Майкл Коллинз - Потерянные души
Температура на улице была ниже нуля, и действовать требовалось незамедлительно. Шеф очертил участки на карте, и мы ушли, чтобы обыскивать ночь.
Я проехал через старые кварталы, освещенные злобно ухмыляющимися тыквами — свечи в них колебались под холодным ветром. Газоны больше напоминали кладбища: вздыбленные могильные плиты, руки, тянущиеся из-под земли. Кто-то привязал к телеграфному столбу ведьму в натуральную величину верхом на метле — полное ощущение, будто она в бешеном полете наткнулась на столб.
Было два часа. Я водил лучом фонарика по кустам и деревьям, ощупывая сонную тишь глубокой ночи. Я видел переливающееся серебро экранов — телевизоры не выключали до рассвета, и старые ужастики помогали страдающим бессонницей коротать ночь. Время от времени рация в машине с шипеньем сообщала о том, какие кварталы уже обыскали.
Так продолжалось всю ночь, каждый квартал был осмотрен и проверен, помечен на карте в управлении, но по-прежнему — никаких следов исчезнувшего ребенка. Я объехал свою собственную улицу, поравнялся со своим домом, осветил фонарем угрожающее слово «СВИНЬЯ», которое представлялось ребятам воплощением зла и порока.
Конечно, о злобе и пороке они и понятия не имели — пока.
Мне был нужен союзник, кто-то способный отогнать овладевшую мной печаль.
Лаял Макс. Он услышал мою машину. По крайней мере, я надеялся, что он загавкал на ее шум, а не лаял так всю ночь.
После ночи поисков, после долгих часов крайней усталости и взбадривания черным кофе в управлении, уже готовый все закончить и отправиться спать, я выпустил Макса и позволил ему трусить рядом с машиной, которую вел на малой скорости. Мы снова оказались на улице, где жила девочка. До ее дома оставалось совсем немного, когда Макс остановился на мостовой, взвизгнул, а потом залаял на что-то в куче листьев у обочины.
Я остановил машину, вылез, медленно опустился на колени у кучи и смел листья. Под ними лежал изогнутый, в перьях, проволочный каркас с двумя сломанными крыльями. Желтоватый свет фонарика выхватил из мрака лицо.
Словно найти спящего ангела, потерявшегося между миром живых и миром мертвых.
А потом я увидел листья, слипшиеся от крови. Я прикоснулся к девочке, она уже окостенела. Она была мертва несколько часов.
Макс потянул носом и заскулил. Потом вздохнул и затих. Я взял его к себе в машину и вызвал подмогу.
Было трудно подбирать слова в разговоре с диспетчером. Рация шипела, Лойс что-то говорила мне, но я ее не слышал. Я смотрел на маленький, одиноко стоявший пожарный гидрант, раскрашенный под ополченца времен Войны за независимость.
Я снова вылез из машины и, стоя над кучей листьев, поглядел назад, вдоль улицы. Осмысливая жуткую правду происшедшего, я уставился на следы шин, оставленные автомобилем, когда он сделал зигзаг на мокрых листьях.
Глава 2
Тело увезли не сразу. Шеф запросил помощи у коронера и отдела расследования несчастных случаев. Было уже почти девять утра, когда девочку наконец забрали, но остался призрачный абрис, начерченный мелом. Картинка напоминала скорее погрузившегося в зимнюю спячку зверька, нежели останки ребенка после наезда машины.
Меня отрядили за кофе и пончиками. Я выложил их на стол, вынесенный на улицу. Один из экспертов подошел к столу и взял кофе. Я слышал, как он сказал репортеру:
— Смерть была мгновенной.
Безыскусное утешение.
Эксперт продолжал:
— Кто-то сейчас спокойно сидит дома и, возможно, даже не подозревает, что убил ребенка.
Он обернулся и увидел, что я слушаю. Репортер тоже меня заметил.
— Это вы ее нашли? — Свой вопрос репортер адресовал мне.
Я кивнул.
Репортер спросил мое имя и что я думаю об этой трагедии. Я не стал ничего говорить, только назвал время, когда нашел девочку.
Эксперт покачал головой. Я был виновен во всем, показывал он своим видом, поскольку не удержал порядок в хаосе минувшей ночи.
— Детям сходит с рук только то, что власти им позволяют, — сказал он.
И репортер записал это.
Эксперт оглядел улицу, и мы проследили его взгляд до черных и желтых мусорных мешков, набитых листьями (некоторые лопнули по всей ширине от ударов машин), и оранжевого месива размозженных тыкв — их либо выбросили из машин, либо поставили, точно отрубленные головы, соблазняя старшеклассников прокатиться по ним. Такого рода празднование вошло в обычай, оно стало тем, что олицетворял Хэллоуин: дома, где водится нечисть, костры, озаряющие округу, разрешенное безумие, чучела наших собственных страхов и суеверий, восходящих к темным временам осенних праздников сбора урожая и ритуальных жертвоприношений.
Но эту смерть, это жертвоприношение украшали полицейская лента, трепещущая под холодным дождем, да шипящие и дымящие вспышки, одевающие все химической белизной, которая режет глаза. Съемочная площадка, вот как это выглядело.
Лойс вызвала меня по рации. В конце улицы остановился школьный автобус. От меня требовалось зайти в каждый дом на улице, забрать детей и проводить их до автобуса. Лойс сказала:
— Мать вне опасности.
— Она знает, что девочка умерла?
Наступило молчание, потом Лойс прошептала:
— Нет.
— Почему люди, которые хотят умереть, не могут этого сделать? — спросил я.
— С тобой все в порядке, Лоренс?
— Нет.
Я снова вылез из машины под холодную изморось и пошел по домам. В некоторых из них на экранах была видна эта самая улица в прямом эфире. Было жутковато переводить взгляд с телевизора на ту же улицу. А в одном доме я увидел на экране самого себя. Тип с камерой наводил ее прямо на меня.
Я велел младшим детям взяться за руки и повел цепь несовершеннолетних каторжан к школьному автобусу. Они были как личинки в своих толстых пальтишках с изображениями любимых телевизионных персонажей — Микки-Мауса, Чудо-Женщины, Супермена. В руках у них были коробки с завтраком, на которых красовались яркие Скуби-Ду и Мой Маленький Пони. Камера следовала за нами.
Молодая репортерша спросила:
— Как себя чувствуете, ребята?
Один мальчик робко ответил:
— Мне нельзя говорить с чужими.
И может быть, в этих словах отразился весь ужас того, во что мы превратились.
Репортерша не унималась:
— Но я ведь не чужая. Это же телевидение!
Другой, бойкий не по летам мальчуган отрезал: «Без комментариев!» — будто какой-нибудь искушенный политический пройдоха, и репортерша осеклась. Это выглядело так, словно сценарий был известен и мы только ждали нужной реплики.
Желтый автобус стоял в конце улицы. Я знал шофера: чревовещатель-любитель, он всегда держал на коленях своего болванчика Лорда Шарики. Ручонки Лорда Шарики лежали на рулевом колесе, голова наклонена набок, лицо расплылось в улыбке, как будто снаружи ничего не произошло. Ребятишки забрались в автобус и с места в карьер принялись рассказывать ему, что случилось.
У Лорда Шарики было непробиваемо счастливое лицо, но шофер заставил его глаза выразить огорчение, подвигав ими туда-сюда. Потом закрыл двери, автобус отъехал от обочины и свернул в соседнюю улицу.
В полутемных коридорах мэрии стояла жутковатая тишина. Дело шло к десяти часам. Полицейское управление было как бы довеском к зданию мэрии — трейлер двойной ширины соединялся с основным строением сходнями вроде трапа, который подают к самолету. Трейлер на колесах. Мы называли его мобильным отделом. Средства на постоянную пристройку испрашивались многократно, но в них неизменно отказывали. Силы правопорядка, если их можно назвать силами, сидели на голодном пайке из-за урезанного бюджета, и нам оставалось только клянчить помощь в управлении шерифа, у которого мы оказались на шее. У нас даже собственной тюрьмы не было.
Шеф встретил меня в дверях своего кабинета. На стене за его письменным столом красовалась огромная щука с разинутой пастью — благодаря этой рыбине шеф когда-то получил приз. Вероятно, это была самая крупная добыча из тех, что он поймал на рыбалке или исполняя служебный долг. Под щукой на золотой пластинке, вделанной в полированное красное дерево, была выгравирована надпись: «Рыба меня боится».
— Мне крайне неприятно, — сказал шеф, — но не могли бы вы отказаться от отгула? Возможно, вы понадобитесь на денек-другой. Мы вам все возместим, договорились?
— Конечно.
— Вот что, дайте мне несколько минут, я тут кое-что закончу. Выпейте кофе. Я приду к вам в комнату отдыха. — И он выпроводил меня из кабинета.
В комнате отдыха сидела Лойс и смотрела телевизор. У ее головы завивалась струйка табачного дыма. Свой завтрак — яичницу с гренками — она отставила в сторону.
Звук был приглушен, но я расслышал визг. Какой-то тип подпрыгивал и обнимал Берта Рейнольдса,[1] который помог ему выиграть «Пирамиду в двадцать тысяч долларов». Сыпались конфетти, зрители бесновались.
