Владимир Кашин - По ту сторону добра
— Потоптались тут крепенько, — пробурчал подполковник.
— Мы не охраняли это место, так как не думали о преступлении. Просто умер человек — и все… В ту ночь еще и дождь шел… Нелегко пришлось, когда потом взялись за экспертизу…
Ничего интересного для розыска на месте смерти Залищука Коваль не увидел и подумал, что помимо материальных следов преступления, так называемых «немых свидетелей», надо искать отражение самого события в сознании людей, в связях и образе жизни всех тех, кто окружал жертву. Понимал, что из-за недостатка начальной информации вынужден будет делать множество предположений. Придется наблюдать, анализировать, сопоставлять и отбрасывать лишнее. Принять на веру единственную версию: отравил Крапивцев — он пока не может.
Дмитрий Иванович скользнул взглядом вдоль улицы. Одни покрашенные, другие почерневшие — заборчики тянулись длинной линией к реке. На противоположной стороне узкого проезда такой же ряд заборчиков: улица не улица, дорога не дорога, а так себе проселок на одну телегу, и колею он уже давно приметил…
Местность была холмистая, поросшая старым ивняком, Днепра видно не было.
— А внешних повреждений на теле погибшего экспертиза не отметила? — не то спросил, не то подумал Коваль.
— Нет! — сказал Струць, недоумевая, чего это подполковник снова ломится в открытую дверь.
— Так, так, — отвечая себе, проговорил Коваль.
Он думал о том, что преступление незримо изменяет окружающую обстановку, взаимоотношения людей, причастных и не причастных к нему. Как брошенный в чистую спокойную воду камень, оно взбаламучивает и нарушает нормальное течение жизни.
Конечно, когда есть следы конкретного преступника, его найти легче, нежели устанавливать взаимосвязи многих людей, обстоятельно, шаг за шагом, изучать их жизнь, чтобы отыскать нужную ниточку. Но что поделаешь — такие уж обязанности…
Коваль достал из кармана «Беломор», взял папиросу и протянул пачку лейтенанту. Тот покачал головой.
— Спасибо, не курю…
— А дача Залищука отсюда далеко?
— Нет, метров сто…
— Очень хорошо.
Лейтенант не понял, к чему относится это «очень хорошо»: то ли к тому, что он, Струць, не курит, или что дача Залищука близко.
— Каких-то сто метров не дошел, — покачал головою Коваль.
«А какая разница, где упал отравленный Залищук — ближе на несколько метров к своему дому, куда, очевидно, возвращался от Крапивцева, или чуть дальше? — в свою очередь размышлял лейтенант. — Хоть круть-верть, хоть верть-круть. С этим седоватым, длинноногим, крепко сколоченным, хотя и полноватым подполковником придется, наверное, несладко».
Чем больше он приглядывался к Ковалю, тем сильнее тот напоминал ему отца — отставного полковника, который всю жизнь отдал армии и мыслил только нормами военного устава. «Такой же придирчивый и, видать, такой же прямолинейный, как любой другой, живущий по стандартным меркам, раз и навсегда поделивший мир и все на свете на белое и черное».
— А дача Крапивцева?
— Тоже близко. Участки смежные. За угол завернуть…
— Ну что ж, — решил Коваль. — Заглянем к Залищукам.
И лейтенант Струць повел его к реке вдоль «линии», как назывались тут узенькие переулки.
Дачу Залищуков от переулка отделяли две высокие вербы и одинокий старый двор. Деревянный домик стоял в неприметной ложбинке, за которой начинался песчаный берег Днепра. Невысокий старенький заборчик зарос кустарником. Коваль обратил внимание на отцветшие жасмин и сирень с уже порыжевшими семенниками. Окруженный соседними садами, участок Залищуков был затенен даже в самые жаркие солнечные дни.
Калитка держалась на крючке. Коваль и Струць постояли перед ней, всматриваясь в молчаливое строение. Лейтенант позвал хозяйку и, когда никто не ответил, нагнулся над заборчиком и изнутри сбросил крючок.
Всякий раз, впервые переступая порог чужого жилища, где произошла трагедия, входя во двор, откуда неожиданная смерть унесла хозяина, Коваль, казалось, слышал его голос. Пока вел розыск, не только присматривался, но и прислушивался невольно, словно среди молчаливых стен еще пролетал вздох человека, доносился последний стон или крик, раздавалось последнее слово.
Несмотря на профессиональную привычку, на место каждой новой трагедии он приходил с чувством собственной утраты и боли, будто от него зависело предупредить беду, не допустить ее. Чувство ответственности за все доброе и ненависть к злу — преступник становился как бы его собственным врагом — придавали силы, обостряли интуицию, помогали проникнуть в тайну трагических событий…
Какое-то время Коваль осматривал двор, откуда виделся и соседний участок Крапивцева. Если от дачи Залищука, с ее стареньким, запущенным, давно не крашенным домиком с одной комнаткой наверху, с верандой и кухней на первом этаже, веяло неустроенностью, то дом Крапивцевых удивлял солидностью, а участок — ухоженностью. У Залищуков только на одной грядке около самого дома росли георгины и астры. Вся остальная земля поросла высокой травой, среди которой кое-где выглядывали одичавшие цветы. В глубине участка стояло несколько сливовых деревьев, под которыми также рос бурьян…
А у Крапивцева ровными рядами зеленел окученный картофель, красным огнем полыхали крупные помидоры, над ними уже наливались соком увесистые гроздья винограда. Молодые яблони, окопанные и побеленные, старательно подрезанные, уже украсились сочными плодами, такими тяжелыми, что пришлось подставлять под ветви подпорки. Контраст был разительный — Коваль только покачал головой.
— Да, — одобрительно промолвил он, не отводя взгляда от участка Крапивцева. — Хозяин…
— Торгаш, — заметил лейтенант.
Дмитрий Иванович промолчал. Еще раз прошелся по двору, оттолкнул носком ботинка ржавую консервную банку, что валялась около кучи битых бутылок.
— Поминать собирается?
О ком речь, лейтенанту было ясно, — о жене Бориса Сергеевича Залищука Таисии Притыке. Впрочем, с ней сплошная морока. Столько лет прожила с Залищуком, а брак так и не оформили. Теперь думай, жена она или просто так себе… Юридически — чужой Залищуку человек… И откуда ему, Струцю, знать, будет справлять поминки Таисия или нет?
— Тут такое дело, товарищ подполковник. Двенадцать лет прожили, а брак не оформили. Выходит, не жена она ему. И дачку не унаследует.
— Двенадцать лет вместе? — удивился Коваль. — Как это не жена, если одним домом жили?.. Вполне может свои права через суд защитить. А других наследников нет?
— У Бориса Сергеевича есть сын. Но прав своих пока не предъявлял.
— После смерти мужа приходила сюда?
— Приходила, — отозвался лейтенант. — Ненадолго. Мне соседи о каждом ее шаге докладывают. Тут все друг дружку хорошо видят и запоминают. А Залищуки особенный интерес вызывали. А теперь, после загадочной смерти Бориса Сергеевича, и того больше. До этого они жили на даче с апреля по ноябрь, до самых заморозков. У них в городе только одна комнатушка. Сейчас Таисия Григорьевна, правда, все больше в городе находится. К ней сестра из Англии приехала, с дочерью, в гостинице «Днипро» остановилась. Во время войны ее в Германию вывезли, потом она в Лондоне очутилась и вот теперь разыскала…
— Вот как… — медленно произнес Коваль, задумчиво оглядывая зеленые заросли, за которыми, словно рыбья чешуя, сверкала под утренними лучами солнца вода. — Любопытно…
Папироса во рту у него потухла, и по ее легким движениям можно было догадаться, что губы Коваля чуть-чуть шевелятся, как это бывает, когда человек, задумавшись, сам с собой разговаривает.
Что напомнили ему эти ивовые кусты, отбрасывающие на землю легкие узорчатые тени? Детство, жаркое дыхание раскаленного песка, берег родной Ворсклы, когда, продираясь сквозь ракитник, с разбега прыгал в реку, или первый ужас, первую встречу с насильственной смертью, когда мальчишкой натолкнулся в кустах на труп задушенной девушки, — с тех пор память навсегда сохранила остекленевшие глаза убитой и запомнилось незнакомое страшное слово «маньяк», которое услышал, когда взрослые обсуждали трагическое событие. Или, возможно, вспомнилась терпкая, нагретая солнцем и горько пахнувшая лоза на берегу Роси, во дворе застреленного Петра Лагуты…
Последние отголоски жизни Залищука, казалось, еще не утихли в опустевшей даче, и подполковнику пришлось собрать всю волю, чтобы сосредоточиться. На какой-то миг он даже закрыл глаза, чтобы уловить то невыразительное, нечеткое, что неожиданно взволновало его. Словно, осматривая ведущую на второй этаж лестницу, запертые фанерные двери и небольшую веранду, зашторенную изнутри марлевыми занавесками, он почувствовал какой-то толчок.
Собственно, ничего интересного. Лесенка как лесенка в таких дачных домиках… Деревянная, давно не крашенная, истоптанная. И, конечно, никаких следов преступления — ни зловещего пятна от пролитой отравы, ни разбитого стакана, ни рюмки… Да и не искал он здесь каких-то следов Залищука и его отравителя.
