм в полоску и нетвердо вышел за дверь. К новой жизни.
О, это был почти подвиг!
На улице Юрьев остановился и сосредоточился: слава Богу, от него пока не пахло мерзостью запустения и три раза в неделю он ходил на работу.
До Ирины на Гражданку нужно было добираться сначала на метро, обдавая близко стоящих граждан помойкой полумертвого организма, потом, истекая жизненными силами, — в парилке троллейбуса. И Юрьев мужественно поехал: впереди маячила перспектива счастливого избавления от мук посредством бутылки, выклянченной у бывшей жены…
В вагоне метро некоторое время он старался не дышать, но кислородное голодание помутило его рассудок, и он, сделав со свистом глубокий вдох, тяжело выдохнул прямо в умиротворенные лица соседей, которые сразу заторопились к выходу, как-то криво улыбаясь Но Юрьеву было все равно; ему важно было не умереть до того, как он получит от бывшей жены гуманитарную помощь.
Выходя из метро, Юрьев услышал молодец кий акцент бойкого зазывалы, приглашавшего вкусить от кавказского гостеприимства. Недалеко от входа в метро, рядом с ларьками, набитыми всякой турецкой дрянью и заграничными напитками типа made in Apraskin Dvor, в мангале готовились угли. Молчаливый чернявый мальчишка следил за поленьями, а его старший товарищ — со сверкающими глазами, черноусый и белозубый, как Бармалей (в общем, кровь с молоком!), — показывал желающим живого молодого барашка, заостряя внимание на безусловном качестве грядущего шашлыка. Правда, рядом уже лежали горы мяса. Но барашек был просто необходим хозяину для победы в конкурентной борьбе: какая-то мятая и немытая особа продавала в двадцати метрах от него жареные сосиски в тесте Плевать Юрьев хотел на жареные сосиски и шашлыки! Но возле Бармалея стояло несколько ящиков с пивом «Балтика», темным и живительным.
Как бы нехотя Юрьев подошел поближе к шашлыкам, надеясь на какую-нибудь чудесную встречу со школьным товарищем при деньгах или, на худой конец, на знакомство с восторженным командированным, которому он за бутылку пива мог бы на время стать гидом.
Бармалей начал свою рекламную компанию. Положив ягненка на стол и ловко связав ему копытца, он, все время весело поглядывая на зрителей, взял одной скрытой рукавом рубахи рукой Перочинный нож с почти стертым от бесконечной правки лезвием, а другой по звериному сильной и волосатой сжал морду животного.
Мальчишка, оставив дрова, все так же молчаливо подошел к Бармалею держать связанного ягненка.
Кавказец показал почтенной публике свой нож и попросил нервных удалиться. Нервные с круглыми глазами и возмущенно поднятыми бровями удалились Юрьев был нервный, но он не удалился, потому что все еще надеялся на счастливый случай.
На секунду замерев, кавказец ловким движением вогнал лезвие ножа куда-то между грудной клеткой и животом ягненка, а потом сделал небольшой глубокий надрез. Отложив нож, он сосредоточенно полез рукою в полость судорожно забившегося ягненка и вдруг оглянулся.
Юрьев перестал дышать, потому что Бармалей долгим и тяжелым, как разбойничий кистень, взглядом заглянул ему в глаза. Юрьев хотел отвести взгляд, но не смог оторваться от темных глазниц кавказца. Нанизанный на этот неотрывный взгляд. Юрьев дрожал всем телом, словно живая бабочка на булавке…
Зажмурившись, кавказец громко засмеялся. Смех этот удушливым облаком поднялся над толпой испуганных зевак, парализуя волю Бармалей вновь повернулся к ягненку. Все это длилось не больше секунды, но Юрьева бросило в холодный пот Бармалей тем временем, нащупав что-то важное для себя в овечьей утробе, чуть повернул руку, словно пытаясь там что-то открутить. Ягненок дрыгнул ногами в последний раз и вытянулся.
Кавказец молча вынул свою уже мокрую, но, как ни странно, не обагренную кровью агнца руку из полости и снова взял нож.
Несколькими выверенными движениями он сделал на теле ягненка нужные надрезы, после чего с помощью сосредоточенного мальчика начал, как чулок, снимать шкуру с умерщвленного животного.
Из-под белоснежной с кремовым оттенком изнанки показались стянутые перламутровыми пленками еще едва обозначенные мышцы младенца. Плоть была горячей — она парила… Многие из наблюдавших были уверены, что ягненок еще дышит. И нигде не было видно ни капли крови.
Юрьев вдруг понял, что это скорее представление, чем прилюдный забой скота, так сказать, жертвоприношение понарошку, которое должно кончиться каким-нибудь хитрым фокусом, в результате которого ягненок, вновь обретя шкуру и жизнь, весело заблеет перед одураченной толпой.
И все же не собственно фокус был тут главным. Главным было то-и Юрьев почему-то был в этом уверен, — что сей фокус кавказец припас именно для него.
«Во дает!» — сказал кто-то в толпе с едва уловимой тоской и ноткой обреченности в голосе.
«Профессионал. Ничего не скажешь, знает свое дело!» — поддержала толпа без особого энтузиазма.
Подбадриваемый языческим страхом толпы, наэлектризованной почти мистическим действом жертвоприношения, Бармалей, весело сверкая красноватыми белками своих черных очей, с дьявольским артистизмом продолжал работу. После того как шкура с ягненка была снята, мальчик вынес из ларька эмалированный таз.
