Буало-Нарсежак - Волчицы
— Я передал письмо тому немцу, о котором тебе рассказывал. Ну, я еще до войны продавал ему лес для шахт. Человек надежный, он поможет нам бежать.
Испугавшись, я попытался обрисовать ему все трудности побега и тот ужасный риск, какому мы себя подвергнем.
— Не забывай: у меня есть вот это, — сказал он, похлопав по бумажнику.
Там лежал его талисман. Простодушный Бернар, в теле атлета билось сердце ребенка! Пресловутый талисман достался ему от дяди Шарля, старого богатого дядюшки, живущего где-то в Африке. Трудно сказать, что это было: то ли туземное украшение, то ли ладанка, подаренная каким-то миссионером. Я часто держал этот предмет в руках, в то время как Бернар в очередной раз рассказывал мне, как в 1915 году в его дядю попала пуля, но угодила в талисман и сплющилась. Должен признать, фетиш выглядел интригующе: он, вероятно, был закален и походил на римские монеты, обнаруженные в Помпее. Диск с неправильными и шероховатыми краями, на котором едва различалась полустершаяся надпись. На реверсе был изображен какой-то неясный профиль, возможно птицы. Бернар утверждал, что благодаря этой вещице он прошел под градом жизненных ударов без единой царапинки. Я давал ему выговориться, всегда раздражаясь при слове «талисман», которое он без конца повторял. Ему нравились высокопарные слова, которыми пестрят страницы иллюстрированных журналов, выходящих огромными тиражами. Вместе с тем мне было приятно держать в руках эту монету; на шероховатой поверхности каждый мог по своему желанию отыскать залог как удачи, так и неудачи. Как-то я предложил Бернару купить у него эту монету, но тот оскорбился:
— Да я никогда не расстанусь с ней, старина. Ты что! Скажешь тоже! Быть может, только благодаря этому талисману я и познакомился с Элен.
— Ты впадаешь в детство.
— Возможно, но он мне дороже жизни.
Вагон остановился. Через окошко порывом ветра занесло целую россыпь дождевых капель.
— Спишь, что ли? — спросил Бернар.
Я протер глаза. В темноте мелькали огромные тени, а по стенкам вагона барабанил дождь.
— Отлично, — продолжал Бернар. — В такую погоду мы почти не рискуем наткнуться на патруль. Нужно только перелезть через насыпь, затем перебраться через Рону, дойти до площади Карно и набережной Соны. Улица Буржела окажется у нас справа. Второй дом, четвертый этаж.
Буфера загрохотали, и сильный толчок отбросил нас на мешки.
— Нас загоняют на запасный путь, — пояснил Бернар.
Наш состав действительно поехал в обратном направлении, и вагон вновь начал поскрипывать на стрелках. Я измучился до предела, мне было холодно и хотелось есть. Теперь я начинал ненавидеть самого себя за то, что ввязался в эту авантюру.
— Она ждет нас обоих, — сказал Бернар, как бы разгадав мои мысли. — Ты не можешь так поступить с ней.
— Да что мне до приличий?..
— Ну а я? Неужели ты бросишь меня?
— Я хочу спать.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Ну ладно, ладно. Договорились… Я пойду с тобой.
— Боишься?
— Нет.
— Ты ведь прекрасно знаешь, тебе нечего бояться.
Я почувствовал, как во мне закипает бешенство. Обхватив голову руками, попытался больше ничего не слышать. Тишины хочу, черт побери, тишины! И никаких разговоров! И никакой борьбы! Однако вагон медленно продолжал катиться по рельсам, двери дрожали, скрипели, а Бернар по-прежнему бубнил свое. Я пытался собраться с мыслями, трезво оценить сложившуюся ситуацию, но не мог избавиться от желания во что бы то ни стало покинуть его, хотя и ослаб от голода, подтачивавшего мои силы, и, наверное, был не способен действовать как разумное существо. Состав постепенно, как бы исчерпав последние силы, замедлил ход и остановился. Где-то вдалеке громко засвистел локомотив, мимо нашего вагона прошли люди, шлак хрустел у них под ногами. А я уже ничего не слышал, кроме ветра, задувающего в окно капли дождя, свистящего в щелях дверей, иногда швыряющего нам в лицо отчетливо слышный, резкий звук вырывающегося пара. Вдруг откуда-то донесся бой часов. Поднявшись, я припал к окошку. Так, значит, это правда! В глубине этой вязкой темноты действительно скрывается город? Раздался бой других часов. Звуки терялись в дожде, возникали вновь, плыли под невидимым небом, уносимые режущим глаза февральским ветром.
— Одиннадцать часов, — пробормотал Бернар. — Не знаю, когда начинается комендантский час, но лучше поторопиться. Не стоит нарываться на патрули.
Он потирал руки, уверенный в себе и своих силах; мне казалось, что, несмотря на темноту, я вижу его лицо: белоснежные зубы, горящие глаза, мясистый нос гурмана и две маленькие родинки у левого уха. Нет, у меня не хватит сил расстаться с Бернаром. Хотя он и раздражал меня, особенно в последнее время, все же я любил его. Привязавшись друг к другу, мы обрели сходные привычки.
— Бернар!..
— Замолчи. Я открываю дверь.
В лицо ударил дождь. Я увидел что-то белое, должно быть, пар от нашего локомотива, а затем под длинным металлическим козырьком — красный глаз семафора.
— Я выхожу, — прошептал Бернар. — А ты сядь на край, я тебя поддержу.
Он спрыгнул, и из-под башмаков его посыпались камешки. Я все пытался на ощупь обнаружить темный провал двери, как вдруг почувствовал, что Бернар схватил меня за ногу.
— Давай прыгай.
Поймав меня, он дружески похлопал по плечу:
— Да, старина, тебе необходимо поправиться, а то ты стал как пушинка.
— Бернар!.. Мне бы хотелось…
— Заткнись! Произнесешь свою речь потом, когда мы придем домой.
«Домой!» Это слово тут же всколыхнуло во мне дремавшую злость. Он уже считает себя хозяином всего: и Элен, и ее дома, и семейных традиций. Через два дня он будет решать судьбу каждого из нас, его хорошее настроение унесет остатки сдержанности в наших отношениях и его неуверенность, а я — в который уже раз! — назову себя мокрой курицей.
— Послушай, Бернар!
— Гляди-ка лучше хорошенько под ноги!
Мы удалялись от вагона; нам дружелюбно светил красный глазок семафора, но вскоре он остался позади, а мы очутились среди сплетения рельсов и неподвижных составов. Моросил мелкий дождь, его брызги, как тучи насекомых, облепляли наши щеки, жужжали над ухом, приглушая шумы, искажая их направление. Меня охватил ужас, ноги налились свинцом.
— Что с тобой?
— Мы угодили в самую середину сортировочной станции, — пробормотал я.
— Ну и что?
Бернар уверенно пошел вперед, я поспешил за ним, боясь потерять его из виду. Над нами нависали огромные дождевые тучи, под ногами поблескивали переплетения рельсов, повсюду маячили, словно нарисованные углем, столбы семафоров, а вокруг виднелись темные острова вагонов. Время от времени, как захлопывающаяся ловушка, щелкала стрелка, и ритмичный стук колес затихал вдали.
Мы огибали состав, как вдруг я наткнулся на вытянутую руку Бернара.
— Осторожно!
Прямо перед нами медленно и угрожающе заскользила тень; постепенно замедляя ход, она нырнула в темноту, и оттуда раздался лязг буферов.
— Ну вот, — спокойно заметил Бернар, — еще бы шаг… Хорошо, что талисман при мне… Вот черт! Кажется…
Я почувствовал, что он шарит по карманам.
— Жервэ, мой талисман… Я потерял его!.. Вчера вечером он еще был, точно был. Я же его трогал! Только этого не хватало!
В полной растерянности он лихорадочно обшаривал карманы, в голосе звучало отчаяние:
— Не мог он выскользнуть! Я ведь не снимал куртку… Нет, кажется, утром все-таки снимал… Невероятно!
Внезапно он принял решение:
— Жервэ, ты будешь ждать меня здесь. Мне необходимо вернуться в вагон.
— Ты сошел с ума!
— Не беспокойся, старина, дорогу назад я найду. И потом, у меня просто нет другого выхода! Ты же не хочешь, чтобы талисман, спасший мне жизнь, пропал?.. Оставайся здесь, слышишь?
— Бернар!
Но он уже скрылся из глаз. Я вдруг почувствовал себя ребенком, брошенным на произвол судьбы. В голове мелькнула мысль, что Бернару уже не суждено вернуться.
— Бернар! Ты же заблудишься!
И я, спотыкаясь, бросился за ним. Мне было жутко стоять здесь одному, рядом с вагоном, который — я это чувствовал — скоро двинется в путь. Бернар был еще неподалеку, но двигался очень быстро.
— Бернар, подожди!
Он был крепче и проворнее меня и бежал, перескакивая со шпалы на шпалу. Силы мои были на исходе. Перед нами, грохоча рычагами и колесами, прополз маневровый паровоз, густо окутав нас дымом. Земля дрогнула, пелена дождя, рассеченная огнедышащей махиной, закружилась то ли смерчем, то ли водоворотом, обдав меня градом теплых капель. Я вновь увидел расплывчатый силуэт Бернара, но был вынужден замедлить шаг: я попал в настоящую паутину рельсов, башмаки скользили по ним, как по льду. Меня охватило предчувствие неминуемой беды.
— Бернар! Вернись!
