Гилберт Честертон - Собака-оракул
- Ну, а стряпчий? - спросил патер Браун.
Несколько секунд царило молчание. Потом Фьенн заговорил тихо, как бы про себя:
- Трейл показался мне не совсем обыкновенным человеком. В своем длинном черном сюртуке он выглядел почти франтом, хотя элегантным его никак нельзя было назвать: очень уж бросались в глаза его длинные, пышные черные бакенбарды, каких уже не носят со времен королевы Виктории. У него было тонкое, торжественнее лицо, и манеры - тоже торжественные и утонченные. Время от времени он как бы вспоминал, что нужно улыбнуться. И, когда он улыбался, обнажая свои белые зубы, он, казалось, терял некоторую долю своей импозантности, и в лице его чудилось что-то фальшивое, почти неискреннее. Впрочем, это, может быть, происходило оттого, что он чувствовал себя смущенным; он все время трогал то свой галстук, то булавку в галстуке, столь же красивые и необычные, как он сам. Если бы я мог подозревать кого-либо... Но к чему говорить, когда все равно все это невозможно?! Никто не знает, кем совершено преступление. Никто не знает, как оно совершено. За одним, впрочем, исключением, ради которого я завел весь этот разговор. Собака знает все!
Браун вздохнул и рассеянно промолвил:
- Вы были там у своего друга, юного Дональда? Он не пошел гулять вместе с вами?
- Нет, - ответил Фьенн, улыбаясь. - Молодой повеса лег спать на заре и встал около полудня. Я гулял с его двоюродными братьями - молодыми офицерами, приехавшими из Индии. Мы болтали о пустяках. Насколько мне помнится, старший из них, Герберт Дрюс, специалист по коннозаводству, говорил о недавно приобретенной им кобыле и о нравственных качествах человека, продавшего ее. А брат его, Гарри, жаловался на неудачу, постигшую его в МонтеКарло. Я упоминаю обо всем этом только для того, чтобы подчеркнуть: в нашей прогулке не было ничего загадочного. Единственная тайна в ней - это собака.
- Какой породы была собака? - спросил Браун.
- Такой же, как эта, - ответил Фьенн. - Я заговорил об этой истории из-за вашего замечания: вы сказали, что не верите, что можно верить в собак. Та собака - сеттер, довольно крупный, по кличке Нокс. По-моему, его поведение было еще таинственнее, чем само убийство. Как вам известно, поместье Дрюса расположено на берегу моря. Мы прошли вниз по берегу около мили и потом вернулись другой дорогой. По пути мы миновали очень любопытную скалу, известную по всей округе под названием Скалы Судьбы. Это, в сущности, огромный камень, неустойчиво лежащий на другом, поменьше - малейший толчок может опрокинуть его. Скала не очень высока, но очертания ее довольно мрачные и необычные - по крайней мере они показались мне такими; на моих спутников же скала, по-видимому, не произвела никакого впечатления. Возможно, что я уже начал ощущать некоторую сгущенность атмосферы, ибо я стал торопить моих спутников домой, чтобы не опоздать к чаю. Ни у меня, ни у Герберта Дрюса не было часов, и мы окликнули его брата, который отстал от нас, чтобы закурить трубку под прикрытием живой изгороди. Он громко крикнул нам: "Двадцать минут пятого!" И голос его прозвучал как-то странно в сгущающихся сумерках: казалось, что он возвещал о чем-то ужасном. Беспечность его как бы еще усиливала это впечатление. Впрочем, так это всегда бывает с предзнаменованиями. И действительно, часы сыграли в тот день поистине зловещую роль. Ибо, согласно показанию доктора Валантена, бедняга Дрюс был убит как раз около половины пятого.
Ну-с, дальше... Мы решили, что в нашем распоряжении есть еще десять минут, и пошли побродить по берегу. Ничем особенным мы там не занимались бросали камни и палки в воду и заставляли собаку плыть за ними. Но мне лично сумерки казались зловещими, а тень от Скалы Судьбы угнетала мое сердце, точно свинцовый груз. И вот тут-то случилось самое удивительное. Нокс только что достал из воды тросточку Герберта, и Гарри бросил свою туда же. Собака опять бросилась в воду, но через несколько минут, как раз в половине пятого, устремилась обратно к берегу, вылезла из воды, остановилась перед нами, внезапно подняла морду и издала самый горестный вой, какой мне когда-либо приходилось слышать.
"Что случилось с собакой?" - спросил Герберт, но никто из нас не мог ответить. Наступило молчание, длившееся еще долго после того, как жалобный вой собаки замер на пустынном берегу. А потом это молчание было нарушено. Клянусь вам жизнью, оно было нарушено заглушенным женским воплем, донесшимся к нам из-за изгороди! Мы тогда не знали, что означает этот вопль, но мы узнали впоследствии. Этот вопль издала девушка, когда она увидела труп своего отца.
- Вы забегаете вперед, - спокойно сказал Браун. - Что случилось потом?
- Сейчас я вам скажу, что случилось потом, - ответил Фьенн с мрачным воодушевлением. - Когда мы вернулись в сад, мы первым делом натолкнулись на стряпчего Трейла. Я его вижу, как сейчас, с его черными бакенбардами, в черном цилиндре, на фоне голубых цветов, подступающих к беседке; в, как сейчас, вижу я вдали зловещие очертания Скалы Судьбы на фоне заката. Лицо Трейла было в тени, но, клянусь богом, я видел, что он улыбается, скаля белые зубы.
Как только Нокс увидел Трейла, он кинулся вперед, остановился посередине аллеи и начал лаять на него бешено, надрывисто, злобно, как бы изрыгая проклятия, почти членораздельные в своей лютой ненависти. И Трейл съежился и побежал по аллее, обсаженной цветами.
Патер Браун вскочил на ноги, охваченный удивительным нетерпением.
- Стало быть, собака уличила его? Так? - крикнул он. - Собака-оракул обвинила его в убийстве? А вы не спросили авгуров, как выглядели жертвенные животные? Я надеюсь, что вы не преминули произвести вскрытие собаки и освидетельствовать ее внутренности? Вот они - те научные доказательства, к которым прибегаете вы, проклятые гуманитарии, когда вы хотите лишить человека жизни и чести!
Фьенн несколько секунд глядел на него разинув рот. Наконец он собрался с духом и пролепетал:
- Позвольте... что случилось? Что я сделал такого?
В глазах Брауна снова появилось выражение робости - робости человека, который налетел в темноте на фонарный столб и боится, что ушиб его.
- Простите, пожалуйста, - промолвил он с искренним огорчением, - я в отчаянии. Простите мне мою грубость.
Фьенн поглядел на него с любопытством.
- Порой мне кажется, что вы самая загадочная из всех загадок, - сказал он, - Как бы там ни было, вы можете не верить в собачью тайну, но вы не можете игнорировать тайну человеческую. Вы не можете отрицать, что в тот самый момент, когда собака выскочила из воды, хозяин ее был убит самым непостижимым и таинственным образом. Что касается стряпчего, то тут дело не в одной собаке; есть и другие весьма любопытные детали. Как вам уже известно, доктор и полиция явились на место преступления немедленно. Валантен еще не успел дойти до дома, когда его вызвали обратно, и он тотчас же телефонировал в полицию. В силу этого, а также благодаря уединенному положению поместья представлялось возможным обыскать самым тщательным образом всех лиц, находившихся поблизости; точно так же были обысканы вилла, сад и берег. Орудие преступления найдено не было. Исчезновение стилета почти так же таинственно, как исчезновение убийцы.
- Исчезновение стилета, - повторил Браун, кивая. Он внезапно стал очень внимательным.
- Итак, - продолжал Фьенн, - я вам уже говорил, что у этого Трейла было странное обыкновение хвататься рукой за галстук и в особенности за булавку в галстуке. Булавка эта, как и он сам, имела вид весьма фатовской, но не модный. Она была украшена каким-то камнем с разноцветными, концентрическими кругами, похожим на глаз. И то обстоятельство, что Трейл сам концентрировал все свое внимание на этом камне, действовало мне на нервы. Мне казалось, что он циклоп с одним глазом посредине груди. Булавка эта была очень длинной, и мне пришло в голову, что беспокойство Трейла вызывается главным образом тем, что на самом деле она длиннее, чем казалась с первого взгляда, - иначе говоря, что она длинная, как стилет.
Патер Браун задумчиво кивнул.
- Делались ли какие-либо иные предположения относительно орудия убийства? - спросил он.
- Делались, - ответил Фьенн, - одним из молодых Дрюсов-племянников. Сначала мы решили, что Герберт и Гарри Дрюс едва ли смогут быть нам полезными в производстве дознания. Но в то время, как Герберт оказался типичнейшим кавалерийским офицером, не интересующимся ничем, кроме лошадей, его младший брат, Гарри, служивший, как выяснилось, в индийской полиции, кое-что понимал в этих вещах. Он разбирался в них неплохо. Даже слишком неплохо, как мне показалось. Дело в том, что он, невзирая на формальности, сразу же отмежевался от полиции и стал действовать на собственный страх и риск. Он до тех пор был, я бы сказал, безработным сыщиком и набросился на это дело с пылом, несвойственным любителю. И с ним-то у меня и произошел спор по поводу орудия убийства - спор, давший нам кое-что новое. Начался он с того, что я рассказал, как собака лаяла на Трейла. Гарри Дрюс заметил, что собака в момент величайшей злобы не лает, а рычит.
